неожиданные ассоциации, и, по мере того как я пробовал, приемная
наполнялась странными предметами. Многие из них вышли, по-видимому, из
подсознания, из дремучих джунглей наследственной памяти, из давно
подавленных высшим образованием первобытных страхов. Они имели
конечности и непрерывно двигались, они издавали отвратительные звуки,
они были неприличны, они были агрессивны и все время дрались. Я
затравленно озирался. Все это живо напоминало мне старинные гравюры,
изображающие сцены искушения святого Антония. Особенно неприятным было
овальное блюдо на паучьих лапах, покрытое по краям жесткой редкой
шерстью. Не знаю, что ему от меня было нужно, но оно отходило в дальний
угол комнаты, разгонялось и со всего маху поддавало мне под коленки,
пока я не прижал его креслом к стене. Часть предметов в конце концов мне
удалось уничтожить, остальные разбрелись по углам и попрятались.
Остались: блюдо, халат с кристаллом и кружка с черной жидкостью,
разросшаяся до размеров кувшина. Я поднял ее обеими руками и понюхал.
По-моему, это были черные чернила для авторучки. Блюдо за креслом
шевелилось, царапая лапами цветной линолеум, и мерзко шипело. Мне было
очень неуютно.
В коридоре послышались шаги и голоса, дверь распахнулась, на пороге
появился Янус Полуэктович и, как всегда, произнес: "Так". Я заметался.
Янус Полуэктович прошел к себе в кабинет, на ходу небрежно, одним
универсальным движением бровей ликвидировав сотворенную мною
кунсткамеру. За ним проследовали Федор Симеонович, Кристобаль Хунта с
толстой черной сигаретой в углу рта, насупленный Выбегалло и решительный
Роман Ойра-Ойра. Все они были озабочены, очень спешили и не обратили на
меня никакого внимания. Дверь в кабинет осталась открытой. Я с
облегченным вздохом уселся на прежнее место и тут обнаружил, что меня
поджидает большая фарфоровая кружка с дымящимся кофе и тарелка с
бутербродами. Кто-то из титанов обо мне все-таки позаботился, уж не знаю
кто. Я принялся завтракать, прислушиваясь к голосам, доносящимся из
кабинета.
-- Начнем с того, -- с холодным презрением говорил Кристобаль
Хозевич, -- что ваш, простите, "Родильный Дом" находится в точности под
моими лабораториями. Вы уже устроили один взрыв, и в результате я в
течение десяти минут был вынужден ждать, пока в моем кабинете вставят
вылетевшие стекла. Я сильно подозреваю, что аргументы более общего
характера вы во внимание не примете, и потому исхожу из чисто
эгоистических соображений...
-- Это, дорогой, мое дело, чем я у себя занимаюсь, -- отвечал
Выбегалло фальцетом. -- Я до вашего этажа не касаюсь, хотя вот у вас в
последнее время бесперечь течет живая вода. Она у меня весь потолок
замочила, и клопы от нее заводятся. Но я вашего этажа не касаюсь, а вы
не касайтесь моего.
-- Г-голубчик, -- пророкотал Федор Симеонович, -- Амвросий
Амбруазович! Н-надо же принять во внимание возможные осложнения...
В-ведь никто же не занимается, скажем, д-драконом в здании, х-хотя есть
и огнеупоры, и...
-- У меня не дракон, у меня счастливый человек! Исполин духа!
Как-то странно вы рассуждаете, товарищ Киврин, странные у вас аналогии,
чужие! Модель идеального человека и какой-то внеклассовый огнедышащий
дракон!..
-- Г-голубчик, да дело же не в том, ч-что он внеклассовый, а в том,
ч-что он пожар может устроить...
-- Вот, опять! Идеальный человек может устроить пожар! Не подумали
вы, товарищ Федор Симеонович!
-- Я г-говорю о драконе...
-- А я говорю о вашей неправильной установке! Вы стираете, Федор
Симеонович! Вы всячески замазываете! Мы, конечно, стираем
противоречия... между умственным и физическим... между городом и
деревней... между мужчиной и женщиной, наконец... Но замазывать пропасть
мы вам не позволим, Федор Симеонович!
-- К-какую пропасть? Что за ч-чертовщина, Р-роман, в конце
концов?.. Вы же ему при мне об-объясняли! Я г-говорю, Амвросий
Амб-бруазович, что ваш эксперимент оп-пасен, понимаете?.. Г-город можно
повредить, п-понимаете?
-- Я-то все понимаю. Я-то не позволю идеальному человеку
вылупляться среди чистого поля на ветру!
-- Амвросий Амбруазович, -- сказал Роман, -- я могу еще раз
повторить свою аргументацию. Эксперимент опасен потому...
-- Вот я, Роман Петрович, давно на вас смотрю и никак не могу
понять, как вы можете применять такие выражения к человеку-идеалу.
Идеальный человек ему, видите ли, опасен!
Тут Роман, видимо по молодости лет, потерял терпение.
-- Да не идеальный человек! -- заорал он. -- А ваш
гений-потребитель!
Воцарилось зловещее молчание.
-- Как вы сказали? -- страшным голосом осведомился Выбегалло. --
Повторите. Как вы назвали идеального человека?
-- Й-янус Полуэктович, -- сказал Федор Симеонович, -- так, друг
мой, нельзя все-таки...
-- Нельзя! -- воскликнул Выбегалло. -- Правильно, товарищ Киврин,
нельзя! Мы имеем эксперимент международно-научного звучания! Исполин
духа должен появиться здесь, в стенах нашего института! Это символично!
Товарищ Ойра-Ойра с его прагматическим уклоном делячески, товарищи,
относится к проблеме! И товарищ Хунта тоже смотрит узколобо! Не смотрите
на меня, товарищ Хунта; царские жандармы меня не запугали, и вы меня
тоже не запугаете! Разве в нашем, товарищи, духе бояться эксперимента?
Конечно, товарищу Хунте, как бывшему иностранцу и работнику церкви,
позволительно временами заблуждаться, но вы-то, товарищ Ойра-Ойра, и вы,
Федор Симеонович, вы же простые русские люди!
-- П-прекратите д-демагогию! -- взорвался, наконец, и Федор
Симеонович. -- К-как вам не с-совестно нести такую чушь? К-какой я вам
п-простой человек? И что это за слово такое -- п-простой? Это д-дубли у
нас простые!..
-- Я могу сказать только одно, -- равнодушно сообщил Кристобаль
Хозевич. -- Я простой бывший Великий Инквизитор, и я закрою доступ к
вашему автоклаву до тех пор, пока не получу гарантии, что эксперимент
будет производиться на полигоне.
-- Н-не ближе пяти к-километров от г-города, -- добавил Федор
Симеонович. -- Или д-даже десяти.
Скачать книгу [0.18 МБ]
Пирамида