неплохой товар, старик, не спорь со мной. Но - лежалый!
Девятнадцатого века! Ты с этой свободой всю жизнь можешь
просидеть в лабораториях, колбы перетирать. Институт - это
тебе не чечевичная похлебка! Я там заложу десять идей,
двадцать идей, а если им одна-две снова не понравятся, - что
ж, опять поторгуемся! Сила солому ломит, старик! Давай-ка не
будем плевать против ветра. Когда на тебя прет тяжелый танк, а
у тебя, кроме башки на плечах, никакого оружия нет, надо уметь
вовремя отскочить...
Он еще некоторое время орал, курил, хрипло кашлял,
подскакивал к пустому бару и заглядывал в него, разочарованно
отскакивал и снова орал, потом затих, угомонился, лег в кресло
и, закинув мордастую голову на спинку, принялся делать
страшные рожи в потолок.
- Ну, ладно, - сказал я. - А нобелевку свою ты все-таки
куда прешь? Тебе ведь в котельную надо, а ты ко мне на пятый
этаж взгромоздился...
- К вечеровскому, - сказал он.
Я удивился.
- На кой ляд твоя нобелевка вечеровскому?
- Не знаю. У него спроси.
- Подожди, - сказал я. - Он что, звонил тебе?
- Нет. Я - ему.
- Ну?
- Что - ну? Что - ну? - Он выпрямился в кресле и принялся
застегивать курточку. - Позвонил ему сегодня утром и сказал,
что выбираю журавля в руках.
- Ну?
- Что - ну? Ну... Он тогда и говорит, неси, говорит, все
материалы ко мне.
Мы помолчали.
- Не понимаю, зачем ему твои материалы, - сказал я.
- Потому что он - дон кихот! - Рявкнул вайнгартен. -
Потому что жареный петух его еще в маковку не клевал! Потому
что не хлебнул еще горячего до слез!
Я вдруг понял.
- Слушай, валька, - сказал я. - Не надо. Да ну его к
черту, он же с ума сошел! Они же его в землю вколотят по самую
маковку! Зачем это надо?
- А что? - Жадно спросил вайнгартен. - А как?
- Да сожги ты ее к черту, свою ревертазу! Вот давай прямо
сейчас и сожжем... В ванне... А?
- Жалко, - сказал вайнгартен и стал глядеть в сторону. -
Сил нет, как жалко... Работа ведь - первый класс. Экстра.
Люкс.
Я заткнулся. А его вдруг снова вынесло из кресла, он
принялся бегать по комнате, в коридор и обратно, и опять
закрутилась его магнитофонная лента.
Тут я разозлился, что он бегает передо мной, потеет и
оправдывается, и сказал ему, что отступать - это одно, а он не
отступает - он драпает, капитулирует он. Ох, как он взвился!
Здорово я его задел. Но мне было нисколько не жалко. Это ведь
я не его тыкал в нервное сплетение, это я себя тыкал... В
общем, мы разругались, и он ушел. Забрал свои сетки и ушел к
вечеровскому. На пороге он сказал, что еще вернется попозже,
но тут я ему преподнес, что ирка об'явилась, и он совсем увял.
Он не любит, когда его недолюбливают.
Я сел за стол, снова вытащил свои бумаги и принялся
работать. То есть не работать, конечно, а оформлять. Первое
время я все ждал, что под столом у меня разорвется какая -
нибудь бомба или в окно заглянет синяя рожа с веревкой на шее.
Но ничего этого не происходило, я увлекся, и тут снова
позвонили в дверь..."
Глава 10
20. "... Подвигнуть меня на генеральную уборку этого
свинарника. Я еле отбился. Договорились, что я сяду
заканчивать работу, а ирка, раз уж ей совсем нечего делать,
раз уж ей, понимаешь, так неймется, раз уж она совсем не в
состоянии полежать в ванночке с последним номером "иностранной
литературы", - пусть разберет белье и займется бобкиной
комнатой. А я беру на себя большую комнату, но не сегодня, а
завтра. Морген, морген, нур нихт хейте. Но уж до блеска, чтобы
ни одной пылинки.
Я расположился за своим столом, и некоторое время все
было тихо и мирно. Я работал и работал с удовольствием, но с
каким-то непривычным удовлетворением. Никогда раньше я ничего
подобного не испытывал. Я ощущал странное угрюмое
удовлетворение, я гордился собой и уважал себя. Мне казалось,
что так должен чувствовать себя солдат, оставшийся с
пулеметом, чтобы прикрывать отступление товарищей: он один, он
знает, что останется здесь навсегда, что никогда ничего не
увидит больше, кроме грязного поля, перебегающих фигурок в
чужих мундирах и низкого унылого неба, и знает также, что это
Скачать книгу [0.09 МБ]
Пирамида