-- Это не совсем яма, -- говорю я. -- это скорее дверь в другой мир
-- Вы можете пройти в эту дверь? -- осведомляется Щекн.
-- Нет, -- признаюсь я. -- не можем.
-- Зачем же вам дверь, в которую вы все равно не можете пройти?
-- Сегодня не можем, а завтра сможем.
-- Завтра?
-- В широком смысле. Послезавтра. Через год...
-- Другой мир, другой мир... -- ворчит Щекн. -- разве вам тесно в этом?
-- Как тебе сказать... Тесно должно быть нашему воображению.
-- Еще бы! -- ядовито произносит шекн. -- ведь стоит вам попасть в
другой мир, как вы сейчас же начинаете переделывать его на подобие вашего
собственного. И, конечно же, вашему воображению снова становится тесно, и
тогда вы ищете еще какойнибудь мир и опять принимаетесь переделывать его.
Он вдруг резко обрывает свою филиппику, и в то же мгновение я ощущаю
присутствие постороннего. Здесь. Рядом. В двух шагах. Возле постамента с
мифологическим чудищем.
Это совершенно нормальный абориген -- судя по всему, из категории
"человеков" -- крепкий статный мужчина в брезентовых штанах и брезентовой
куртке на голое тело, с магазинной винтовкой, висящей на ремне через шею.
Копна нечесаных волос спадает ему на глаза, а щеки и подбородок выскоблены
до гладкости. Он стоит у постамента совершенно неподвижно, и только глаза
его неторопливо перемещаются с меня на Щекна и обратно. Судя по всему, в
темноте он видит не хуже нас. Мне непонятно, как он ухитрился так бесшумно и
незаметно подобраться к нам.
Я осторожно завожу руку за спину и включаю линган транслятора.
-- Подходи и садись, мы друзья, -- одними губами говорю я.
Из лингана с полусекундным замедлением несутся гортанные, не лишенные
приятности звуки.
Незнакомец вздрагивает и отступает на шаг.
-- Не бойся, -- говорю я. -- как тебя зовут? Меня зовут Лев, его зовут
Щекн. Мы не враги. Мы хотим с тобой поговорить.
Нет, ничего не получается. Незнакомец отступает еще на шаг и наполовину
укрывается за постаментом. Лицо его по-прежнему ничего не выражает, и не
ясно даже, понимает ли он, что ему говорят.
-- У нас вкусная еда, -- не сдаюсь я. -- может быть, ты голоден или
хочешь пить? Садись с нами, и я с удовольствием тебя угощу...
Мне вдруг приходит в голову, что аборигену должно быть довольно страшно
слышать это "мы" и "с нами", и я торопливо перехожу на единственное число.
Но это не помогает. Абориген совсем скрывается за постаментом, и теперь его
не видно и не слышно.
-- Уходит, -- ворчит Щекн.
И я тут же снова вижу аборигена -- он длинным, скользящим, совершенно
бесшумным шагом пересекает улицу, ступает на противоположный тротуар и, так
ни разу и не оглянувшись, скрывается в подворотне.
2 июня 78 года.
Лев Абалкин воочию.
Около 18.00 Ко мне ввалились (без предупреждения) андрей и сандро. Я
спрятал папку в стол и сразу же строго сказал им, что не потерплю никаких
деловых разговоров, поскольку теперь они подчинены не мне, а клавдию. Кроме
того я занят.
Они принялись жалобно ныть, что пришли вовсе не по делам, что
соскучились и что нельзя же так. Что-что, а ныть они умеют. Я смягчился. Был
открыт бар, и некоторое время мы с удовольствием говорили о моих кактусах.
Потом я вдруг совершенно случайно обнаружил, что говорим мы уже не столько о
кактусах, сколько о клавдии, и это еще было как-то оправдано, поскольку
клавдий своей шишковатостью и колючестью мне самому напоминал кактус, но я и
ахнуть не успел, как эти юные провокаторы чрезвычайно ловко и естественно
съехали на дело о биореакторах и о капитане немо.
Не подавая виду, я дал им войти в раж, а затем, в самый кульминационный
момент, когда они уже решили, что их начальник вполне готов, предложил им
убираться вон. И я бы их выгнал, потому что здорово разозлился и на них, и
на себя, но тут (опять же без предупреждения) заявилась алена. Это судьба,
подумал я и отправился на кухню. Все равно было уже время ужинать, а даже
юным провокаторам известно, что при посторонних о наших делах разговаривать
не полагается.
Получился очень милый ужин. Провокаторы, забыв обо всем на свете,
распускали хвосты перед аленой.когда Она их срезала, распускал хвост я --
просто для того, чтобы не давать супу остыть в горшке. Кончился этот парад
петухов великим спором: куда теперь пойти. Сандро требовал идти на
"октопусов" и притом немедленно, потому что лучшие вещи у них бывают в
начале. Андрей горячился, как самый настоящий музыкальный критик, его выпады
против "октопусов" были страстны и поразительно бессодержательны, его теория
современной музыки поражала своей свежестью и сводилась к тому, что нынче
ночью самое время опробовать под парусом его новую яхту "любомудр". Я стоял
за шарады, или, в крайнем случае, факты. Алена же, смекнувшая, что я сегодня
никуда не пойду и вообще занят, расстроилась и принялась хулиганить.
"октопусов" -- в реку! -- требовала она. -- по бим-бом-брамселям! Давайте
шуметь!" И так далее.
В самый разгар этой дискусии, в 19.33, Закурлыкал видеофон. Андрей,
сидевший ближе всех к аппарату, ткнул пальцем в клавишу. Экран осветился, но
изображения на нем не было. И слышно не было ничего, потому что сандро вопил
во всю мочь: "острова, острова, острова!..", Совершая нелепые телодвижения в
попытках подражать неподражаемому б.туарегу, Между тем как алена, закусив
удила, противостояла ему "песней без слов" глиэра (а может быть, и не
глиэра).
-- Ша! -- гаркнул я, пробираясь к видеофону.
Стало несколько тише, но аппарат по-прежнему молчал, мерцая пустым
экраном. Вряд ли это был Экселенц, и я успокоился.
-- Подождите, я перетащу аппарат, -- сказал я в голубоватое мерцание.
В кабинете я поставил видеофон на стол, повалился в кресло и сказал:
-- Ну вот, здесь потише... Только имейте в виду, я вас не вижу.
-- Простите, я забыл... -- произнес низкий мужской голос, и на экране
появилось лицо -- узкое, иссиня-бледное, с глубокими складками от крыльев
носа к подбородку. Низкий широкий лоб, глубоко запавшие большие глаза,
черные прямые волосы до плеч.
Любопытно, что я сразу узнал его, но не сразу понял, что это он.
Скачать книгу [0.15 МБ]
Пирамида
