Я опускаюсь на корточки и обнимаю его за шею.
-- Я не вижу здесь ямы, -- говорю я на языке голованов. -- я вижу
только ровный прямоугольник асфальта.
Щекн тяжело дышит. Все мускулы его напряжены, и он все теснее
прижимается ко мне.
-- Ты не можешь видеть, -- говорит он. -- ты не умеешь. Четыре лестницы
с дырчатыми ступенями. Стерты. Блестят. Все глубже и глубже. И никуда. Я не
хочу туда. И не приказывай.
-- Дружище, -- говорю я. -- что это с тобой? Как я могу тебе
приказывать?
-- Не проси, -- говорит он. -- не зови. Не приглашай.
-- Мы сейчас уйдем отсюда. -- говорю я.
-- Да! И быстро!
Я диктую донесение. Вандерхузе уже переключил мой канал на штаб, и
когда я заканчиваю, вся экспедиция уже в курсе. Начинается галдеж.
Выдвигаются гипотезы, предлагаются меры. Шумно. Щекн понемножку приходит в
себя: косит желтым глазом и то и дело облизывается. Наконец вмешивается сам
комов. Галдеж прекращается. Нам приказано продолжать движение, и мы охотно
подчиняемся.
Мы огибаем страшный прямоугольник, пересекаем площадь, минуем второй
броневик, запирающий проспект с противоположной стороны, и снова оказываемся
между двумя колоннами брошенных автомашин. Щекн снова бодро бежит впереди,
он снова энергичен, сварлив и заносчив. Я усмехаюсь про себя и думаю, что на
его месте я сейчас, несомненно, мучился бы от неловкости за тот панический
приступ почти детского страха, с которым не удалось совладать там, на
площади. А вот Щекн ничем таким не мучается. Да, он испытал страх и не сумел
скрыть этого, и не видит здесь ничего стыдного и неловкого. Теперь он
рассуждает вслух:
-- Они все ушли под землю. Если бы там было дно, я бы уверил тебя, что
все они живут сейчас под землей очень глубоко, неслышно. Но там нет дна! Я
не понимаю, где они там могут жить. Я не понимаю, почему там нет дна и как
это может быть.
-- Попытайся объяснить, -- говорю я ему. -- это очень важно.
Но Щекн не может объяснить. Очень страшно, твердит он. Планеты круглые,
пытается объяснить он, и эта планета тоже круглая, я сам видел, но на той
площади она вовсе не круглая. Она там, как тарелка. И в тарелке дырка. И
дырка эта ведет из одной пустоты, где находимся мы, в другую пустоту, где
нас нет.
-- А почему я не видел этой дырки?
-- Потому что она заклеена. Ты не умеешь. Заклеивали от таких, как ты,
а не от таких, как я...
Потом он вдруг сообщает, что снова появилась опасность. Небольшая
опасность, обыкновенная. Очень давно не было совсем, а теперь опять
появилась.
Через минуту от фасада дома справа отваливается и рушится балкон
третьего этажа. Я быстро спрашиваю Щекна, не уменьшилась ли опасность. Он не
задумываясь отвечает, что да, уменьшилась, но ненамного. Я хочу его
спросить, с какой стороны угрожает нам теперь эта опасность, но тут в спину
мне ударяет плотный воздух, в ушах свистит, шерсть на Щекне поднимается
дыбом.
По проспекту проносится словно маленький ураган. Он горячий и от него
пахнет железом.
-- Что там у вас происходит? -- вопит вандерхузе.
-- Сквозняк какой-то... -- отзываюсь я сквозь зубы.
Новый удар ветра заставляет меня пробежаться вперед помимо воли. Это
как-то унизительно.
-- Абалкин! Щекн! -- гремит комов. -- держитесь середины! Подальше от
стен! Я продуваю площадь, у вас возможны обвалы...
Щекна сбивает с ног и юзом волочит по мостовой в компании с какой-то
зазевавшейся крысой.
-- Все? -- раздраженно спрашивает он, когда ураган стихает. Он даже не
пытается подняться на ноги.
-- Все, -- говорит комов. -- можете продолжать движение.
-- Огромное вам спасибо, -- говорит Щекн, ядовитый, как самая ядовитая
змея.
В эфире кто-то хихикает, не сдержавшись. Кажется вандерхузе.
-- Приношу свои извинения, -- говорит комов. -- мне нужно было
разогнать туман.
В ответ Щекн изрыгает самое длинное и замысловатое проклятие на языке
голованов, поднимается, бешено встряхивается, и вдруг замирает в неудобной
позе.
-- Лев, -- говорит он. -- опасности больше нет. Совсем. Сдуло.
-- И на том спасибо, -- говорю я.
Из отчета Льва Абалкина.
Информация от Эспады. Чрезвычайно эмоциональное описание главного
гаттауха. Я вижу его перед собой как живого -- невообразимо грязный,
вонючий, покрытый лишаями старикашка лет двухсот на вид, утверждает, будто
ему двадцать один год, все время хрипит, кашляет, отхаркивается и
сморкается, на коленях постоянно держит магазинную винтовку и время от
времени палит в божий свет поверх головы эспады, на вопросы отвечать не
желает, а все время норовит задавать вопросы сам, причем ответы выслушивает
нарочито невнимательно и каждый второй ответ во всеуслышание объявляет
ложью...
Проспект вливается в очередную площадь. Собственно, это не совсем
площадь -- просто справа располагается полукруглый сквер, за которым желтеет
длинное здание с вогнутым фасадом, уставленным фальшивыми колоннами. Фасад
желтый, и кусты в сквере какието вяло-желтые, словно в канун осени, и
поэтому я не сразу замечаю посередине сквера еще один "стакан".
На этот раз он целехонек и блестит как новенький, будто его сегодня
утром установили здесь, среди желтых кустов -- цилиндр высотой метра в два и
метр в диаметре, из полупрозрачного, похожего на янтарь материала. Он стоит
совершенно вертикально и овальная дверца его плотно закрыта.
На борту у вандерхузе вспышка энтузиазма, а Щекн лишний раз
демонстрирует свое безразличие и даже презрение ко всем этим предметам, "не
интересным его народу": он немедленно принимается чесаться, повернувшись к
"стакану" задом.
Я обхожу стакан кругом, потом берусь двумя пальцами за выступ на
Скачать книгу [0.15 МБ]
Пирамида