- Простите, что прерываю вас, Алексей Андреевич. Но я хотел бы
предупредить вас, что жидкость эта очень, оч-чень коварна...
Я в смущении уставился на опустевшую наполовину бутыль. Но бес
разнузданности уже овладевал мною. Я погрозил Моисею Наумовичу пальцем и
плеснул себе коварной жидкости уже не в рюмочку, а в чайную кружку.
Проглотив залпом и поцокав языком от удовольствия, я проговорил,
старательно артикулируя:
- А вот у Лермонтова на такой случай сказано... "Вы, может, думаете,
что я пьян? Это ничего!.. Гораздо свободнее, могу вас уверить..." Таким
образом, что мы имеем, Моисей Наумович? А имеем мы опять же поэзию. Чудище
обло и даже, может быть, стозевно... в пересчете на число жертв, которое
оно способно схарчить единовременно. Собачки на Пугачевке до сих пор,
наверное, об этом помнят, на что уж у собачек память ни к черту...
Рассказывайте мне об адском оружии! Вот оно, это ваше адское оружие, и
никакой мистики... А Ким - он сам себе и беглец из ада, и адский слуга, и
адское оружие...
Тут я понял, что иссяк, очень утомлен и что мне пора домой.
По пути, стараясь ступать твердо и уверенной напевая какую-то легко
мысленную чушь, я вдруг заметил, что за мной увязалось несколько
собачонок. Они следовали в отдалении, они не лаяли и, конечно же, не
норовили ухватить меня за пятки. Они трусили позади совершенно бесшумно, а
когда я оборачивался, с жалобным прискуливанием бросались кто куда в
лунные тени...
18
По облику был он похож на непроспавшегося мертвеца:
жесткие волосы дыбом, бледная с прозеленью физиономия в
засохлых пятнах, неподвижные тухлые глаза. Ходил и
бормотал: "Не убий, не убий, не прелюбы сотвори..." Юрод.
Дня через два Ким нанес городу ответный визит. Вспоминать об этом
тоже не хочется, но тоже надо.
Около полудня он появился на проспекте Изотова в обычном своем
оранжевом тулупе до пят и чудовищной своей шнурковой шапке. Облачение это
было известно половине ташлинцев хотя бы и по слухам, и наиболее смелые из
встречных проходили мимо, уставив взоры прямо перед собой, а малодушные
торопились свернуть в переулки или занырнуть в магазины. А направлялся Ким
домой в Черемушки, возвращаясь из жалкой нашей районной "Оптики", где он
еще месяца три назад заказал очки для своей жены Люси. Заходил он в
"Оптику", как впоследствии выяснилось, раз двадцать за это время, да все
втуне: то оправы не было подходящей, то линз, а чаще всего ни того, ни
другого. В тот день поучился у него с продавцом такой разговор.
- Чтобы завтра очки были, - сказал он.
- Завтра будут, - хмуро, но с готовностью ответствовал продавец.
- Чтобы завтра очки были доставлены мне домой к двенадцати, - сказал
он.
- Будут доставлены, - сказал продавец.
Ким указал пальцем на высунувшегося из мастерской парнишку-ученика:
- Вот пусть он доставит.
Парнишка, посинев от ужаса, отчаянно затряс головой. Продавец
набычился.
- Я сам доставлю, - сказал он.
Ким безрадостно оскалился.
- Ладно, - проговорил он. - Ты сам и доставишь, старик, коль ног не
жаль. И запомни: доставишь вовремя - воля; вынудишь меня снова к тебе
тащиться - уже неволя; не выполнишь заказ - смерть.
Продавец побледнел, но ответил с достоинством:
- Вы меня не пугайте, гражданин Волошин. Меня немецкие танки не
испугали. Сказал - доставлю, значит, доставлю.
На том они и расстались. Продавец принялся работать с великолепной
оправой, предназначенной для старшей дочери начальника милиции, а Ким
отправился восвояси.
Кажется, впервые повел он себя столь откровенно и вызывающе, впервые
обнажил оружие. Так, с обнаженным оружием, и двинулся по проспекту
Изотова. Весть уже распространилась, народу на проспекте стало немного,
никому не хотелось попадаться на глаза этому бесу, и маячили отдельные
фигуры шагах в двадцати позади него да поспешно расходились фланирующие
шагах в тридцати впереди. И надо же было случиться, что к нему прицепился
известный возмутитель спокойствия иеговист Панас Черкасенко...
Ким шел обычным своим широким шагом, а коротышка-иеговист вприпрыжку
поспевал за ним и визгливо вещал. Что-то об армагеддоне. О каких-то ста
сорока четырех тысячах. Об обновленной земле. Ким шел себе, словно ничего
не слыша, а потом, не останавливаясь, отрывисто произнес несколько слов.
Проповедник подпрыгнул, воздел руки горе, словно бы в крайнем возмущении,
снова нагнал Кима и снова принялся вещать. Те, кто наблюдал эту сцену,
затаили дыхание, кое-кто остановился, кое-кто попятился.
И точно. Панаса Черкасенко вдруг повело влево, как пьяного,
боком-боком засеменил он на подгибающихся ногах и вывалился на проезжую
часть в аккурат под громыхающий на полном ходу самосвал. Злосчастный
проповедник даже не вскрикнул, лишь явственно хрустнули его сокрушаемые
кости под громадными колесами. Скрежет, визг тормозов, и на проспекте
Изотова воцарилась тишина. И тогда жалостливо-испуганный стон извергся из
грудей наблюдателей, а Ким, даже не оглянувшись, пошел дальше и вскоре
свернул на улицу им. писателя Пенькова, по которой был кратчайший путь к
мосту через Большой Овраг...
Но не гибелью свидетеля Иеговы заключился его выход в город. Улица
им. писателя Пенькова у нас узкая, а в те времена еще и перекопанная
строителями, и прохожие-очевидцы наблюдали то, что произошло, можно
сказать, в упор. Со стороны проспекта Изотова донеслись завывания сирены
то ли ГАИ, то ли "скорой", когда Ким ступил на бугристую тропинку,
протоптанную в снегу вдоль фасада возводимого пятиэтажника, того самого, с
которого накануне сверзился пьяный строитель. Ким ступил, прошел,
оскользаясь, несколько шагов и внезапно замер на месте.
Он простоял секунд пять, когда сквозь клетку лесов вылетела из
оконного проема на третьем этаже страшенного вида колода - вроде тех,
какими пользуются в своем ремесле мясники. Она грянулась на тропинку едва
Скачать книгу [0.09 МБ]
Пирамида