нас, и силы вовне, ведущие нас к освобождению, как бы
ловят нас во сне на самых острых проблемах,
препятствующих нашему развитию, и проигрывают
экспериментальные ситуации. Мы, вовлекаясь
благодаря интенсивности эмоции, и решаем эти
проблемы, переживая, проживая их. Наиболее
существенное отличие этого типа сновидений
заключается в том, что насколько реальным бы ни
казалось происходящее в них, они не имеют никакого
отношения к реальному будущему, т.е. они не содержат
предсказательного элемента.
Их обычная структура сводится к тому, что после
более или менее длительной экспозиции, в течении
которой сновидящего пытаются поймать на какой-либо
сильной эмоции — страх, раздражение, отвращение,
ярость, гнев, сладострастие—действо в которое он
вовлекается таким образом, доходит до абсурдного
апогея, после чего во сне или уже наяву происходит
катарсис и интуитивнее озарение-понимание.
Как правило, только наяву некоторые сновидяшие
могут оценить изобретательность и невообразимое
чувство юмора сил, ведущих нас к освобождению, а
также всю степень их же терпеливости, ласковости,
хитрости и безжалостности.
Сновидяший в сновидении отмечает свой день
рождения в ресторане с двумя близкими подругами:
какая-то незначительная выпивка, легкие танцы. За
одним из столиков сидят лица темных
национальностей и темных профессий, производя не-
которую напряженность в атмосфере. Но никаких
инцидентов в ресторане не происходит, — сновидяший
достаточно бдителен и безупречен чем — забегая
вперед — затрудняет в этом случае работу сил,
ведущих его к освобождению. Вечеринка заканчивается
поздно ночью, сновидяший выходит с друзьями на
улицу, оставляет подруг с кем-то из друзей и отходит
в сторону, чтобы поймать такси. Внезапно
атмосфера меняется, сновидяший понимает, что
произошло что-то скверное, — и действительно:
невдалеке на газоне в предутреннем тумане он видит
двух своих подруг, лежащих в истерзанном виде.
Внутри него что-то щелкает, в два прыжка он
оказывается у подруг, зачем-то приподнимает одной
из них юбку, хотя и так понятно, что они
изнасилованы. Он озирается по сторонам, видит пус-
тую винную бутылку, тут же вспоминает, что именно
это вино пили сомнительные типы в ресторане, что-
то в нем щелкает еще глубже и громче, он тут же
замечает в траве длинный узкий нож без рукоятки,
мгновенно хватает его, тут же в предутреннем
тумане появляются те самые типы с щербатыми
рожами, как будто не видевшими солнца с самого
рождения; сновидяший с ножом в руке изо всех сил
бросается к ним и ...
Те же лица и он сам — в следственном изоляторе,
белый кафель, тишина. Он один на один с насильниками
и убийцами. Во всем действии нарастает что-то очень
странное. Насильники объясняют ему, что было бы
очень неплохо, если бы он расправился с ними. Они по
очереди подходят к нему, он вспарывает им животы,
они отходят. Одного из них, самого молодого,
сновидяший просит повернуться спиной, потому что
его удобней прикончить ударом в левую почку.
Странность происходящего нарастает, никто из
зарезанных не умирает. Тут сновидяший как бы
начинает понимать, что типы вправе думать, что он
сам боится за свою жизнь, что в нем есть какой-то
страх — ведь он один, а их много. Чтобы рассеять их
сомнения, сновидящий вспарывает живот и себе, как
бы давая тем самым понять, что он не боится их и
что им движут другие мотивы. Вот так, он
вспарывает себе живот и — ничего. Ничего не
происходит, течет какая-то незначительная кровь. А в
атмосфере, как гудение, нарастает абсурд
происходящего в виде вопроса: « Ну и что?», ну и что
это изменило? Затем в камеру входит усатый
полицеский в линялом мундире с еще одним криминалом,
но как бы давно раскаявшимся и ставшим на путь
истинный. Вновь вошедшие говорят сновидящему, что
неплохо бы прикончить насильников, что он,
сновидяший, имеет на это как бы полное моральное
право. Жужжание странности нарастает. Сновидя-
щий отвечает полицейскому, что он как бы уже
вспорол животы насильникам, и себе вот тоже заодно
вспорол, и —ничего. Жужжание доходит до белого
света, сновидящий вдруг замечает, что полицеский и
насильники с просветлевшими лицами уже давно сидят
и о чем-то мирно и благожелательно разговаривают
на равных — они уже неотличимы друг от друга —
полицеский и преступники. Затем он замечает, что
животы, которые он вспорол, почти совсем зажили,
прямо на глазах начинают исчезать и шрамы. Он
переводит взгляд на свой живот и видит, что там уже
нет шрама, осталось только немного сухой запекшейся
крови. Затем он смотрит на свои руки и видит тоже
запекшуюся кровь, что-то в нем щелкает, как будто
загорается белая лампа...
И он просыпается с невыносимым ощущением
осыпающейся сухой запекшейся крови на своих руках —
ощущение настолько реально, что он бежит к
Пирамида