До тех пор, пока этот психический элемент — анима или анимус — остается неассимилированным, он будет сравнительно бессознательным и автономным. Он может проявиться в сознании лишь под маской необъяснимых субъективных явлений, таких как эмоциональные расстройства или эмоционально окрашенные настроения в случае анимы, то есть у мужчины, или необоснованные предположения и суждения в случае анимуса, то есть у женщины. Или же он может заявлять о себе в персонифицированной Форме в видениях или снах наяву. В других случаях его можно встретить во внешнем мире в виде анимы, проецированной на женщину, или анимуса, проецированного на мужчину. Но когда этот элемент будет присовокуплен к сознанию, а его активность примет характер функции психики, на его месте появятся другие архетипические фигуры. Ибо за областью бессознательного, представляемой фигурой анимы или анимуса, лежат более глубокие слои, более отдаленные участки таинственной психической сферы, далеко простирающейся в изначальные глубины незнания, из которых проистекают намеки, способные при благоприятных условиях вызвать панику, ужас или необычный душевный подъем даже у людей, защищенных, по их мнению, от суеверных страхов и эмоций бастионом рациональной и научной позиции.
Эти более глубокие слои бессознательного представляют другие архетипические фигуры, время от времени появляющиеся в сновидениях и играющие свою двусмысленную роль в мифе и религии. Обычно они имеют амбивалентный характер, совмещая положительные и отрицательные черты, — например, в таких понятиях как герой-отступник, колдун-мудрец, мать-ведьма. Представляя бессознательное, они всегда двусмысленны по содержанию — плохие/хорошие, благоприятствующие/зловещие и т.д. Для полного завершения индивидуации эти фигуры также должны быть ассимилированы индивидом и приобщены к функции психики. Но полная индивидуация в каком-либо абсолютном смысле является не более чем абстрактной концепцией. Ибо проблемы, связанные с отдаленными и недоступными областями коллективного бессознательного, по мере продвижения вглубь становятся все более и более неопределимыми и невразумительными до тех пор, пока озадаченный рассудок не останавливается перед непроницаемым мраком. Поэтому об этой части проблемы можем сказать лишь то, что она состоит из достижения удовлетворительного контакта с безличной энергией бессознательного, с источником самой жизни, который проявляется или выражается архетипами, и что определенная трансформация этой энергии осуществляется работой, проделанной с психикой на протяжении поисков индивидуации.
Когда в ходе своего психологического развития индивид последовательно ассимилирует тень и фигуру души (аниму или анимус), достигается расширение пределов и увеличение интенсивности его сознания, ибо к той части психики, которой руководит эго, добавляется отвоеванная у бессознательного часть. Индивид начинает осознавать содержание и субъективные реакции, ранее недоступные сознанию или воспринимавшиеся только в проецированной форме. Поэтому, начиная с этого момента, необходимо отличать то, что можно назвать сознательной личностью, от эго-комплекса. Индивид, в котором протекает такой процесс развития, все еще думает о себе как о «Я» и может даже не осознавать, что это новое «Я» отличается от старого эго. Именно такие тонкие изменения в управляющих структурах делают обсуждение психических переживаний столь сложным и запутанным. На Востоке уже давно было известно, что подобные изменения в характере «Я» происходят в поступательной последовательности вместе с продвижением психологического развития в результате требовательности религиозных обрядов посвящения или просветления. В ряде систем — например, в тантрической форме буддизма — описывается семь стадий сознания, хотя из практических соображений их число можно уменьшить до пяти, так как две наивысшие стадии встречаются на земле редко даже у адептов. Считается, что каждая из этих стадий имеет своим центром отличное от других «Я», точно так же, как наша западная психология признает, что первое сформировавшееся «Я» ребенка, аутос, постепенно замешается социально ориентированным «Я», эго.
Когда тень осознается и принимается как часть личности, ее содержание и часть энергии присовокупляются к активам эго, и в результате происходит дальнейшее развитие «Я». Аналогичным образом, когда анима или анимус присоединяются к сознательной психике посредством процесса, описанного во многих религиозных системах как внутреннее бракосочетание13, происходит дальнейшее расширение сознания и сознательная личность начинает проявлять те качества собственного достоинства и уравновешенности, которые служат признаками единственной в своем роде, уникальной или прошедшей индивидуацию личности.
Однако с осознанием тени и фигуры души только часть присущей им энергии оказывается доступной для сознательной повседневной жизни. Другая ее часть, причем большая, уходит в менее доступные области бессознательного. Эта ускользающая часть является нуминозным элементом — тем компонентом, который способен вселить в нас страх или ужас, «заставить нас трястись». Именно этот жуткий или путающий элемент выделил Райдер Хаггард в своем необычайно точном изображении анимы Фигурой, названной им «Та-что-требует-повиновения». Эмоции, вызываемые этим нуминозным аспектом бессознательного действуют через симпатическую или автономную нервную систему, неподвластную контролю произвольных центров или сознательной воле. Поэтому они воздействуют непосредственно на тело, вызывая необычные реакции или ощущения в кишечнике или учащенное сердцебиение. Или же они могут заставить встать волосы дыбом, либо вызвать холодный пот в жаркую погоду.
Реакции такого рода протекают независимо от сознательной позиции индивида, и для того чтобы не поддаться им, часто требуется высокая степень дисциплинированности и внутреннего развития. От способности устоять немало зависит и то неосязаемое нечто, которое называется моралью. Ибо ощущения такого типа накатываются на человека там, где он меньше всего защищен. Они могут помешать его здравомыслию или подтолкнуть к совершению необычных действий; они могут обратить его в панику, а в исключительных случаях даже лишить его рассудка. Когда одна из таких фигур осознается и ассимилируется сознанием, ее мана уходит дальше в глубины бессознательного и захватывается, или, скорее, переходит к следующей за ней архетипической фигуре — так. например, анима или анимус приобретают все большую значимость по мере того, как тень включается в сознательную личность.
По-видимому каждый уровень бессознательного представлен архетипической фигурой, олицетворяющей этот конкретный слой и обладающей силой или маной, которая присуща этой психической области. Так может быть констеллирован — активирован приливом энергии — образ Старого Мудреца или Великой Матери, который начнет главенствовать в психологии индивида. Это господство будет продолжаться до тех пор, пока индивид не усвоит ценность, представляемую этой фигурой, и не создаст с помощью ее энергии новую позицию или психическую функцию для интеграции ее в личность. С другой стороны, если он не реализует свои потенциальные возможности, то останется марионеткой архетипических фигур. Например, если функция мышления недостаточно дифференцирована или он особенно не утруждал себя мыслями о жизненных проблемах, то фигура Старого Мудреца будет продолжать нести все потенциальные возможности мудрости или понимания, даже если он достиг того периода в жизни, когда сам должен внести вклад в общую сумму человеческих знаний.
Эта фигура, конечно же, символизирует отца, но имеет больший вес, чем биологический отец: она обладает безличным и неоспоримым авторитетом, аспектом такого рода, который выше описан как нуминозный. Если данная фигура проецируется во внешний мир, как это часто случается, индивида охватывает благоговейный трепет перед ученостью других или же он начинает противиться тем. кто имеет, или считается имеющим, авторитет в интеллектуальной сфере; т.е. фигура мудреца будет чрезмерно сильной и в результате может парализовать усилия индивида, направленные на достижение понимания. Такой человек будет оставаться неуверенным в себе и инфантильным или же будет компенсировать свое несоответствие и неполноценность эгоизмом и безосновательной самоуверенностью.
Кроме того, потенциально великий человек, личность, которой суждено стать лидером в мире идей, в период становления может проецировать архетипический образ Мудреца на реального лидера или учителя либо на какую-нибудь фигуру, существующую лишь в его собственном воображении. Именно в такой роли выступал Заратустра для Ницше, не дожившего, однако, до воплощения в жизнь мудрости, увиденной им в древнем религиозном учителе, с такой убедительностью вешавшем его пером.
Степень власти такой фигуры над молодым человеком служит мерой доступных для него психических ценностей — определенную часть которых он постепенно ассимилирует и реализует в своей личности и последующих жизненных свершениях. Таким образом, констелляция архетипа может означать, что индивид стоит ниже среднего уровня цивилизации, в которой он живет, либо, что потенциально он выше этого уровня, но пока еще не до конца развил все свои достоинства.
Когда архетипическая фигура не проецируется на человека во внешнем мире, а действует изнутри психики индивида, она часто влияет необычным и необъяснимым образом. В таком случае мы говорим, что индивид идентифицируется с архетипом, одержим им или страдает от вторжения бессознательного. При подобных обстоятельствах примитивный человек думает о реальной одержимости духом, демоном или призраком. Такого рода мышление действительно некоторым образом отражает ситуацию, о чем свидетельствует тот факт, что наиболее часто употребляемые в современном языке выражения подразумевают, что человек является жертвой чуждого ему фактора. Даже отбрасывая всю веру в духов как суеверие, мы продолжаем описывать индивида, находящегося под влиянием архетипа, такими словами, как: «он одержим идеей», «на него что-то нашло» или «с переменой настроения он придет в себя». В действительности же мы говорим, что им временно овладел чуждый дух, который говорит и действует за него. Но существует и определенное различие. Если примитивный человек думает о «духе» как об отдельном существе, призраке или демоне, эльфе, злой фее, блуждающем огоньке или ином персонаже фольклора, современный человек имеет в виду не какое-то вымышленное или призрачное существо, а автономные психические факторы. Однако об их действии тем не менее можно говорить как о влиянии духа, например, воинственного духа. Множественного числа этого слова, которое звучит для нас слишком персонализованно, мы избегаем.
В своей работе Two Essays on Analytical Psychology" Юнг описывает, каким образом такая архетипическая фигура, аккумулируя психическую энергию, может активироваться настолько, что прорывается в сознание, вызывая расстройство личности и нарушения адаптации. В частности, он говорит об идентификации с маной Старого Мудреца, приводящей к формированию так называемой мана-личности, и в качестве иллюстрации ссылается на H.G.Wells' Christina Alberta's Father. С такой же легкостью он мог бы привести в качестве примера историческую фигуру, например. Жанну д'Арк. Здесь архетип героя провел человека через, массу невероятных испытаний, трансформируя обычную крестьянскую девушку в спасительницу своего народа и поддерживая ее ощущением значимости выполняемой миссии даже в пытках и муках смерти. Или же, если бы эти очерки были написаны пятнадцатью годами позднее (они были опубликованы в Англии в 1928 г.), Юнг мог бы выбрать в качестве иллюстрации Гитлера. В этом случае также никому неизвестный, малообразованный человек стал объектом одержимости архетипической фигурой, проявившейся абсолютно типичным образом. Исступленное ораторское вдохновение Гитлера, совещательные разговоры с собственными внутренними голосами, гипнотическое влияние его личности на толпу — все это характерно для влияния мана-фактора бессознательного.
Когда подобное вторжение из коллективного бессознательного затрагивает только одного индивида, то его результат ограничивается соответственно этой единичной человеческой жизнью и окружением. Но когда одновременно активируется бессознательное многих людей, даже целых наций, то нередко какой-то один человек озвучивает или олицетворяет архетип для целой группы. В результате происходит ломка существующего порядка, на мир может обрушиться волна аморфной и хаотической энергии огромной силы и динамизма. Таким образом, если затрагивается один индивид, то в худшем случае будет один душевнобольной. Однако если это явление будет иметь широко распространенный, эпидемический характер, то его результатом вполне может стать безумие целой нации.
Когда в индивиде в результате какого-то жизненного переживания высвобождается энергия или мана архетипической фигуры, возникает насущная проблема — как конструктивно ее использовать. Если она не будет использована, то непременно реализуется деструктивным, а, возможно, даже губительным образом. Ибо эта энергия представляет необыкновенную и нечеловеческую силу, подобную демону или джинну, вырывающемуся из бутылки, в которой он более или менее надежно был заточен несколько тысячелетий15. Когда в индивиде пробуждается такой джинн либо вырывается на всемирный простор в результате несоответствия или крушения старых религиозных сдерживающих влияний, то загнать его обратно в бутылку уже нельзя. Как мы помним, Христос использовал эту метафору применительно к проблеме бурлящих волнений своего времени — в этом отношении не очень отличавшегося от двадцатого столетия. В то время в людях пробудился новый дух, который был сфокусирован и интенсифицирован благодаря нетрадиционным и революционным учениям Иисуса. Тогда он сказал, что этот новый дух, это вино, нельзя вернуть обратно в старую бутыль иудаизма; для него нужен новый сосуд. Этим сосудом явилась христианская церковь вместе с ее догмой, которую в последовавшие за смертью Христа столетия постепенно развивали и укрепляли Отцы Церкви, начиная с Павла. Именно этот сосуд христианской формы спустя два тысячелетия в свою очередь, по-видимому, уже оказывается непригодным для удержания духа бессознательного всех людей.
Непрестанно растущий рационализм и материализм западной Цивилизации подорвал авторитет христианской этики и морали. Действительно, едва ли можно было ожидать, что они выстоят без поддержки лежащего в их основе христианского символизма, «божественный» характер которого обеспечивал их действенность.
Таким образом, фундаментальные христианские верования были во многом дискредитированы. Наблюдался частичный или полный отказ от них по причине необычного и иррационального характера даже в некоторых христианских церквях. Ибо современный научный дух не приемлет доктрины, явно противоречащие здравому рассудку — например, такие как: рождение ребенка девственницей, совмещение трех особей в одном лице, возрождение из мертвых и буквальное вознесение на небесную твердыню как на парящий в открытом космосе невидимый континент.
Современные ученые, за исключением отдельных психологов, пока еще не отыскали ключ, способный помочь разрешить загадку, т.е. пока еще не достигнуто понимание того, что мистические религиозные формулировки могут относиться и действительно относятся к психологической сфере, а не к внешнему миру. Они служат символами реального содержимого бессознательного. Неспособность современного интеллекта понять этот факт внесла свой вклад в разрушение двухтысячелетнего порядка, позволяя энергии бессознательного — крепкому вину, выступающему одновременно живительным напитком и смертельным ядом — выплеснуться в народные массы, чтобы ускорить их погибель, неся непоправимый вред ценностям человечества. Для того чтобы мир не постигла такая двойная катастрофа, этот сильнодействующий дух, эту энергию, вновь необходимо собрать в емкость, способную удержать его.
В этом состоит задача второй части процесса индивидуации. Когда эта энергия собирается в подходящем сосуде или символе — под «подходящим» я имею в виду тот, который способен надежно удерживать и адекватно выражать ее — такой символ становится центром психики индивида, одновременно источником ее силы и гарантией целостности. Это и центр и вместилище сознательного индивида. Данный парадокс характерен для высшей психологической ценности. Ибо эта ценность всегда находится вне нас, так сказать, в ином измерении; поэтому она непостижима и может быть выражена лишь символом. Представление о том, что Самость выступает одновременно центром личности и ее вместилищем, эквивалентно утверждению о том, что Бог, высшая ценность, является как центром круга, так и его окружностью. Этим теологи указывают на невозможность сказать: пребывает ли Бог в человеке или же он объемлет все, тогда как человек является лишь пылинкой в бесконечности Господа; или, скорее, заявляют об истинности каждого из положений этого утверждения в зависимости от того, с какой точки зрения данный непостижимый факт рассматривается.
Проблему заключения динамической и безличной энергии в контейнер можно прояснить сравнением психологических условий нашей современной эры, в которой мы наблюдаем как динамизм бессознательного вырвался из сдерживающих его рамок, с теми периодами нашей истории, когда эту энергию вмещал символ. Из них нам, естественно, наиболее знакома христианская эпоха — под которой я понимаю те столетия, когда символизм и ритуал церкви действительно жили, и не только кое-где и для кое-кого, как сегодня, а для преобладающей части населения христианских стран. Бессознательное индивидов адекватно представлялось символическими и ритуальными событиями, снова и снова воспроизводившимися с повторением периодов церковного календаря в течение года. Ибо для мужчин и женщин тех времен их собственную внутреннюю психическую драму разыгрывали персонажи из священного писания. Они действительно ощущали свое обновление на Пасху благодаря участию в ритуале переживания смерти и воскрешения Христа. Они на самом деле чувствовали свое очищение от греха посредством обряда исповеди и отпущения грехов. Для них во время литургии Христос действительно приносился в жертву заново, и, являясь очевидцами таинства пресуществления, они тоже перевоплощались, избавлялись от греха и воссоединялись с Ним. Эти церемонии были не просто выражением не принимаемых всерьез верований, а фактическими психологическими переживаниями, удовлетворявшими бессознательные потребности индивида.
Однако неопосредованное ощущение духа во всей его силе приходило лишь к немногим отдельным личностям. То, что это было внушающим благоговейный трепет переживанием, tremen-dum, ясно демонстрируют свидетельства ранних христиан, как например, описания сошествия Святого Духа в Троицын день или видение Павла на пути в Дамаск. Изложено множество подобных переживаний, так что мы имеем возможность прочитать о состоянии святых и мистиков, видения и сновидения которых вызывали наитие или ужас. Лишь позднее эти переживания были сгруппированы под твердо установленными символическими и ритуальными формами, образуя фундамент церкви, обращаясь к которой многие могли найти решение жизненных проблем и покой для души. Тот факт, что это смогло произойти, служит доказательством всеобщей значимости первоначальных переживаний, несмотря на то, что испытали их лишь немногие. Эти немногие обладали способностью постичь психическую реальность которая невидимо и нераспознанно присутствовала в бессознательном большинства их современников. Именно эту функцию во все времена выполняли художник и провидец.
Но когда содержание нуминозного переживания таким образом организовано и, так сказать, стереотипировано превращением в доктрину и ритуал, неукротимый дух оказывается схваченным, ограниченным и связанным. Многие столетия это ограничение терпелось духом, который мог адекватно функционировать для людей благодаря многозначительным службам христианской церкви. Кроме того, посредством знакомых и широко любимых форм обычный человек мог принимать участие в таинствах, хотя и не понимал их. Таким образом, само это ограничение было достаточным для того, чтобы уберечь индивида от прямого удара неизвестных и ужасающих сил бессознательного. Но в конце концов они вырвались из форм, которые стали бессмысленными. Однако, когда форма отбрасывается, дух при этом не рассеивается и не исчезает. Как пишет американский поэт:
«[Люди] воздвигли стены храмов, дабы запереть тебя,
И четко сформулировали свои жизненные верования,
Дабы отгородиться от тебя.
Но запертая дверь тебя не остановит,
О Дух неугомонный!
Ты свободен,
Как вольный ветер»16.
Так как нынешний век не имеет никакого коллективного символа, способного удержать динамический дух. каждый из нас, кто вольно или невольно исследует сферу бессознательного, подвержен опасности прямого соприкосновения с этой могущественной и вселяющей ужас силой. К счастью, когда внешняя организация подводит нас, мы не остаемся в полном одиночестве перед лицом этого tremendum, ибо работа, проделанная в прошлые столетия лучшими и храбрейшими представителями человечества, оставила в человеческой психике свой отпечаток. Когда сознательная позиция индивида правильна17, залегающие глубоко внутри архетипы проявятся в полезном обличье, если человек осажден ужасами неизведанного, и сыграют роль посредника между ним и зарождающейся угрозой, динамизмом, который легко способен разрушить хрупкое сознание.
Вели в такое время человек со всей серьезностью обращается за советом к бессознательному, ему вполне может явиться символ, подобный тем, что в прошлом являлись его предкам — символ, который вберет в себя энергию, угрожающую уничтожить как его самого, так и всю цивилизацию. На пути к конечной цели лежит множество символов; центральный из них Юнг назвал символом индивидуации, или Самостью18.
Практический поиск индивидуации включает два шага, которые необходимо предпринять сознательным усилием, для того чтобы работа продвигалась вперед. Первый состоит в том, чтобы собрать в своей психике все принадлежащее тебе; а второй — в отыскании правильного отношения к безличной энергии, проявляющейся в тебе — в твоих инстинктах и всех тех переживаниях, зарождающихся в тебе или в твоем окружении, которые обладают маной, т.е. способностью взволновать тебя либо пробудить в тебе неуправляемые или компульсивные эмоции.
В реальной жизни эти два процесса необходимо осуществлять одновременно, но иногда ударение ставится на один, а иногда — на другой. За этими двумя шагами лежит третий, который не может быть инициирован сознательным усилием, хотя и осуществляется в результате сознательной работы. Это — трансформация безличной энергии и ее воплощение в символ, «тело», обладающее маной, ранее скрытой в бессознательном. Этот символ становится новым центром психики, Самостью.
Эта ценность соответствует конечному продукту поисков алхимических философов19, имеющему множество названий и форм, таких как: aurum nostrum («наше золото»), rotundum («круглый»), философский камень, эликсир жизни и т.д. В литературе встречается более сотни наименований конечного продукта исканий. Это говорит о том, что обозначаемая ими ценность воспринималась и постигалась интуитивно, но полностью не понималась и поэтому не поддавалась четкому определению. Она всегда представляла собой нечто выходящее за рамки содержания, выражаемого каким-либо из терминов: ибо она содержала в себе неизвестную ману бессознательного, которая безгранична и потому в конечном итоге невыразима.
Для изображения последовательных шагов процесса индивидуации были выбраны три символа — круг психики, мандала и алхимический сосуд. Они не были выбраны произвольно, ибо, по всей вероятности, каждый индивид, в процессе индивидуации встретит эти три символа в той или иной форме в своих сновидениях и фантазиях. Однако они не обязательно появятся в приведенном здесь порядке и вряд ли будут точно соответствовать описанию. Существует поистине великое множество форм, в которых могут проявляться основные идеи, отражаемые фундаментальными символами.
Например, круг психики может быть представлен любым круглым предметом либо группой людей, сидящих или танцующих в кругу, или же любым другим из тысячи возможных способов. Мандала, являющаяся всего лишь другим аспектом круга психики, также может быть представлена круглым предметом или, когда подразумевается ее специфическая функция примирения противоположностей, кругом в паре с квадратом, крестом или треугольником. В последнем случае фигуры представляются либо в виде диаграммы, либо как сочетание предметов или объектов, например: квадратная коробка на круглом столе или круглое здание на квадратном поле.
Алхимический сосуд также может быть отображен множеством форм, например, кастрюлей, яйцом или одним из символом матки (количество которых бесчисленно), котлом, кубком, ретортой либо другим химическим сосудом и так далее по всему ряду емкостей, в которых происходит фундаментальная трансформация. Сама трансформация может быть представлена столь же многочисленными способами — идеей приготовления пищи, ферментацией или инкубацией яйца. Она может быть выражена в форме химической или физической трансформации, такой как: осаждение нерастворимой соли, образование кристаллов и т.д. — или трансформациями, символизируемыми религиозными ритуалами, которые, в свою очередь, обычно основываются на естественных явлениях, таких как «омоложение» змеи, сбрасывающей кожу, или превращение гусеницы в бабочку.
Хотя эти символы существенно отличаются и в отношении формы, и в отношении порядка, в котором они являются различным индивидам, подвергающимся анализу, они примерно соответствуют стадиям процесса развития. В действительности первая стадия необязательно завершается до начала второй. Более часто индивид, пройдя одну стадию, переходит к следующей только для того, чтобы затем снова вернуться к предыдущей и прочувствовать ее более полно, прежде чем следовать дальше. Алхимики, которые, несомненно, испытывали нечто подобное, хотя и воспринимали все в форме проекции на происходящее в своих ретортах, постоянно подчеркивали необходимость повторения процессов собственной работы. Они говорили, например, что процессы растворения и фиксации (вероятно, кристаллизации, а возможно, и сублимации) требуют семикратного повторения. Согласно Джону Риду «предполагалось, что при многократном повторении он [процесс] дает "квинтэссенцию" обрабатываемого материала»30.
Используемый для представления психики круг может обозначать лишь отдельного индивида — «меня», законченного, целостного, обособленного от всех остальных людей. Большинство людей может предположить, что такая схема реально отражает их собственный психический статус. Однако это — иллюзия, ибо в действительности в психической сфере очень трудно определить, что относится ко «мне», а что — нет. Кроме того, многие индивиды немало страдают от ощущения собственной неполноты, как если бы в них отсутствовало нечто, должное иметь место. Другие временами забываются в трясине депрессии или в мнимом душевном подъеме, из которого выходят изнуренными и разбитыми. Третьи чувствуют себя разделенными: такой индивид представляет себя не одной, а двумя или даже более личностями. Четвертые настолько поглощены требованиями внешнего мира или увлекаются интересной и волнующей коллективной деятельностью, что полностью теряют свою индивидуальность; они перестают осознавать, то, что сами думают, а оставаясь наедине с собой, ощущают опустошенность и умирают от скуки. Ни в одном из этих случаев нельзя сказать, что круг реально отражает действительное состояние психики.
Некоторые психологические школы говорят о «Я» или «не-Я» как об априорных категориях, которые не может смешивать ни один нормальный взрослый человек, так же, как он ни с чем не может спутать собственное физическое тело. Правда, дети должны научиться даже этой способности различать, тогда как взрослые иногда могут ее утрачивать. Таким образом, аналогия круга и индивида не всегда имеет силу даже на физическом уровне, где она кажется вполне очевидной. Поэтому неудивительно, что в психологической сфере затруднения и путаница оказываются еще большими.
Но давайте на время отвлечемся от отношения личностной части психики к безличной, также называемой «не-Я», для того чтобы сперва изучить внешне намного более простой вопрос: Каковы границы моей собственной психики — где заканчиваюсь я и начинается тот, другой?
Обычно предполагается, что каждый точно знает, что относится к нему, что исходит от него, за что он ответственен. Однако провести разделительную линию между собой и другими легко отнюдь не всегда. Даже в сфере прямого сенсорного восприятия — «увиденного собственными глазами» или «услышанного своими ушами» — часто имеются основания сомневаться. Для иллюстрации этого момента следует лишь расспросить двух-трех «надежных» очевидцев о деталях дорожного происшествия. Младенец даже не отличает свое физическое «Я» от «не-Я», о чем знает каждый, наблюдавший, как ребенок обнаруживает существование большого пальца своей ноги. Его сознание, его способность различать еще не достигли границ его тела.
С ростом зрелого осознания мы начинаем понимать связь с собственным телом, но совсем незначительное ослабление сознания может нарушить даже это ощущение. Данное обстоятельство лежит в основе множества забавных историй о пьяницах. Аналогичным образом состояние рассеянности, в котором случаются совершенно абсурдные промахи, может быть вызвано и поглощенностью какой-нибудь внутренней проблемой. Иногда такие веши забавны, как, например, расхожая история о пожилом джентльмене, ищущем свои очки, которые восседают на носу. Или же они могут ставить в неловкое положение, подобно ситуации, часто складывающейся в сновидениях, а иногда и в реальной жизни, когда человек выходит из дому, не замечая, что забыл надеть важный предмет одежды. В других случаях рассеянность приводит отнюдь не к забавным ситуациям. Множество несчастных случаев произошло из-за того, что кто-то, грезя, шел, не глядя, куда идет, отдавшись во власть своим автономным функциям, а сам пребывал в затуманенном, мечтательном состоянии. Человека, не научившегося должным образом осознавать себя, люди примитивной культуры считают лишь частично человеком, обладающим животной душой, полученной при рождении, и не имеющим человеческой души. По их представлениям, последняя обретается в результате прохождения племенных церемоний инициации.
На языке психологии можно сказать, что человек, обладающий лишь «животной душой», имеет только соматическое или телесное сознание; обретая «человеческую душу», он получает объект-сознание. Этого состояния требует и добивается Западное воспитание. В нашей экстравертной культуре достигнута очень высокая его эффективность. Но за фактом сознавания объектов стоит вопрос: Кто осознает? Это поднимает проблему самосознания. В подразумеваемом здесь смысле самосознание означает осознание самого себя и роли, которую «Я» играю в наблюдаемом мной происходящем, а также осознание протекающей во мне субъективной жизни, которая связана с внешней жизнью вокруг меня, хотя и независима от нее.
Общество в целом состоит из личностей, находящихся на разных стадиях психологического развития, обладающих сознанием, различающихся не только по уровню и протяженности осознания, но и по характеру. Многие, причем не только необразованные, пребывают в полном неведении относительно сознания собственного «Я». Они могут даже отвергать идею существования отдельно протекающей психической жизни, будучи в то же самое время убежденными в точном знании того, что такое есть «Я» и «не-Я». Другие, достигнув определенного уровня развития, могут обнаружить, что полная уверенность в данном вопросе находится под сомнением, даже если самосознание все еще будет смутным и рудиментарным. Это состояние подобно самочувствию юноши, который отправляется на танцы, приняв для храбрости несколько коктейлей; он стоит у входа в танцевальный зал, и ему кажется, что пол и все танцующие раскачиваются в такт музыке, и он спрашивает себя: «Это я или они?»
В том что касается физического «Я» и «не-Я», т.е. на уровне телесного сознания, большинство людей обладает способностью различать. Но даже здесь самоосознание может быть не очень глубоким. Многие женщины замечали, что по щекам у них текут слезы, тогда как сами не осознавали, что плачут. А некоторые люди никогда не могут определить, чем вызвано их изнеможение: болезнью, усталостью или голодом. Изучающим физиологию предлагают провести небольшой эксперимент. Его цель — продемонстрировать относительность собственного наблюдения и Убедить в необходимости принятия во внимание того, что удачно названо «человеческим фактором». Эксперимент состоит в следующем: левую ладонь на две-три минуты погружают в холодную воду, а правую в это же время держат в горячей воде; затем обе руки одновременно погружают в сосуд с теплой водой. Возникающие в итоге противоречивые ощущения с потрясающим эффектом демонстрируют ошибочность субъективного ощущения. Между ладонями, погруженными в теплую воду, как бы возникает разногласие. Левая рука заявляет, что вода слишком горячая; а правая категорически возражает, утверждая, что вода холодная. Обе они настолько уверены в своей правоте, что даже термометр вряд ли разрешит их спор. Требуется значительная степень отделения от собственных ощущений, для того чтобы «Я» смогло признать беспристрастное доказательство и осознать, что свидетельство рук может быть обманчивым.
Примеры подобного рода можно приводить до бесконечности. Вместе с тем, для многих людей оказывается неожиданностью, что их способность различать «Я» и «не-Я» на более высоком уровне развита еще меньше, чем на соматическом. Немногие осознают, до какой степени они проецируют свои субъективные реакции и какая часть того, что они наблюдают в окружающем мире, берет свое начало в глубине их собственной психики. Мы смутно видим это в других и все теоретически знаем, что «смотрим на мир сквозь призму собственных очков». Когда человек разочарован или находится в состоянии депрессии, все выглядит мрачным; когда же он счастлив, ему кажется, что солнце сияет даже в облачный день. То, что эти впечатления являются результатом внутреннего состояния, совершенно очевидно в отношении других людей. Но сравнительно немногие распознают такие механизмы в себе настолько, чтобы отвлечься от радостного настроения или уныния и обратить свое внимание в поисках реальной причины кажущейся яркости или мрачности внешнего мира внутрь себя.
Когда неосознанное субъективное состояние полностью проецируется на объект, индивид пребывает в полном неведении относительно источника своей реакции и убежден, что то, что ему нравится или не нравится, является качеством объекта и не связано с ним самим. Простой иллюстрацией служит позиция ребенка, протестующего за обедом: «Мама, почему мы должны есть этот противный десерт?» Ребенок не понимает, что все дело не в сладком, которое по вкусу всем остальным членам семьи, а в том, что это блюдо не нравится ему. Для него ужасна только пища. Но отсюда всего лишь один шаг до ощущения отвращения или неприязни к матери по той причине, что она подает такую отвратительную еду. Это – начало комплекса преследования в миниатюре.
Легко можно представить, насколько сложно было бы разрешить разногласия, если бы в эксперименте с горячей и холодной водой возражающими друг другу сторонами выступали два различных человека, а не две руки одного индивида. Каждый из них "был бы всецело убежден в правильности собственного заключения. Раздражение и общая иррациональность были бы пропорциональны собственной неспособности понять, что личные наблюдения могут быть относительными и, возможно, субъективными. При игнорировании этой вероятности неизбежно будет казаться, что оппонент ошибается, что он необъяснимо упрям или, еще хуже, настроен лишь на противоречие и развязывание ссоры. Просто удивительно, насколько даже рассудительные люди склонны приписывать другим мотив, который вряд ли добровольно признали бы в себе. Обычному человеку редко приходит на ум, что его сознание подвержено подобным ограничениям в том или ином вопросе и что его взгляд на мир и свое окружение ограничен как по размаху, так и по глубине, и довольно эгоцентричен. Для того чтобы увидеть (в психологическом смысле) другую точку зрения, отличную от собственной, требуется особого рода воспитание.
Почти для каждого другие люди живут и существуют, только когда они находятся в непосредственной близости. Тогда свет сознания на мгновение освещает их, но исчезнув из виду, они почти ничего не оставляют в осознании. Конечно же, в мыслях можно помнить об их существовании, воскрешать в памяти, как мы говорим. Можно предполагать, где они находятся и что делают. Но как только сознательное сосредоточение внимания прекращается, они вновь погружаются в полумрак, а, возможно, даже исчезают совсем. Такую ситуацию надлежащим образом обобщила Белая Королева в своем замечании Алисе: «В действительности ты не существуешь, ты — лишь плод моей фантазии!» Выглядит так, словно другие люди, как только мы перестаем смотреть на них, переходят во взвешенное состояние, пока мы снова не вспомним о них, после чего они вновь возвращаются к жизни, подобно героине из сказки о Спящей Царевне. Примером служит сновидение современной женщины, в котором голос произнес: «Они все засыпают в стеклянном ящике». Мы знаем, что они есть, но они ничего не знают, ни о чем не думают и ни на что не влияют.
Свет эго-сознания очень слаб, он мерцает до тех пор, пока не вспыхнет более яркий свет. Одномоментно для нас освещена лишь очень маленькая часть мира. Этот символизм настолько верно отражает реальные факты, что каждый, кто когда-либо на время терял сознание, почти неизменно описывает свои переживания, упоминая о тускнеющем свете. Человек говорит: «Все вокруг потемнело», или «Комната растворилась во мраке» — он перенес временную физическую или психологическую потерю сознания. Человек, достигший высшего осознания, представляет смутность эго-сознания как удерживающую индивида в подобном состоянии.
Но когда внутри вспыхивает новое сияние, более яркое, чем свет эго-сознания, то кажется будто бы психика освещается внутренним солнцем и поле психологического видения существенно расширяется21. Когда сияет этот свет, больше не нужно сознательное усилие для того, чтобы поставить себя на место другого или вспомнить о нем. Этот другой будет оставаться живым не только для самого себя, но и для того, в ком вспыхнул свет. Ибо солнце одинаково светит для всех людей. И мой собрат четко виден в свете этого внутреннего солнца.
Так как эго ребенка начинает свою деятельность, не обладая полной картиной вселенной и даже своего собственного мира, то ограничено и его психологическое сознание. В ходе развития свет эго-сознания усиливается, но радиус его действия в лучшем случае ограничивается сферой «Я»; неизведанной остается даже значительная часть внешнего мира, доступная познанию, а обширные просторы внутреннего психического царства вообще оказываются неосвещенными. Все выглядит так, как если бы из темных вод бессознательного один за другим появлялись маленькие островки. С развитием сознания они постепенно сливаются, и в результате формируется нечто подобное целостной картине окружающего. Но эта картина не является полной и часто далеко не точна, хотя и выступает признаком довольно высокой степени сознания, позволяющей признать существование пробелов в собственном видении. Чем меньше образован и более ограничен человек, тем тверже он уверен, что знает все обо всем. Этим объясняется предубежденность, столь характерная для бессознательных представлений человека, и та догматичность или фанатизм, с которыми он придерживается их. В противоположность этому культурный и опытный человек более склонен к сомнению понимая, что его взгляды относительны и что каждый вопрос имеет две стороны.
В действительности бессознательные части психики являются, как подразумевает их определение, неизвестными. Данный факт нередко упускается из виду, ибо человеку трудно поверить, что внутри его психики автономно функционируют факторы, о которых ему ничего неизвестно. Индивиду часто тяжело признать их существование в себе самом, даже если их наличие убедительно доказано. Ведь это будет и признанием того, что он не является полновластным хозяином, инициирующим и контролирующим свои мысли, действия и эмоции, а выполняемая им роль, может быть навязана «другим», — неизвестным другим — чье неосознаваемое влияние служит причиной того, что он вместо независимого субъекта оказывается ничего не подозревающим объектом действия. Фактически он может оказаться слугой в собственном доме, а не хозяином. Временами он может подозревать, что является жертвой обмана, обнаруживая, что поступил совершенно не так, как хотел, а возможно, даже противоположно тому, как намеревался.
Бессознательные факторы психики служат не только внутренним скрытым двигателем человека. Они воздействуют на него и снаружи, так как отражаются от окружающих объектов. Всякий раз, когда нечто интересует человека в жизни, притягивает или отталкивает его непропорционально собственной реальной значимости, это нечто несет на себе отпечаток какого-то психического элемента, который ранее дремал в бессознательном, а теперь активировался и начинает заявлять о себе в зеркале мира, где он наконец-то оказывается в пределах досягаемости сознательной психики. Если затем индивид сможет отделить бессознательный элемент от объекта, в котором он отражается, то его можно будет вернуть в психику и присовокупить к сознанию.
Такие психические элементы, стоящие за эго в бессознательном индивида, проецируются. То есть отображаются внешне в людях, предметах и ситуациях, обретающих в итоге для индивида значение и притягивающую силу, заимствованную у неизвестных аспектов его собственной психики. Именно этот психологический механизм отражает индуистская концепция майи по отношению к ощущаемому миру. Одним из ее значений является «иллюзия», и для индусского философа наш интерес к внешнему бытию служит проявлением того факта, что некоторые из наших психических ценностей существуют в форме собственных проекций на окружающий нас мир.
Это явление проекции очень важно, ибо выступает одним из основных способов навязывания сознанию бессознательного содержания. Для человека с выраженным бессознательным окружающий мир может быть даже населен предметами, которые кажутся живыми и способными действовать или разговаривать благодаря силе бессознательного психического материала, проецируемого или, как кажется, присущего им. Термин «проекция» выбран не совсем удачно. Ведь сущность ситуации заключается не в том, что иллюзорно наблюдаемые в другом человеке или предмете факторы, прежде входившие в сознательную психику или принадлежавшие эго, намеренно «переводятся» на человека или предмет, выступающие теперь носителями их проекции. Скорее, в проекциях видится или обнаруживается то содержание, которое «должно быть сознательным», но остается бессознательным, а потому — недоступным сознанию. О людях, носителях наших проекций, мы склонны говорить: «Даже представить себе не могу, что бы я когда-либо так чувствовал или действовал, как он; я никогда бы так не поступил». Тем не менее, сам факт, что индивид считает рассматриваемое поведение несовместимым со своей сознательной позицией и в то же время эмоционально к нему относится, должен заставить его задуматься. Ибо все это — признаки проекции: типичные реакции на психическое содержание, которое мы в себе не осознаем.
У детей и людей примитивной культуры так много потенциальной психической энергии остается бессознательной и неассимилированной, что она оживляет весь окружающий мир. Им кажется, что неодушевленные предметы двигаются, разговаривают и живут своей собственной жизнью, а животные, по их мнению, наделены сознанием и другими человеческими чертами. На феномене проекции основывается психологическая позиция, обозначаемая антропологами как «анимистическая». Через проекцию человек примитивной культуры контактирует с теми элементами собственной психики, которые ему незнакомы и остаются, так сказать, вне него. Когда с ним говорит дерево, сообщая то, что человек с более развитым сознанием распознал бы как собственные мысли, это означает, что он не способен четко формулировать свои мысли; но, тем не менее, он может быть разумным; некоторого рода мышление протекает в нем, но
так как этот процесс бессознателен, его результат озвучивается деревом.
Когда человек из примитивного племени советуется со своей змеей, он совещается с собственным инстинктом. В Древней Греции пророческий ответ на трудный вопрос или мудрый совет в затруднительном положении давал дух предков или какого-нибудь героя, принимая обличье змеи. В более развитом обществе мудрость предков или племенной опыт воплощались в правила поведения, законы, обычаи и исторические заповеди. Но даже в такой общине при возникновении необычных ситуаций могли спонтанно повторяться былые привычки, пробуждаясь из бессознательного в час нужды, и какой-нибудь деревенский провидец или пророк немедленно обращался за советом к своей змее или внутреннему голосу и претендовал поэтому на больший, чем человеческий, авторитет. Такого рода действия, столь характерные для людей примитивной культуры, мы склонны называть суеверными и предполагать, что в нынешнее время давно избавились от них.
Но разве не поступает наш современник подобно человеку прошлого, когда, будучи не в состоянии решить какой-нибудь важный вопрос, обговаривает его с любимой женщиной? Ведь мысли, на которых должно основываться его решение, «приходят» к нему в результате его разговора с ней, хотя собственными знаниями она помочь не может. Откуда же тогда являются полезные и уместные идеи? Очевидно, они должны исходить из собственного бессознательного, скрываясь совсем рядом; тем не менее, они остаются совершенно недоступными сознательному разуму до тех пор, пока он не натолкнется на них в конкретной женщине, воплощающей проекцию анимы и поэтому наделенной мудростью бессознательного. Однако человеку представляется, что источником новых идей является реальная женщина. Тот факт, что они всего лишь отражаются от нее, можно продемонстрировать, расспросив женщину о сущности вопроса. И все равно мужчина может остаться слепым в том, что касается действительной ограниченности ее познаний.
Просто удивительно, как мало мы осознаем, насколько неточен наш взгляд на мир. Практически каждый индивид имеет какое-нибудь психологическое слепое пятно, относительно которого находится в блаженном неведении до тех пор, пока не наткнется на него, и в нем вспыхнут необоснованные эмоции. Возможно, это не очень легко понять в плане психологии, но на физическом уровне существует аналогичное явление. На сетчатке глаза действительно имеется слепое пятно, и его наличие демонстрирует очень простой эксперимент. Но мы редко замечаем его и не принимаем во внимание в повседневной жизни. Мы автоматически заполняем пробел в том, что находится перед глазами, воображаемым объектом, который согласуется с остальной картиной, или же, двигая глазными яблоками, охватываем все поле зрения. Другими словами, мы не видим пустого места. Оно, так сказать, заполняется само собой. Например, находясь перед аудиторией, докладчик наблюдает море лиц. Теоретически ему может быть известно, что где-то в поле зрения имеется пробел, но он не замечает там пустого места, автоматически компенсируя недостаток своего зрения движением глаз. Даже если он будет удерживать глазные яблоки неподвижно и смотреть прямо вперед, то не увидит пустого места в общей картине. Ему будет казаться, что в этой части аудитории люди сливаются воедино. Образно можно сказать, что для заполнения пробела он придумывает дополнительного, совершенно неопределенного человека.
Если перенести это описание в психологическую сферу, можно постулировать, что аналогичный механизм заполняет и область психического слепого пятна, т.е. бессознательного. Можно мысленно представить себе пьесу, обыгрывающую идею этой физиологической особенности, где присутствовал бы негодяй, который постоянно бы маскировался, используя слепое пятно. Это был бы некоторого рода человек-невидимка — незаметный для своей жертвы, но ясно видимый остальными людьми. Однако такая история выглядит слишком фантастической, потому что большинство людей не замечает слепого пятна на сетчатке и привычной компенсации этого недостатка зрения.
Тем не менее, аналогичная драма постоянно разыгрывается в реальной жизни на психологическом уровне. Негодяем в ней выступает бессознательный элемент психики индивида, навязывающийся в форме проекции. Ибо все бессознательные психические факторы автономны и имеют выраженную тенденцию персонифицироваться, действуя как частичные души, маленькие личности. Сказанное будет справедливо и в отношении тени, анимы или анимуса и мана-личности.
Любая из этих фигур может играть роль негодяя, скрывающегося от своей жертвы, но остающегося видимым всем остальным. Естественно, такая ситуация может явиться причиной серьезного недоразумения. Но это ничто, по сравнению с неразберихой, неизбежно возникающей, когда совпадают области, соответствующие психологическим слепым пятнам двух различных людей. В таком случае каждый из них будет принимать за негодяя, совершающего подлости, другого. Все либидо обоих будет направлено на возложение вины, и ничего не останется на разрешение ситуации. Если бы только противники смогли понять, что в игре действительно участвует негодяй, но при этом ни один из них «водящим» не является, то можно было бы что-нибудь сделать для устранения недоразумения. Однако они настолько поглощены взаимными упреками или так подавлены горечью несправедливых подозрений и обвинений, что совершенно не видят реального негодяя и поэтому даже не пытаются поймать его или предотвратить его подлые выходки.
Я употребила здесь термин «водящий» по аналогии с тем, как он используется в детских играх. Дети не останавливаются, для того чтобы что-то проанализировать или задаться каким-то вопросом, а совершенно простодушно живут своими фантазиями. В результате их речь, особенно употребляемая в играх, часто обнаруживает скрытую психологическую реальность. Например, этот «водящий» из детской игры, представляет собой довольно полезное определение. В игре в пятнашки или жмурки игроки по очереди становятся «водящим»; они носят эту кличку как одежду, которую можно передавать от одного к другому. Она присваивается одному из игроков — «Ты — водящий!» — и его начинают избегать или бояться. Все остальные прячутся от него или с криками разбегаются, как если бы он был могущественным и злым чудовищем. Но когда он избавляется от этой роли, передавая ее другому, то теряет свои исключительные качества и его снова принимают в качестве рядового члена группы. И так как все дети ясно понимают разницу между индивидом в собственном лице и исполняемой им ролью, то после передачи этой роли другому у ребенка не остается никакого остаточного ощущения пребывания «водящим». Если бы только мы могли следовать этому примеру во взрослой игре в прятки, где «водящим» выступает бессознательный фактор, вмешивающийся в сознательные человеческие взаимоотношения, то это существенно облегчило бы нашу жизнь. Чтобы локализовать данный фактор. Юнг предлагает придумать персонификацию для этого невидимого носителя вреда или зла. нечто наподобие детского «водящего». Такая персонификация должна иметь форму существа, которое все посвященные воспринимали бы как атрибут лишь психологической реальности — «злой дух» или «ведьма».
Участники некоторых народных ритуалов изливают свой гнев на человека, выступающего носителем проекции невидимых злых сил. В действительности — это попытка изгнания демонов зла посредством отделения их от жизненной ситуации и столкновения с ними в рамках ритуала. Тем самым их деструктивные потенциальные возможности отводятся от человеческих жизней и взаимоотношений. Но участники такого ритуала могут не знать реального значения своих действий. В результате, иногда из-за непонимания его цели, ритуал задуманный как экзорцизм, вместо этого не дает угаснуть негодованию и гневу, связанному с воспоминаниями о причиненном зле, «требующем» отмщения на личности козла отпущения.
К ритуалам подобного рода -относится сжигание чучела какого-нибудь давно умершего врага общества, например, Гая Фокса в день годовщины раскрытия -«порохового заговора» в Англии. Иногда, если недовольство широких масс в стране растет, это событие используется для того, чтобы дать выход текущей социальной или политической враждебности. С этой целью чучелу присваивается имя и придается облик какого-нибудь живого врага. В этом случае толпа обычно удовлетворяется символической местью. Но механизм, лежащий в основе компульсивной и неистовой страсти, охватывающей обычных здравомыслящих и законопослушных граждан под влиянием! настроения группы, очень сходен с механизмом, лежащим в основе намного более зловещего ритуала линчевания. Жертва линчевания может иметь лишь отдаленнейшую связь с преступлением, которое столь ожесточенно и беззаконно отмщается. Тем не менее, для толпы одержимых духом она немедленно становится демоном или дьяволом. Пробуждение этого духа в современную эпоху основывается на том же самом психологическом импульсе, который побуждал древних греков приносить в жертву пшеничного человека в период сбора урожая. Вместе с тем, ритуалу сжигания Гая Фокса в качестве дьявола присуще большее понимание фактического небытия этого персонажа, чем в случае пшеничного человека в Древней Греции, сжигания ведьм в период Средневековья или обычая приписывать все мировое зло Сатане, который большинству не только простых, но и образованных людей представлялся реально существующим.
Если бы сегодня, обладая знаниями о психологическом характере таких сил, мы смогли бы научиться создавать форму, эквивалентную образу дьявола, Гая Фокса или гремлина летчиков (осознавая при этом, что мы делаем), то наши личные демоны уже не смогли бы преследовать нас незамеченными, готовыми при любом удобном случае заявить о себе посредством недоразумений и других необъяснимых разногласий, которые так часто мешают человеческим взаимоотношениям. Ибо они были бы изолированы, подавлены и заточены для дальнейшего изучения на досуге.
Простого освобождения от демонических сил, которые могут катастрофически мешать пониманию любой конкретной ситуации, недостаточно. Этот шаг действительно поможет получить нам беспрепятственный обзор личностной сферы. Однако аналогично тому, как возбуждение и интерес детской игры зависит от функции «водящего», без которого не было бы самой игры, так и для взрослых смысл жизни и значение ее глубоко чарующих и увлекающих элементов определяются скорее незавоеванными, неизведанными и неизученными уголками психики, безличной сферой, чем очевидными, понятными и освоенными областями. В игре эффект и порыв зависят от «водящего», ибо здесь игроки имеют дело с неизвестным, безличным. Возможно, это безличное сверхъестественно, но оно увлекает, чарует, возбуждает и даже немного пугает, — как в игре в жмурки или прятки — так как несет на себе отпечаток того неизведанного качества, которое относится к вотчине богов и демонов. Это — нумен, tremendum, одновременно пугающий и очаровывающий, внушающий благоговейный страх и бесконечно желанный.
Для своего совершенствования индивид сперва должен распознать психические элементы, пребывающие вне психики в проекциях, способных так сильно притягивать его и вызывать любовь или ненависть. Когда в какой-то жизненной ситуации пробуждается безличный фактор, и индивид распознает его сущность, он сталкивается с проблемой отделения элементов собственной психики от проекций, в которых они скрываются. Когда это будет сделано, останется подчинить себе безличную энергию, «дьявола». Если с этой энергией, уже не связанной проекцией, соответственным образом не разобраться, то она сможет свободно и беспрепятственно творить зло, как в притче о человеке, из которого изгнали дьявола. В ней говорится о нечистом духе, вышедшем из человека и бродившем по безводным местам Вернувшись обратно, он обнаружил, что его прежнее место обитания свободно, выметено и убрано. И тогда он пригласил к себе жить семь других духов, еще злее, чем он сам22. Другими словами, если человек не берет на себя ответственность за обитателей собственного психического дома, им завладевают, подобно армии демонов, безличные элементы.
Психика индивида — это не простая, однородная сущность. Скорее, она представляет собой обширную область, организованную сферу; относящиеся к ней элементы характеризуются некоторым сходством. Однако эта организация может быть очень расплывчатой или даже вообще незаметной. Кроме того, сфера психики индивида простирается во всех направлениях от искры света, называемой «Я», — во внешний мир, через связи с семьей и друзьями, деловыми и социальными кругами, и далее, через вовлеченность в национальные и международные дела; и во внутренний мир, где протекает субъективная невидимая жизнь, подвергающаяся влияниям психологического характера, не менее реальным, чем физические. В последние годы мы поневоле стали свидетелями мощи психологических факторов. Ее продемонстрировали нам «война нервов» и организованная пропаганда, нацеленная воздействовать на мораль (тоже относящуюся к психологическим качествам) не только посредством ложной или истинной информации, которую она предлагает для сознательного рассмотрения слушателю, но в еще большей мере посредством влияния на бессознательное23. Индивид может абсолютно не знать, какие психологические влияния воздействуют на него, так как они проявляются лишь в сновидениях, фантазиях, настроениях, навязчивых идеях или даже физических симптомах, которые сами инициируют.
Таким образом, психика индивида представляет собой неопределенную формацию неизвестного состава и протяженности. Для того чтобы ее объединить (или индивидуализировать, если пользоваться юнгианской терминологией), необходимо, в первую очередь, определить ее границы. Затем все, что относится к психике, должно быть сведено в рамки этих границ. И наконец, должен быть установлен центр, который может контролировать функционирование всей структуры.
Всякому индивиду, не изучавшему специально этот вопрос, протяженность его собственной психики в том, что касается внешнего мира, известна лишь весьма приблизительно. Так как эта протяженность увеличивается, по крайней мере, в течение первой половины жизни, само определение внешних границ психики оказывается трудной задачей, требующей не только многих лет для решения, но и настоящей, глубокой приверженности, ибо она включает необходимость отдачи всего запаса потенциальных энергий индивида, как для дела всей жизни. Кроме того, даже если индивиду удастся точно определить размах своих психологических интересов, останется проблема выяснения того, какая часть интересующих его вещей относится к собственной психике, а какая — к другим людям, задействованным в этой же ситуации.
В своей повседневной работе в качестве психоаналитика я постоянно сталкиваюсь с доказательством сложности такого разграничения. Однако когда ко мне обращается индивид, разрываемый неразрешимым для него конфликтом, угрожающим его адаптации или здоровью, я указываю на противоречащие элементы в его истории и сообщаю, что он внутренне разделен и должен восстановить свою целостность. Я говорю, что он может быть целостным, даже если конфликтующие элементы останутся, и эта процедура вызывает немедленную реакцию и приносит облегчение. Индивид снова может заняться проблемой того, как собрать разрозненные части своей психики и объединить их. Если сказанное справедливо в случае индивидов, почти достигших предела своего терпения, то для других, не столь сильно поджимаемых обстоятельствами, попытка достичь целостности, пока имеется возможность, а жизненные невзгоды не довели до крайности, была бы намного более ценной.
Эта связанная с внешней жизнью задача, как бы трудна она ни была, не идет ни в какое сравнение с задачей определения границ внутренней или субъективной протяженности психики, ибо здесь последняя до бесконечности простирается в темные районы бессознательного. Однако задачей обретения целостности, какой бы сложной и почти невыполнимой она ни казалась, пренебрегать нельзя. Большинство людей инстинктивно понимают, что целостность необходима для психического здоровья, тогда как разобщенность и раздробленность означают болезнь и страдания. Поэтому некоторые люди чувствуют необходимость сознательно заняться процессом индивидуации, даже ели нет уверенности в Успешном его завершении. Однако, когда начало положено, помощь приходит с совершенно неожиданной стороны, а именно — из самого бессознательного. Ибо в сновидениях, фантазиях и других продуктах деятельности бессознательного начинают появляться символы целостности, указывающие путь, по которому необходимо следовать, даже если он ведет к неизвестной цели.
Таким образом оказывается, что поиск целостности соответствует архетипической направленности, присущей психической структуре человека. Эта направленность сродни инстинкту и, так же, как инстинкты, способна указать путь, по которому необходимо идти развивающемуся субъекту. Инстинкт ведет к цели, хотя индивид, в котором он действует, может совершенно не знать, что это за цель. Инстинкт новорожденного младенца заставляет его выполнять сосательные движения при приближении груди.! Прежде ребенок никогда не сталкивался с такого рода деятельностью. В течение всей внутриутробной жизни питание поступало к нему с током крови, но теперь, наученный внутренней мудростью, он предпринимает собственную попытку насытиться не старым, а новым, еще неиспытанным методом. Это слепое усилие, хотя и кажется слепым, начинает процесс, шаг за шагом ведущий к цели в виде независимого существования. Такой же слепой кажется и архетипическая направленность на цель в виде целостности или индивидуации; ибо индивид может не знать, и обычно не знает, ни цели, ни пути, ведущего к ее достижению.
В приведенном выше примере бессознательный ребенок не может ни способствовать, ни помешать инстинктивному процессу, направленному на обретение независимой индивидуальной жизни. Аналогичным образом и взрослый не может ни содействовать развитию психики, ни замедлить его, если не сумеет отыскать какой-нибудь способ ознакомиться с внутренней направленностью, с которой он потом сможет взаимодействовать. Если вдобавок ему удастся хотя бы смутно представить картину искомой цели, то он сможет взаимодействовать более эффективно. Однако, если он не пожелает подчинить заранее сложившиеся идеи инстинктивной мудрости, присущей его собственным психическим законам, то, вероятно, обнаружит, что попытки согласовать их лишь вносят сумятицу и извращают дело. Чтобы избежать такого рода бесполезного вмешательства, он должен быть готов серьезно отнестись к спонтанно возникающим внутренним импульсам.
В процессе индивидуации значительная часть работы должна быть проделана с той частью психики, которая сталкивается с внешним миром, ибо именно она доступна сознанию. В ходе определения внешних границ параллельный процесс протекает и внутри психики. Постепенно проясняется проблема очерчивания внутренней протяженности, и в результате начинается консолидация или кристаллизация центральной области. В итоге индивид, занятый этой работой, начинает ощущать формирование внутри себя психического тела, обладающего определенной массой и плотностью, что предшествует появлению настоящего центра. Этим центром, несомненно, является не эго, связанное только с сознательной психикой. Кроме того, поскольку психика отчасти бессознательна, настоящий центр тоже должен оставаться неизвестным, даже если сознательное эго знает о его наличии и влиянии. По мере того, как сознательное «Я» все сильнее и сильнее убеждается в верности и неоспоримости суждений этого истинного центра, оно со все возрастающей уверенностью обращается к нему.
Таким образом, цель состоит в нахождении этого центра, или скорее в его пробуждении — я не решаюсь употребить слово «создание», так как оно могло бы вызвать ошибочное представление. Это — центр совершенно нового типа сознания, абсолютно отличного от эго-сознания, свет которого похож на отблеск свечи, тогда как свет нового сознания — далеко простирающийся и безличный, подобный сиянию солнца. Однако прямо добиваться этой цели волевым намерением нельзя, ибо она переплетена с факторами и процессами, которые являются бессознательными и остаются вне контроля эго. Но на ранних стадиях работа связана с той частью проблемы, которая находится в пределах компетенции сознания, и потому должна выполняться как сознательная задача.
Таким образом, первая проблема заключается в определении протяженности и пределов психики или, выражаясь проще, в определении границ себя. Индивид устанавливает свою внешнюю границу, определив, насколько далеко простираются его интересы, когда их не сдерживают искусственные препятствия и ограничения наподобие тех, что налагаются, с одной стороны, семьей, моральными нормами поведения или существующими обычаями, и с другой — внутренними убеждениями, исходящими из его собственного бессознательного и сформулированными анимой либо другими архетипическими фигурами. В ходе анализа субъекта постоянно просят определиться в том, что он в действительности хочет сам, ибо только таким образом он может на фактический предел. Он подвергает испытанию свои мечты и вырастает из инфантильного состояния «человека надежды» в «человека реальности».
В ходе этого развития, требующего годы усилий, человек — скорее раньше, чем позже — почти неизбежно окажется в ситуации, когда его желания и возможности вступят в противоречие с желаниями и возможностями другой личности или с внешней реальностью, мешающей естественному самовыражению. Он не может двигаться вперед или претендовать на место в жизни без вызова со стороны реальности. Такие ситуации встретятся как в объективном мире, так и в субъективной жизни. В объективном мире он может обнаружить, что положение, к которому стремился, уже занято другим, что предприятие, в которое он вложил деньги и усилия, терпит крах из-за непредвиденного фактора, что кто-то опередил его исследования, что любимая женщина выходит замуж за другого; или, возможно, болезнь или смерть угрожают исполнению желаний. Неприятности можно перечислять до бесконечности, проходя через весь спектр всех возможных разочарований в этой бренной жизни. В субъективной сфере индивид тоже скоро обнаруживает, что он — не единственное главное действующее лицо: его воля, желания, ощущение значимости собственного эго могут противоречить требованиям другого. Как будто психический мир заполнен занимающими пространство сущностями, аналогично тому, как физический мир заполнен осязаемыми телами. В одних областях эти сущности малочисленны и разбросаны, в других — густо теснятся группами. Там, где они малочисленны, границы индивида должны определяться по самой дальней точке размаха его интересов; там же, где они тесно сгруппированы, его границы оцениваются как приближающиеся к линии контакта со своим соседом.
Картина, воспроизведенная на вкладной иллюстрации XIV, была нарисована женщиной в процессе анализа. Когда создавался рисунок, она была поглощена проблемой, связанной с тем, что ее многочисленные жизненные интересы столь настоятельно требовали внимания, что она начала теряться среди множества собственных забот. Следовало ли разорваться на кусочки, отдавая , часть себя одному интересу, а часть — другому? Она чувствовала, что если допустит это, то окажется разбитой и расколотой на части, потеряет связь с самой собой. И тогда ей явилось видение того, как все должно быть. Она увидела круг с множеством пересекающих его других кругов и принялась размышлять над геометрическим методом определения центра круга с использованием касательных в ряде различных точек. Ее настолько заинтриговал скрытый психологический смысл этой идеи, что она отобразила свою проблему в рисунке. Круги, заполняющие все поле, символизируют круги интереса. Большой круг, охватывающий несколько меньших, представляет естественную сферу интересов этой женщины, внешнюю протяженность ее психики. Круги в рамках большого крута символизируют различные области жизни. Более крупные из них, окрашенные в оригинале картины, представляют функции ощущения, мышления, чувства и интуиции, дающие доступ к четырем категориям знания мира; остальные представляют иные области интересов — семью, работу и др.
Этот рисунок одной деталью отличается от привычных мандол организованных религий — например, тех, которые используются в буддизме как янтры26 — так как главный круг рисунка пересекается с другими, полностью не входящими в него. Это обстоятельство отражает проблему, волновавшую автора рисунка. Круги, частично входящие в основной, представляют множество интересов, которые, как казалось, посягали на ее индивидуальность. Совпадающие сегменты расцвечены; т.е. эти области отличаются цветом и эмоциональным интересом, ибо с ними соприкасается психика. Цвет, выходящий за основной круг, отмечает психический материал, пока еще воплощенный в объектах, людях и ситуациях вне психики, указывая на проекции, требующие ассимиляции.
Когда меньшие круги представляют других людей, то в области наложения могут возникать сложности, которые могут заключаться в эмоциональной вовлеченности положительного характера (любовный роман); или же могут принимать форму спора, соперничества либо иной отрицательной или силовой вовлеченности. Подобные ситуации составляют то, что может быть названо спорными моментами: в такие моменты может происходить расширение сознания. Определить собственные границы без указанных моментов более сложно.
С другой стороны, до тех пор пока какая-то часть собственной психики индивида пребывает или кажется пребывающей в другом человеке, индивид не будет свободен, а будет связан с этим человеком и ситуацией. Ибо они вмещают часть его самого, самостоятельно контролируют и манипулируют ею. Или кажется, что они делают это; когда они дергают за веревочки, индивид вынужден танцевать, хочет он того или нет. Это напоминает ситуацию с великаном из сказки о Златовласке. Великан, злобный людоед, довил маленьких детей и держал их в своем замке, для того чтобы съесть на досуге. Но Златовласка и ее брат убежали. Они отправились в страну людей-пауков (матерей) и получили от самого главного паука сердце великана, оставленное в стране пауков на хранение. Дети положили его в сумку и каждый раз, когда людоед угрожал кому-нибудь из них, выжимали немного паучьего сока на сердце, и великан в приступе сильнейшей боли падал на землю. Усмиряя таким образом великана, они освободили всех детей из замка и избавились от тиранства злого людоеда. Здесь мы имеем картину результатов проекции. Великан оставил свое сердце на хранение матери, но оно было украдено златокудрой девушкой — т.е. он влюбился в девушку, ставшую носительницей проекции его анимы. После чего она обрела полную власть над чувствами великана и могла подчинить его себе, используя его сыновнюю привязанность к матери (символизм паучьего сока), которая теперь перешла на нее.
Но вернемся к обсуждаемому рисунку. Если представленные в цвете проекции изъять из прилегающих кругов, то осложнения, обусловленные психологической вовлеченностью, разрешатся. Результатом будет, по крайней мере теоретически, постепенное возвращение всего цвета в основной круг. Однако мы не должны делать вывод, что для человека, полностью осуществившего процесс индивидуации, мир становится бесцветным. В некотором смысле это, наверное, так, ибо бодхисатва — как буддисты называют такого индивида — по определению является человеком, абсолютно свободным от иллюзий мира. Вместе с тем такой индивид сохраняет глубокую озабоченность благополучием человечества, выражающуюся в безграничном сострадании. Для нас, конечно же, это всего лишь теоретическая цель; но важно понимать, что индивидуация, даже в той ограниченной форме, в какой человек надеется ее достичь, не делает его безразличным к миру, хотя характер вовлеченности меняется. По мере постепенного распознания и ассимиляции проекций характер отношения индивида к миру претерпевает глубокую перемену. Идентификация с объектом, participation mystique, основывающаяся на проекции, рассеивается, а установка и реакции по отношению к другим людям и ситуациям становятся более свободными и объективными. Индивид больше не пребывает в полной власти поступков и настроений другого; источник его собственных чувств теперь располагается в нем самом. Он стал самостоятельным, а потому, в подлинном смысле слова, хозяином самого себя.
С помощью схемы женщина описала представленный выше понимание своей проблемы. Она предположила, что расщепленности на множество маленьких частей обусловлено числом интересов, настоятельно требующих ее внимания. Однако, нарисовав схему, она поняла, что власть над ней исходит не от них самих, а от ее собственных проекций. Следовательно, если она сможет изъять эти проекции, то не только освободится от рабской зависимости, но и окажется обогащенной.
Идея цветовыделения в рисунке выражает представление о том, что психика простирается настолько, насколько могут простираться интересы человека. Однако здесь также следует принимать во внимание качество интересов. Когда Г.К. Честертон сформулировал вопрос: «Действительно ли наши интересы шире, чем у наших отцов или они просто более поверхностно растекаются?» — он имел в виду все поколение, но данный вопрос уместен и здесь. Интерес, являющийся праздным любопытством, не будет способствовать психологическому развитию. Для этого требуется интерес, имеющий такое жизненно важное значение, что для его удовлетворения мы были бы готовы пожертвовать временем и усилиями, и сохраняли ему верность даже в том случае, если поначалу успехи мало воодушевляли бы нас. Вероятно, необходимый нюанс воплощает в себе тот смысл, в котором слово «интересует» употребляется в бизнесе у нас, в Америке. Когда бизнесмена спрашивают: «Тебя интересует это предложение?» — он понимает этот вопрос как означающий: «Ты готов отдать этому делу свое время, внимание и даже деньги, продолжить его и заставить принести прибыль на вложенный капитал — т.е. включить его в сферу собственных интересов и в некоторой мере в свою реальную жизнь?»
Именно в этом смысле с акцентом на серьезности намерений и ответственности человек должен спросить себя, каковы пределы его интересов. Мы можем быть уверены, что все интересы и занятия, затрагивающие человека настолько серьезно, что он не изменяет им, несмотря ни на какие препятствия, вмещают нечто, необходимое для того, чтобы психика человека стала целостной.
Вещи, представляющие в этом смысле наши интересы, как правило, будут интриговать нас и вести вперед с той поглощенностью, что выступает одной из величайших радостей бытия. Они привлекают нас, делают легкой работу с ними и помогают стойко переносить превратности судьбы. Например, если индивида интересует садоводство, он с удовольствием занимается им, невзирая на сопутствующую боль в спине. А возможно, его увлекает какой-то интеллектуальный вопрос, и он не жалеет часов, проведенных за книгой. Или же, может быть, предметом его мечтаний служат древние руины, о которых он читает; они снятся по ночам, до тех пор, пока не наступает возможность отправиться исследовать их лично; в этом путешествии ни жара, ни дождь, ни усталость не могут испортить получаемого удовольствия. Подобными интересами мы все, скорее всего, занимаемся спонтанно, если удается избавиться от традиционных сдерживаний, увещевающих нас, что добропорядочный гражданин никогда самозабвенно не занимается более чем одним делом и увлекается каким-нибудь хобби или призванием лишь умеренно. Так как соблазн здесь положительный, мы всегда, если осмелимся, поддаемся ему. Но есть и другие вещи, касающиеся нас — дела, в которых мы не так охотно прислушиваемся к зовущему нас голосу, настоятельные вопросы, вторгающиеся в нашу жизнь в не приятном виде.
Бывает так, что однажды человек ложится в кровать и пытается настроиться на сон. Тьма и забвение должны окутать его. Но вместо этого, в другой части комнаты как бы вспыхивает свет, и отложенные днем интересы и заботы начинают вновь волновать и требовать внимания. Какой-то вопрос, якобы решенный, требует пересмотра, и нельзя отделаться доводами, казавшимися столь убедительными при свете дня. Разрешенный небрежно конфликт, работа, оставленная на самотек со всем знакомой отговоркой: «Конечно, это необходимо сделать так-то и так-то», друг, проблема которого удостоена лишь небрежным выражением сочувствия, какая-то придирка, вырвавшаяся в спешке дня — все это выходит из тени. Человека одолевают мысли, приходящие как бы извне. Они текут сами по себе, функционируют так, как если бы жили своей собственной жизнью, и кажутся абсолютно самостоятельными. Они не дают человеку заснуть.
В таких противоречиях мы реально сталкиваемся с ситуацией из детской истории про то, что, как только дети засыпают, игрушки выходят из своих коробок и начинают жить собственной жизнью. Их любовь и ненависть, ссоры и дружба разворачиваются ночью, когда дети бездеятельны и беспомощны. Вся жизнь и энергия теперь в распоряжении игрушек, и они не всегда играют поли, отведенные им детьми. Они больше уже не послушные марионетки своих маленьких хозяев — в этом ночном мире они имеют собственное мнение, которое может быть крайне осуждающим по отношению к людям, считающим себя такими полновластными. Когда дети просыпаются, игрушки тихо прячутся обратно в коробки и терпеливо позволяют играть с ними в детские игры, пока опять не наступит ночь и они снова не сбросят рабские оковы.
Но каким же образом игрушкам дана эта жизнь? Откуда она берется? Когда дети взрослеют и покидают родной дом, большинство игрушек умирает. Возможно, одна-две из них сохраняют в себе некий слабый живой дух, но большей частью они превращаются просто в дерево, олово и краску. Ибо оживляющая их энергия ушла вместе с повзрослевшими детьми и теперь ею наделен иной набор «игрушек». Оловянного солдатика заменил мотоцикл или бейсбольная бита, которые, в свою очередь, обретают собственную жизнь; кукла с розовыми щечками и золотыми волосами живет в случайном воплощении в косметичке и зеркале своей маленькой хозяйки. Но, как правило, значительная часть этого либидо задействуется в сфере деятельности и мечтаний, требующей изучения и заполнения интересом; тогда как оставшаяся часть, не используемая, возможно, непригодная для использования в повседневной жизни, ускользает за завесу бессознательного. Жизненную силу игрушек питала энергия их владельцев: это был психический материал, который мальчики и девочки пока еще не впитали в себя.
И когда в ночное время взрослый человек обнаруживает, что некоторые веши пробуждаются, начинают говорить и не позволяют заставить себя замолчать, он может быть уверен, что этот голос исходит от частицы его собственной души, обосновавшейся в человеке или ситуации, которые будоражат его и нарушают ночной покой. Если он не будет решать проблему лишь поверхностно, а воспользуется происходящим как возможностью выяснить, какая часть его души замаскировалась подобным образом, то это будет творческим вкладом в определение собственных границ. Одновременно объективная ситуация очистится от того неоднозначного фактора, который в действительности относится к психике индивида, и разрешение внешнего конфликта значительно упростится. Когда это очищение будет осуществлено. конфликт сможет выполнить свою реальную функцию, а именно: функцию нахождения определенных психологических точек отталкиваясь от которых можно приступать к поиску центра психики.
Рис. 12. Схематическое изображение психической вовлеченности
А — психика субъекта П — касательная к А и С или к А и D (линия беспристрастного суждения)
В, С, D — объекты интереса, с которыми сталкивается психика
рх — перпендикуляр к касательной (линия силы, представляющая иррациональную эмоцию)
Е — область вовлеченности
Скачать книгу [0.50 МБ]
Пирамида