некоторые шельты животных, совершить над ними насилие, которому
трудно найти аналог в нашем слое. Он не то что расплющил их или
раздробил, но он сделал их из индивидуальных коллективными.
Индивидуальные шельты многих низших существ суть
кратковременные проявления именно такого коллективного шельта.
Таковы, например, большинство насекомых, не говоря уже о
простейших. Индивидуальный шельт мухи или, например, пчелы -
это, если так можно сказать, только малюсенькое вздутие на
поверхности сферы коллективной души; умерла пчела или муха
здесь, в Энрофе, - и вздутие это втянулось опять в общую сферу,
влилось в шельт роя или мушиного множества. Мир коллективных
душ насекомых и простейших называется Нигойда: там эти
коллективные души, особенно пчел и муравьев, разумны, видом же
схожи с обликом существ, их воплощавших в Энрофе, но больше и
светлее. Некоторые из них -правда, пока немногие - поднимаются
выше, в Хангвиллу, и там становятся прекрасны и мудры; у них
появляются даже царственность и великолепие. Хангвилла -
своеобразный великий общий затомис всего животного царства, и
оттуда звериные просветленные души поднимаются через Файр уже в
самый Уснорм, где принимают участие в вечном богослужении
Шаданакара.
Еще более странным покажется то, что касается не живых
зверей, а некоторых детских игрушек. Я имею в виду всем
известных плюшевых мишек, зайцев и тому подобные безделушки. В
детстве их любил каждый из нас, и каждый испытывал тоску и
боль, когда начинал понимать, что это - не живые существа, а
просто человеческие изделия. Но радость в том, что правее не
мы, а дети, свято верящие в живую природу своих игрушек и даже
в то, что они могут говорить. Нашим высшим разумом мы могли бы
в этих случаях наблюдать совершенно особый процесс творения.
Сначала у такой игрушки нет ни эфирного и астрального тела, ни
шельта, ни, само собой разумеется, монады. Но чем больше любим
плюшевый медвежонок, чем больше изливается на него из детской
души нежности, тепла, ласки, жалости и доверия, тем плотнее
сосредоточивается в нем та тончайшая материя, из которой
создается шельт. Постепенно он создается и в самом деле, но ни
астрального, ни эфирного тела у него нет, и поэтому тело
физическое - игрушка - не может сделаться живым. Но когда
игрушка, полностью насыщенная бессмертным шельтом, погибает в
Энрофе, совершается божественный акт, и созданный шельт
связывается с юной монадой, входящей в Шаданакар из Отчего
лона. В Эрмастиге, среди душ высших животных, облеченных в
астрал и эфир, появляется изумительное существо, для которого
именно здесь должны быть созданы такие же облачения. Существа
эти поражают не красотой и тем более не величием, а той
невыразимой трогательностью, какой размягчает наши суровые души
вид зайчонка или олененочка. В Эрмастиге эти существа тем
прелестнее, что даже в соответствовавших им игрушках никогда не
было ни капли зла. Они чудесно живут там вместе с душами
настоящих медведей и оленей, получают там астральное тело, а
потом поднимаются в Хангвиллу, как и все остальные.
Я имею возможность едва наметить путь к решению проблем,
связанных с трансфизикой и эсхатологией животного царства. Но и
этого достаточно для того, чтобы понять, насколько эта
проблематика сложнее, чем представлялось мыслителям старых
религий. Упрощенная формула "животные не знают греха" нисколько
не отвечает существу дела. Если под грехом в данном случае
подразумевается такое состояние сексуального сознания, при
котором отсутствуют чувство стыда и идея о запретности
некоторых проявлений половой сферы, то животные, действительно,
греха "не знают". Но правильнее было бы сказать, что для них
эти проявления - не запрещенное, не наказуемое кармой, не грех.
С другой стороны, понятие греха неизмеримо шире половой сферы.
Злоба, жестокость, необоснованный и необузданный гнев,
кровожадность, ревность - вот грехи животного царства, и у нас
нет никаких данных судить о том, в какой мере те или иные
животные осознают эти проявления и их недолжность. К тому же
это и не решает вопроса о самом наличии или отсутствии для них
такого запрета. Нелепо думать, что закон становится действен
только тогда, когда он осознан. Закон тяготения был осознан
только Ньютоном, но подвержены ему были все и всегда. Сознают
ли животные некий высший закон или нет, смутно ощущают его или
никак не ощущают - все равно: причинность есть причинность,
карма есть карма. Насколько я понимаю, голодный лев,
умерщвляющий антилопу, не несет личной вины, поскольку для него
это необходимость, но несет вину своего вида или класса -
древнюю вину всех хищников. Сытый же тигр, нападающий на
антилопу только от избытка личной кровожадности и злобы, кроме
общевидовой вины несет и личную, ибо он не принужден к
умерщвлению своей жертвы необходимостью. Волк, обороняющийся
против собак и загрызающий одну из них в борьбе, не виновен
лично, но виновен как представитель хищного вида, предки
которого некогда сделали выбор в этом направлении. Здесь своего
рода первородный грех. Но упитанная и откормленная кошка,
играющая мышью ради развлечения, виновна и первородной виной, и
своей личной, так как в ее действии не было необходимости.
Скажут: перенесение человеческих, даже юридических, понятий на
мир животных. Но понятие вины есть понятие не юридическое
только, а трансфизическое, метаисторическое, онтологическое. В
различных царствах природы, для различных иерархий меняется
содержание понятия вины, но решительно ни из чего не следует,
что понятие это и стоящая за ним реальность кармы присуши
только человечеству.
Ни крупицы новых идей не внесла в эту область и
безрелигиозная эпоха мысли. Напротив: преобладающий в
современности взгляд на животных стал слагаться из двух
противоречивых начал: утилитарного и эмоционального. При этом
животный мир был расчленен на категории в зависимости от того,
каково отношение данного вида к человеку. Прежде всего,
конечно, животные домашние: за ними ухаживают, иногда даже
Пирамида