Поэтому демиург и Синклит России прекратили свою
постоянную трансфизическую борьбу с Друккаргом в тот момент,
когда на эту подземную цитадель обрушились орды чужеземных игв
из шрастра Клингзора. Как отражение этого, была прекращена и
борьба с теми, кто руководил Российскою державою в Энрофе. Им
не оказывалось помощи, но никакие их силы могли не отвлекаться
более на борьбу с силами Света, а сосредоточиться всецело на
войне с врагом, еще более темным, чем они сами.
Наступила глубокая ночь. Силы Света обрекли себя на
временное добровольное бездействие, пока не завершится схватка
чудовищ. Только перипетии этой схватки были видимы всем на
земле; точно духовный паралич сковал высшие способности людей и
лишь напряженнейшие медитации да наивысший творческий взлет
могли поднять иногда человеческую душу над непроницаемым кровом
тьмы.
В это роковое время произошло отпочкование второго
жругрита. Первый отпочковался давно, вскоре после окончания
гражданской войны; борьба внутри господствующей партии и
яростное сопротивление воцарявшемуся Сталину некоторых
крупнейших деятелей коммунистической элиты отразили это
метаисторическое событие. Но первый жругрит был слаб и задушен
в самом начале. Теперь же на свет появился новый; он вступил в
связь с руководством армией врага, даже с Великим Игвой
германского шрастра, рассчитывая, что разгром Друккарга
позволит ему занять место отца, так как уицраор германский
представлялся ему слишком ограниченным в своих возможностях,
чтобы непосредственно властвовать в Друккарге. Второй жругрит
действовал, постепенно отступая, до самого окончания войны,
когда Жругр, пожравший сердце врага и сказочно возросший в
мощи, уничтожил свое неразумное чадо, если можно так
выразиться, одним щелчком.
В исходе войны немалое значение имело то, что эманация
государственного комплекса чувств, которой восполняют убыль
своих сил Жругр и игвы, усилиями вождя и партии была доведена
до таких объемов, какие в мирное время были бы, конечно,
немыслимы. Этой эманации способствовали все и все: от
пропагандистов и агитаторов в армии до священников на амвонах,
от знаменитейших композиторов и писателей до микроскопически
неведомых работников печати и кино, от ведущих ученых до
последних, мельчайших партийных работников на заводах.
Взывалось при этом к различным инстинктам: и к патриотизму, и к
национализму, и к интернационализму, и к вере в Бога, и,
напротив, к вере в партию, и к жажде мира, который мог прийти
только через победу, и к омерзению и ужасу перед зверствами
фашизма, и к любви к своей земле, семье, дому, детям.
Поэтому к концу войны Жругра распирала неслыханная сила.
Множество игв и раруггов пали в борьбе, но уицраор окреп так,
как никогда еще не видели. Он жаждал расширения, он ворвался в
германский шрастр, он умертвил великого игву Германии, произвел
форменный погром и едва-едва был введен в некоторые границы
уицраорами Англии и Америки - Устром и Стэбингом.
Сталина в его натиске на Запад заставило остановиться одно
неожиданное событие. То есть предуведомлен о нем он был, но не
придавал этой опасности должного значения. В мае 1945 года,
когда началась уже разработка планов нападения на недавних
союзников, вождь был информирован - не из мистического, а из
вполне земного источника об испытании первой атомной бомбы в
Нью-Мексико. Он почувствовал нечто вроде того, как если бы
атомная бомба разорвалась у него в сознании. Вместо
долгожданного перерастания второй мировой войны против фашизма
в сокрушение всего капиталистического мира, вместо
триумфального шествия революционных армий через Францию,
Испанию, Африку неведомо куда, предстояло застыть на месте,
кусая локти и высчитывая, сколько же лет потребуется теперь для
того, чтобы тоже обзавестись атомным оружием, догнать и
перегнать врага и, уложив капитализм в гроб молниеносным
превращением в пустыню его столиц, провозгласить объединение
мира под верховной властью единственного человекобога.
Была сокрушена опасность мирового распространения
национал-социализма. Обрисовывались уже совершенно отчетливо
новые опасности.
Одна заключалась в том, что на почве второй мировой войны
с головокружительной быстротой вырос до умопомрачительных
размеров уицраор Америки. Казалось, гряда небоскребов отделена
теперь от Европы не океаном, а лужей воды. Этот уицраор сумел
объединиться со своими дальними родственниками в Западной
Европе и расположиться так, что его щупальцы шарили чуть ли не
у всех границ Советского Союза. Учитывая ошибки своего
немецкого предшественника, он вырабатывал идеологическую
концепцию, которая против интернационализма Доктрины выдвигала
не что-либо провинциальное и локальное, но космополитизм -
идею, столь же чреватую всемирной потенцией, как и сама
Доктрина. Взор Гагтунгра все с большим благоволением
останавливался на Стэбинге, все с большим вниманием обращал он
часть своих сил на его инвольтирование.
Другая опасность заключалась в том, во что была превращена
в итоге второй мировой войны - и духовно, и физически - Россия.
Единовластная тирания принимала размеры и формы, уже не
похожие на реальность, явно фантастические. Хотелось сказать:
этого не может быть, это нам снится, мы все в бреду. Но так как
было бесспорно, в то же время, что все не только не спят, но
бешеные темпы жизни и работы, не говоря уже о массовых арестах,
никому не дают спокойно провести хотя бы одну ночь, то начинало
ощущаться, как сквозь повседневную вакханалию просвечивает
вакханалия какая-то нездешняя, непостижимая и уже совершенно
нечеловеческая.
Возросли репрессии. Волна за волной арестовывались и
получали 25-летние сроки заключения или расстрел одна категория
граждан за другой. В тюрьмах и трудлагерях толпились в общем
столпотворении фашисты и коммунисты, троцкисты и белоэмигранты,
Пирамида
