любила, если бы — если бы...
Но всякий раз к ней вызывали Баллока, и всякий раз смысл ее жизни уничтожался в
нестерпимых муках и еще более нестерпимой ярости. Это было уже не столько
осознанное желание, хотя и оно было достаточно велико, сколько реальная
физическая потребность ее натуры, такая же неодолимая и глубокая, как голод или
жажда. Баллок, всю свою жизнь бывший жрецом Гекаты, еще ни разу не участвовал в
вызывании той силы, которой служил. Его просто трясло, когда маг перечислял его
хирургические подвиги, предъявляя богине, так сказать, поручительство в верности
ее слуги. Он совершал свои преступные операции исключительно успеха ради,
пользуясь ими также в качестве средства шантажа, не задумываясь об их магической
подоплеке. Магией он тоже занимался, но почти исключительно ради удовлетворения
чувственности необычным, а точнее даже нефизическим путем. Так бывало, когда его
обуревала гордыня, что всегда сопровождалось' упадком духа; ибо он понимал, что
его госпожа — сама стерильность и смерть. Та смерть, которой он сам боялся .
больше всего. Циничное спокойствие Дугласа раздражало его; он сознавал
превосходство этого великого мага, и надежда когда-либо занять его место умирала
в его груди. В этот миг Геката проникла и его душу, нераздельно; сплетясь с его
сознанием. Он вспомнил, что был жрецом ее, и ощутил готовность и дальше убивать
в ее честь. богинь сильнее ее! Его охватил священный трепет тугов и,
потрясенный сознанием своего невероятного; превосходства над другими людьми, он
поклялся и дальше служить ей. Он был готов признать се единственной богиней
Черной ложи — пусть только поможет ему избавиться от Дугласа! И тут же у него в
голове возник план: он вспомнил, что «Анни» была верховной жрицей Гекаты, то
есть рангом выше его; она не стеснялась открыто пропагандировать ритуальные
убийства, за что однажды едва избежала ареста. Он подговорит Дугласа избавиться
от Анни — и потом выдаст его ей.
Охватившие его чувства были настолько сильны, что его снова затрясло, но теперь
уже от ярости и злорадства. Сегодня — особая ночь, и эта величественная
церемония станет шагом к его следующей инициации. Он так обрадовался, что чуть
не пустился впляс; согревшись в его старых костях, Геката вознаградила его
великой радостью. Скоро пора и ему вступать в церемонию.
? Геката, мать смерти, пожирателъница всякой жизни! — гремел голос Дугласа,
произносившего последнее заклинание. — Как я посвящаю эти тайное порождение
человеков занесенному над ним зубу твоему, так да будет и со всем, что с ним
сходно и сродно! И то, что произойдет с этой жертвой, брошенной на алтарь твой,
да произойдет и с потомством Лизы Ла Джуффриа! Он повторил это заклинание
тринадцать раз, всякий раз открывая его формулой:
ЕППСАЛОУМАГ ЕЕ THN EN ТШ KENE6I
FINEYMATI, AEINAN, AOPATAN.
ПАМТОКРАТОРА, 0EPOnOIAN KAI
EPHMOnOIANEONTA OIKIAN
EYLTA0OYZAN',
)Взываю к тебе опустошенная духом, ужасная, невидимая, всесильная, всё
обращающая в палащий зной и превращающая в пустыню дом процветающий (др. Греч.)
взывая к «той, что опустошена духом, ужасна, невидима, всесильна», и препоручая
ей «означенное тайное, названное и неназванное». Затем он обратился к Баллоку,
велев ему действовать. Тот начал, но минуты через три вдруг выругался; когда же
у лежавшей на алтаре женщины, несмотря на все ее мужество и стиснутые зубы,
вырвался отчаянный крик, он выпрямился и, побледнев, спросил резко:
— Почему вы не позволили дать ей анестезию?
— А в чем дело? Ей плохо?
— Хуже некуда. А здесь, черт побери, нет ничего, что мне нужно!
Однако ему уже ничего не было нужно: он и так сделал; больше, чем предполагал.
Лицо миссис Дуглас, и без того мучительно-бледное, исказилось; невероятным
усилием приподняв голову, она обратилась к мужу:
— Я всегда тебя любила, прошептала она, люблю и, теперь, когда... я...
умираю.
Голова ее с глухим стуком упала на стол алтаря. Никто не знает, слышала ли она
еще ответ Дугласа:
— Вот чертова кукла, она все испортила!
Ее уста произнесли слово «любить», произнесли с неподдельным чувством, и все так
старательно подготовленное заклятие мгновенно рассеялось, как дым. В склепе не
было больше ни Гекаты, ни даже магов: остались лишь двое убийц да мертвое тело
их жертвы.
Дуглас не стал тратить на Баллока бранных слов.
— Приберите здесь, да побыстрее, — приказал он спокойно, и это спокойствие
ранило больнее, чем издевательство или ругань. И ушел.
Предоставленный самому себе, Баллок чуть не впал, истерику, однако вскоре ему
пришло в голову, что лучшей жертвы богине, чем содеянное им в этот раз, и быть
не может.
Чувство мистической одержимости снова охватило его, радостное возбуждение
вернулось: теперь уж Геката непременно возвысит его надо всеми!
Ему нужно было лишь втащить тело вверх по лестнице. А дальше старая дама свое
дело знала. Он, как врач, свидетельствует смерть, и никто даже не вспомнит о
кой-то жалкой проститутке. Сам же он немедля отправлялся в Лондон, чтобы
переговорить с «АБ.» с глазу на глаз
Глава XX ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ
Легконогая Весна прямо-таки рвалась в Неаполь, и приход ее был поистине
божественен. В конце апреля ни на Апеннине, ни на Альбане, ни на горе Аполлиапа
не было больше ни крупицы снега. Последний день месяца был жарок и тих, как в
середине лета; склоны Позилиппо, казалось, ловившие каждый всплеск океана, так и
не могли утолить жажды. Воздух над морем был так мутен и тяжел, что обитателям
виллы не было видно не только Капри и голубого залива, глубоко вдававшегося с
Запада в сушу, но даже Везувия
Закат Солнца был величественен и печален; его диск казался лишь бледной тенью
обычно столь вызывающе-яркой красноты, напоминающей кожу индейца. Уходя в
немыслимых муках, оно пронизывало туман нитями мутного шафранного золота, и края
грозовых туч на горизонте, приобретая все более фантастические очертания,
создавали вместе с возвышенными, морщинистыми уступами гор удивительнейший
пейзаж, постоянно меняющийся и до такой степени сказочный, что казалось, будто
весь окружающий мир стал сценой чудовищных сатурналий, где плясали гигантские
фантомы драконов, грифонов и химер.
Илиэль с нетерпением ждала наступления темноты, когда она вновь сможет
встретиться со старухой и отправиться вместе с ней на шабаш. В этот день она
случайно стала свидетельницей совещания между сестрой Кларой и обоими мужчинами;
у нее не было сомнений, что они сговаривались о том же. Это подозрение лишь
усилилось, когда они поочередно подошли к ней, чтобы пожелать доброй ночи.
Теперь Илиэль окончательно решилась принять участие в шабаше. К девяти часам
вечера в саду все стихло; лишь шаги патруля, назначенного братом
Онофрио, раздавались на верхней террасе, да время от времени звучали тихие
Пирамида