прекрасно справился Гёте, когда писал свою "Вальпургиеву ночь".
Безрассудный и отчаянный, он следовал за своим поводырем до тех пор,
пока не выбился из сил. Дни, недели тянулись, как один нескончаемый
кошмар.
-- Неужели я никогда не смогу от тебя освободиться? -- спрашивал он
своего спутника.
-- Сможешь.
-- Но как?
-- Освободившись от самого себя.
-- Это легче сказать, чем сделать.
-- Да, сказать -- легко, сделать -- трудно.
Часто они оказывались на полях сражений -- прямо на линии атаки, либо
в гуще солдат. Единственным развлечением моего друга было изредка
вдыхать аромат кофе и жареного мяса. Он пытался пить бренди из фляг,
когда солдаты подносили их к своим губам; они не видели его и потому
не прогоняли. Моего друга все сильнее терзали голод и отчаяние. С кем
бы он ни встречался, его спутники всё время принимали форму мужчины,
которого он ненавидел, и женщины, которую он похотливо желал. Он
видел их омерзительные совокупления. Иногда призрак женщины обращался
к нему с ласковыми словами. Он проклинал её, но все же льнул к ее
руке. Однако, всякий раз, когда он пытался её поцеловать, призрак
исчезал.
Иногда, во время больших боев в нем просыпался боевой пыл. Он
набрасывался на солдат противника, как будто хотел отомстить им за
все свои страдания. Он пытался вырвать из их рук винтовки, а когда
душа кого-либо из них отделялась от тела, старался вывести её из
темноты и из состояния сна, в которое она попадала; но это ему
никогда не удавалось. Ему вообще ничего не удавалось. Само его
существование было тщетным, горьким и безрадостным.
Однажды я подошел к нему и дотронулся рукой до его лба.
Ты не такой, как все остальные, -- сказал он равнодушно, -- откуда
ты?
-- Я пришел издалека, -- ответил я, -- хочешь пойти со мной?
-- Куда угодно, лишь бы подальше отсюда, -- согласился он.
-- Ты хотел бы остаться один?
-- Нет. Одному еще хуже.
-- Самое худшее уже позади, -- утешил его я.
-- Что ты имеешь в виду?
-- То, что на этот раз источник твоих низменных желаний уже
истощился. Ты устал и с отвращением вспоминаешь ту жизнь, которую ты
вел с тех пор, как освободился от своего тела.
-- Какое странное выражение -- "освободился"! Только сейчас я
чувствую, что очень хочу освободиться.
-- И я помогу тебе вырваться из еще одной темницы, в которую ты
заключен, помогу сорвать ещё одну оболочку с самого себя, которая
не выпускает тебя на волю.
-- А для чего это тебе?
-- Чтобы ты не тратил сил понапрасну, когда будешь стараться
освободиться от этой оболочки самостоятельно, -- сказал я, --
а сейчас ты, наверное, хочешь спать?
-- Да, я бы не отказался немного отдохнуть.
Он спал, а я тем временем пытался ускорить его освобождение, и когда
он пробудился, на сей раз уже в другом, более свободном мире, я
по-прежнему был с ним.
-- Что бы ты хотел увидеть? -- спросил я.
-- Что-нибудь красивое, -- ответил он. -- Что-нибудь красивое и
чистое.
-- Может быть, танец эльфов? -- спросил я с улыбкой.
-- Танец эльфов? -- Разве такие вещи на самом деле бывают?
-- Во вселенной -- бесчисленное множество форм жизни и сознания, --
пояснил я, -- и раз уж твой опыт заставляет тебя верить в дьяволов,
значит ты, без сомнения, сможешь поверить и в эльфов.
Едва я успел это сказать, как они тут же приблизились к нам: гибкие,
прозрачные формы, весело танцующие в усыпанных цветами просторах
Елисейских Полей. Они кружились и покачивались вокруг нас -- эти
существа: чистые, как сам воздух, по которому они порхали; легкие,
как само счастье, которое они излучали; вечные, как надежда, и ещё
более прекрасные, чем сны смертных людей.
Тень грусти окончательно слетела с лица моего друга, он тоже
заразился этим весельем и стал легким, как воздух, и чистым. Он
Пирамида