по его словам, можно увидеть только “раз в сто лет”. Но я никогда
особенно не верил во все эти алтайские легенды и мифы,
полагая, что большей части из всех этих явлений можно было бы
дать вполне естественные объяснения. И вот теперь мой
всегдашний скептицизм и моё “здравомыслие”, которое я привык
ставить себе в заслугу, были, если и не разбиты вдребезги, то
сильно поколеблены. Или я действительно стал свидетелем
явления одного из сверхъестественных персонажей алтайской
мифологии,— думал я, сознавая при этом всю абсурдность такого
предположения,— или же, что было, пожалуй, не менее
невероятным, мне посчастливилось увидеть птицу
исключительно редкого вида, до сих пор никому не известного.
Чтобы развеять эти сомнения, я принял решение ещё до
полудня подняться на вершину этой сопки, или, сказать точнее,
небольшой горы, на которую, если довериться своему
зрительному восприятию, якобы опустилась гигантская птица:
если то, что я видел, происходило в реальности, то там, на
вершине, должны были остаться какие-то материальные
свидетельства происшедшего, например, гнездо с птенцами или
остатки пищи.
Согреваясь горячим чаем, я сидел у костра до тех пор, пока
солнце не поднялось над горами, а затем, умывшись озёрной
водой и сложив все свои пожитки в рюкзак, отправился в тайгу,
пытаясь выйти на какую-нибудь тропу или найти русло горной
реки, которое помогло бы мне совершить это довольно трудное
восхождение.
Вскоре я наткнулся на источник, берущий начало у
основания почти отвесной скалы, испещрённой всевозможной
шаманской символикой: это был один из тех бесчисленных
родников с кристально-чистой ледниковой водой, которые
глубоко почитаются коренными алтайцами, видящими в них
обиталища горных духов. В одном месте русло источника было
углублено и расширено, образуя таким образом нечто вроде
лунки, дно которой было сплошь усеяно монетами самого разного
достоинства,— от одной копейки до полтинника: эти деньги
являлись подношением божеству, живущему в источнике, от
которого взамен, вероятно, ожидали удачи на охоте или хотя бы
благополучного возвращения из тайги. Рядом с родником росло
небольшое деревце, не более полутора метров высотой, к
ветвям которого было привязано множество белых, отчасти уже
истлевших матерчатых лоскутков: каждый из них, насколько мне
было известно, означал, что человеческая просьба была
услышана и исполнена, в честь чего благодарным алтайцем и
был привязан к дереву ритуальный лоскуток.
От источника, на дно которого и я бросил свою монетку, я
вышел на едва приметную тропу, которая вскоре вывела меня к
руслу одной из тех горных рек, которые существуют только
весной, во время таяния ледников, а к середине лета
превращаются в довольно жалкий ручей, вяло стекающий вниз со
своих отвесных каменных порогов, похожих на гигантские ступени
какой-то фантастической лестницы, проложенной по дну ущелья
с восточных предгорьев — до берега Телецкого озера.
Для того, чтобы взобраться на вершину горы, мне было
необходимо пересечь русло и, выйдя на противоположный берег,
около одного километра продвигаться вдоль него вверх, а затем
свернуть вправо и продолжать подъём уже непосредственно по
склону. Сняв обувь, я кое-как преодолел русло реки, с каждым
шагом по влажным и скользким каменным плитам рискуя
потерять равновесие и свалиться с одной “ступени” трёхметровой
высоты на следующую, что означало бы почти неминуемую
гибель для того, кто попал бы в такую беду в одиночку.
Переведя дух на другом берегу, я с некоторым страхом
подумал о том, что на обратном пути мне придётся повторить это
действие ещё один раз и, пожалуй, уже пожалел, что вообще
впутался в это дело. Но отступать было поздно, и я, надев
ботинки, начал своё восхождение.
Из-за большой крутизны склонов горы мне пришлось
взбираться вверх не напрямую, а как бы по спирали, постепенно
огибая сопку по часовой стрелке.
Довольно быстро, всего за час или полтора достигнув
вершины, я скинул с плеч рюкзак и огляделся по сторонам: вокруг
не было заметно никаких свидетельств того, что в предыдущую
сотню лет это место посещало какое-либо существо крупнее
белки. Среди поваленных грозой в незапамятные времена
гигантских стволов лиственницы и кедровой сосны, сплошь
заросших влажным тёмно-зелёным мхом, вырос какой-то
особенно густой, колючий и совершенно непролазный кустарник,
о который я тут же расцарапал в кровь свои руки и плечи.
Так и не найдя здесь ни самой птицы, ни её гнезда, ни
вообще каких бы то ни было следов её присутствия, я, сильно
разочарованный, но с чувством исполненного долга, стал
подумывать о том, как проще было бы вернуться отсюда назад. Я
решил ещё раз обойти вершину сопки кругом, чтобы выяснить, с
какой стороны находится Телецкое озеро и где следовало бы
начать спуск. Несколько раз я обогнул вершину кругом,— сначала
в некотором недоумении, а затем и в полнейшем отчаянии: озера
не было видно ни с какой стороны!
Я отдавал себе отчёт в очевидной абсурдности
происходящего: относительно того места, где я находился,
Телецкое озеро должно было занимать весь горизонт от юго-
востока до северо-запада, то есть добрую половину всего
обозримого пространства, но там, где оно должно было
находиться, я видел одну только горную тайгу,— тайгу до самого
горизонта!
В полной растерянности я уселся на свой рюкзак, не зная,
что делать дальше. Я вспомнил рассказы местных жителей о
злосчастных охотниках и золотоискателях, не заблудившихся и
пропавших, но бесследно сгинувших в “сопредельном
пространстве”, в которое будто бы можно совершенно случайно,
даже и не заметив этого, войти, но вот выйти почти невозможно.
Пирамида
