изобретения. Но поступая таким образом, мы лишаем эти вещи большой доли их
природной вещности.
В стране антиподов разума мы, более или менее, полностью свободны от
языка и находимся вне системы концептуального мышления. Как следствие,
наше восприятие визионерских объектов обладает всей свежестью, всей
обнаженной насыщенностью переживаний, которые никогда не были
вербализованы, никогда не уподоблялись безжизненным абстракциям. Их цвет
(отличительный признак данности) сияет с яркостью, которая кажется нам
сверхъестественной, поскольку он по сути совершенно естественен -
совершенно естественен в смысле совершенной неискушенности языком или
научными, философскими и утилитарными понятиями, посредством которых мы
обычно воссоздаем данный мир по своему собственному тоскливому образу и
подобию,
В своей книге "Свеча видения" ирландский поэт А.Е. (Джордж Рассел)
проанализировал свои визионерские переживания с чрезвычайной остротой.
"Когда я медитирую,-пишет он,-я ощущаю в мыслях и образах, толпящиеся
вокруг меня, отражения личности. Но в душе также существуют окна, через
которые можно увидеть образы, сотворенные не человеческим, но божественным
воображением".
Наши лингвистические привычки приводят нас к ошибке. Например, мы
склонны говорить: "Я воображаю", когда мы должны сказать: "завеса
поднялась, и я смог увидеть". Самопроизвольные или чем-то вызванные
видения никогда не являются нашей личной собственностью. Там нет места
воспоминаниям, принадлежащим обычному "я". Все видимое абсолютно
незнакомо. "Нет никакой похожести и никакого намека,- по выражению сэра
Вильяма Гершеля,- на любой недавно виденный или даже помысленный предмет".
Когда появляются лица, среди них никогда не оказывается лиц друзей или
знакомых. Мы находимся вне Старого Света и изучаем антиподов.
Для большинства из нас большую часть времени мир повседневного опыта
кажется весьма тусклым и серым. Но для немногих - и в значительной мере
случайно - некоторая яркость визионерского переживания переливается, так
сказать, в обыденное видение, и повседневная вселенная преображается. Хотя
и оставаясь по-прежнему узнаваемым, Старый Свет приобретает свойства
страны антиподов разума. Вот наиболее характерное описание преображения
повседневного мира.
"Я сидел на берегу моря, вполуха слушая - поскольку это мне просто
надоело,- как мой друг что-то неистово аргументирует. Не осознавая, что я
делаю, я посмотрел на слой песка, который зачерпнул на ладонь, и внезапно
увидел изысканную красоту каждой песчинки. Они не были скучными, и я
увидел, что каждая частица сделана по совершенному геометрическому
образцу, с отточенными углами, от каждого из которых отражается яркий луч
света, в то время как каждый крохотный кристалл сияет, словно радуга...
Лучи пересекались под всевозможными углами, создавая изысканный узор такой
красоты, что у меня захватило дух... Затем внезапно мое сознание поднялось
изнутри, и я отчетливо увидел, как вся вселенная создана из частиц
материи, которые - какими бы скучными и безжизненными они ни могли
показаться - были, тем не менее, насыщены этой полной чувства и жизни
красотой, В течение пары секунд весь мир явился мне как великолепная
вспышка. Когда она угасла, она оставила меня с чем-то, чего я никогда не
забывал и что постоянно напоминает мне о красоте, запертой в каждой
крупинке материи, окружающей нас",
Сходным образом Джордж Рассел пишет о видении мира, озаренного
"непереносимым светом", об обнаружении себя взирающим на "пейзаж
прелестный, как потерянный Эдем", о созерцании мира, где "цвета ярче и
чище, но однако подчинены нежнейшей гармонии". И опять-таки, "ветры были
искрящимися и кристально чистыми, но однако насыщенными цветом, как опал,
когда они сверкали в долине, и я понял, что меня окружает Золотой Век, и
именно мы были слепы к нему, но он никогда не покидал сего мира".
Множество сходных описаний можно найти в поэзии и в литературе
религиозного мистицизма. Приходит на ум, к примеру, "Ода о намеках на
бессмертие в раннем детстве" Вордсворта, некоторые стихи Джорджа Герберта
и Генри Воэна, "Столетья медитаций" Трахерна, отрывок автобиографии отца
Сурена, где он описывает чудотворное превращение монастырского сада в
уголок рая.
Сверхъестественные цвет и свет обычны для любого визионерского
переживания. А наряду с цветом и светом во всех случаях возникает
признание повышенной значимости. Самосветящиеся предметы, которые мы видим
в стране антиподов разума, обладают неким смыслом, и этот смысл, в
некотором роде, так же насыщен, как и их цвет. Значимость здесь
тождественна бытию, поскольку у антиподов разума предметы не символизируют
ничего, кроме самих себя. Образы, появляющиеся в ближайших областях
коллективного подсознания, имеют смысл, связанный с основополагающими
фактами человеческого опыта. Но здесь, на границах визионерского мира, мы
встречаемся лицом к лицу с фактами, которые, как и факты внешней природы,
независимы от человека, - и индивидуально, и коллективно-и существуют по
своему собственному праву, И их смысл состоит именно в том, что они в
сущности являются самими собой и, будучи в сущности самими собой,
представляют собой проявления неотъемлемой данности, нечеловеческой
инаковости вселенной.
Цвет, свет и значимость не существуют отдельно, Они видоизменяют
предметы или проявляются предметами, Существуют ли особые классы
предметов, обычных для большей части визионерских переживаний? Ответ: "Да,
существуют". Под воздействием мескалина и гипноза, так же как и в
самопроизвольных видениях, определенные классы воспринимаемых переживаний
появляются снова и снова.
Типичное переживание под воздействием мескалина или лизергиновой
кислоты начинается с восприятия разноцветных, движущихся, как бы оживших
геометрических форм. Через некоторое время чистая геометрия становится
конкретной, и визионер воспринимает не узоры, а вещи с узорами, такие как
ковры, резные работы, мозаика. На их месте появляются громадные, сложные
строения, которые беспрерывно изменяются, переходя от ооскоши к еще более
насыщенной по цвету роскоши, от великолепия к еще более глубокому
великолепию. Могут появиться - по одиночке или во множестве - героические
фигуры, вроде тех, что Блейк называл "Серафимами", По сцене двигаются
сказочные животные. Все ново и изумительно. Почти никогда не видит
визионер чего-либо, напоминающего о прошлом. Он не вспоминает пейзажи,
людей или предметы, и он не выдумывает их: он смотрит на новое творение.
Материал для этого творения обеспечивается зрительными переживаниями
обыденной жизни, Но формовка этого сырья-дело кого-то, кто несомненно не
есть "я", кто изначально имел эти переживания и кто позднее вспоминал и
Пирамида
