Эта женщина наклонилась ко мне и громким чистым голосом
спросила: -- Ты что же, не хочешь поздороваться со мной?
-- Нелида! Когда ты пришла? Я просто пыталась избавиться
от звона в ушах.
Она кивнула и, подтянув под себя длинные красивые ноги,
обняла руками колени. -- Приятно тебя видеть, -- мечтательно
произнесла она.
Хмуря брови, смотритель что-то бормотал про себя, изучая
лежащие перед ним страницы. Через некоторое время он произнес:
-- Твои каракули не только трудно разобрать, в них и смысла
мало.
Прищурившись, Нелида осуждающе посмотрела на меня, словно
призывая возразить.
Я заерзала, чтобы подняться, желая уйти от этого
нервирующего меня пристального и изучающего взгляда. Но она
наклонилась и неожиданно схватила меня за руку, будто взяла ее
в тиски.
Смотритель начал читать вслух раздражающе медленно. То,
что он читал, казалось знакомым, но я не могла определить,
действительно ли он воспроизводит текст, так как не могла
сосредоточиться. Кроме того, меня выводила из себя та
показушная манера, с какой он кромсал предложения, фразы и
изредка даже слова.
-- И наконец, -- заявил он, заканчивая чтение последней
страницы,-- это просто плохо написанная работа. -- Он сложил
эти разрозненные листы в стопку и облокотился на изгородь, не
спеша согнув колени в то самое положение, которому меня научил
Исидоро Балтасар -- согнув правую ногу так, чтобы ее щиколотка
лежала на левом бедре -- и закрыл глаза. Он молчал так долго,
что я подумала, что он уснул, и даже вздрогнула, когда медленно
и размеренно он начал говорить об антропологии, истории и
философии. Его мысли, казалось, облекались в форму, слова были
ясными и точными. Он говорил просто, было легко следить за
ходом его речи и легко ее понимать.
Я внимательно слушала и в то же время не могл
1000
а отделаться
от вопросов. Как он может столько знать о западноевропейских
интеллектуальных течениях? Где он учился? Кто же он на самом
деле?
Как только он закончил говорить, я сразу же попросила:
-- Не мог бы ты все повторить сначала? Я бы хотела кое-что
записать.
-- Все, о чем я говорил, есть в твоей работе, -- заверил
меня смотритель. -- Все это похоронено под множеством сносок,
цитат и сырых идей. -- Он наклонился, почти прислонив голову к
моей. -- Недостаточно цитировать работы, пытаясь придать
правдивость тому, что написано тобой.
Ошеломленная, я тупо смотрела на него. -- Помоги мне,
пожалуйста, написать статью.
-- Нет, этого я сделать не могу, -- произнес он с мрачным
блеском в глазах. -- Это ты должна сделать самостоятельно.
-- Но я же не могу, -- запротестовала я. -- Ты же только
что показал, как плохо написана моя работа. Поверь, это лучшее,
на что я способна.
-- Нет! -- уверенно возразил он, посмотрев на меня в
изумлении, к которому примешивалось дружеское участие. -- Я
уверен, твои профессора примут работу, как только она будет
отпечатана. Но не я. В ней нет ничего оригинального.
Я была слишком ошеломлена, чтобы расстраиваться.
-- Ты только другими словами пересказываешь то, что
прочитала, -- продолжал смотритель. -- А я требую, чтобы ты
больше полагалась на свое собственное мнение, даже если оно
противоречит тому, чего от тебя ждут.
-- Но это ведь только реферат, -- защищалась я. -- Знаю,
он еще сырой, но мне нужно, чтобы и профессора были довольны.
Согласна я или нет со всем этим -- к делу не относится. Мне
нужно, чтобы меня приняли в аспирантуру, а это отчасти зависит
от того, довольны ли будут профессора.
-- Если ты хочешь черпать силу из мира магов, ты больше не
можешь работать, имея это в голове. Скрытые цели неприемлемы в
нашем магическом мире. Если хочешь стать аспирантом, значит
должна вести себя как воин, а не как женщина, которую научили
всем угождать. Даже когда тебе смертельно плохо, ты все равно
стараешься угодить. А когда ты пишешь, тебя ведь этому не
учили, значит, ты можешь принять настроение воина.
-- Что ты называешь настроением воина? Мне что же, с
профессорами воевать?
-- Не с профессорами, а с собой. За каждый миллиметр. И
делать это настолько искусно и умно, чтобы никто и не
догадывался о твоей борьбе.
Я не совсем поняла, что он имеет в виду, да и не хотела
понимать. Воспользовавшись паузой, я спросила, откуда он знает
столько об антропологии, истории и философии.
Улыбнувшись, он покачал головой.
-- А ты что, не заметила? -- и сам ответил на вопрос. -- Я
собрал эти мысли из ниоткуда. Я просто разбросал свои
энергетические волокна и подцепил их, как рыбак ловит рыбу, из
необъятного океана мыслей и идей.-- И он развел руками, обнимая
все пространство вокруг себя.
-- Исидоро Балтасар говорил мне: для того, чтобы собирать
мысли, нужно уметь распознать, какие именно могут быть полезны.
Поэтому ты, должно быть, изучал историю, философию и
антропологию.
-- Может, когда-то и изучал, -- неопределенно произнес он,
в задумчивости почесывая затылок. -- Наверное.
-- Просто должен был, -- назидательно произнесла я, будто
совершила открытие.
Глубоко вздохнув, он снова откинулся на изгородь и закрыл
глаза.
Пирамида