угроза. -- Я бывала здесь и знаю эту собаку.
Смотритель удивленно поднял брови и спросил:
-- И собака тебя знает?
Я выразительно посмотрела на него. Он вздохнул и потянулся
за лампой на столе, направляясь к двери.
-- Не уноси ее, -- сказала я, быстро преградив ему дорогу.
Я хотела улыбнуться, но губы мне не повиновались. -- Где все?
-- смогла я наконец выдавить из себя. -- Где Эсперанса и
Флоринда?
-- Сейчас я один.
-- А где Исидоро Балтасар? -- спросила я в панике. -- Он
же обещал привезти меня в дом ведьм. Мне нужно писать статью.
Я рассказывала смотрителю, чуть не плача, почему поехала с
Исидоро Балтасаром в Мексику и как важно для меня закончить
работу, но мысли и слова путались и сбивались.
Он ободряюще похлопал меня по спине, как будто успокаивал
ребенка. -- Исидоро Балтасар спит. Ты же знаешь его. Стоит ему
только прикоснуться к подушке, и он засыпает как убитый. -- Он
едва заметно улыбнулся и добавил: -- Я оставлю свою дверь
открытой, вдруг понадоблюсь. Позовешь, если приснится кошмар
или еще что, я сразу приду.
Не успела я ему сказать, что после того последнего кошмара
в Соноре не было больше ни одного, как он исчез в темном
коридоре.
Лампа на столе начала шипеть и вскоре погасла. Наступила
кромешная тьма. Я легла не раздеваясь и закрыла глаза. Кроме
равномерного хриплого дыхания, доносившегося издалека, ничего
не было слышно. Слыша это дыхание и ощущая, как тверда и узка
кровать, я вскоре оставила попытки заснуть.
С фонариком в руке, крадучись, я неслышными шагами брела
по коридору в надежде найти Исидоро Балтасара или смотрителя. Я
тихонько стучалась в каждую дверь. Но никто не отвечал. Из
комнат не доносилось ни звука. Странная, почти гнетущая тишина
охватила весь дом. Прекратились даже шорохи и щебет снаружи.
Как я и предполагала, меня
1000
оставили в доме одну.
Чтобы не расстраиваться из-за этого, я решила осмотреть
комнаты. Это были спальни, всего восемь: одинаковые по размеру,
довольно маленькие, абсолютно квадратные, в которых из мебели
были только кровать и ночной столик. Стены и два окна в каждой
комнате были выкрашены в белый цвет, а полы были выложены
замысловатым узором из плитки. Я открывала раздвижные двери
стенных шкафов, осторожно нажимая ногой на левый нижний угол
двери, зная, но не понимая, откуда мне это известно, что легкий
удар или пинок в это место приводит в действие механизм,
открывающий двери.
В одном из шкафов я отодвинула сложенные внизу в стопку
одеяла, оказалась перед маленькой потайной дверцей и отвернула
скрытую задвижку, замаскированную под стенную розетку.
Поскольку меня ничто не удивляло, я принимала свое знание об
этих потайных дверях, -- знание, которое мой бодрствующий
разум, конечно же, не воспринимал.
Я открыла эту маленькую потайную дверцу, вползла через
узкий проем, и оказалась в стеном шкафу соседней комнаты. Без
особенного удивления -- поскольку об этом уже знала -- я
обнаружила, что пролезая в эти потайные проемы, можно попасть
из одной комнаты в каждую из семи других.
Когда фонарик погас, я чертыхнулась. В надежде оживить
батарейки я их вынула и вставила обратно. Это было бесполезно:
батарейки сели. Темнота в этих комнатах была такая, что не было
видно даже собственных рук. Боясь удариться о дверь или стенку,
я наощупь медленно выбиралась в коридор.
Это было так трудно сделать, что выпрямившись и
прислонившись к стене, я тяжело дышала, меня трясло. Я долго
простояла в коридоре, соображая, в какую же сторону идти к себе
в комнату.
Откуда-то издалека донеслись голоса, но нельзя было
определить, из дома или снаружи. Я пошла на звук. Он привел
меня в патио. Я отчетливо вспомнила зеленый, почти тропический
патио позади каменной арки, заросший папоротником и густой
листвой, наполненный ароматом цветущих апельсинов и вьющейся
жимолости.
Но не успела я сделать и нескольких шагов, как я увидела
на стене огромную тень собаки. Зверь зарычал. Свет его
сверкающих глаз леденил душу.
Вместо того, чтобы поддаться страху, а, возможно, из-за
него, я почувствовала: происходит что-то крайне странное. Как
будто я всегда была сложена наподобие японского веера или
бумажной фигурки и неожиданно развернулась. Физическое ощущение
этого было почти болезненным.
Собака в замешательстве смотрела на меня. Она начала
скулить как щенок, опустила уши и свернулась клубком на земле.
Я же стояла как вкопанная, но не от страха, просто не могла
пошевелиться. Потом, как будто это было чем-то совершенно
естественным, я снова сложилась, повернулась и ушла. На этот
раз я без труда нашла свою комнату.
Проснувшись с головной болью и ощущением, что совсем не
спала, которое мне, как человеку, страдающему бессонницей, было
хорошо знакомо, я была разбита. Громко и тяжело вздохнув,
услышала, как открылась дверь, и яркий свет ударил мне в лицо.
Я осторожно попыталась перевернуться на другой бок, чтобы не
свалиться с узкой кровати.
-- Доброе утро, -- воскликнула Эсперанса, войдя в комнату
в волнах верхних и нижних юбок. -- Вообще-то, добрый день, --
поправилась она, указывая на солнце через открытую дверь. Ее
голос звучал с удивительной живостью и восхитительной силой,
когда она говорила, что именно ей пришла в голову мысль забрать
мои книги и бумаги из микроавтобуса до того, как уехали Исидоро
Балтасар и старый нагваль.
Пирамида