Проверяя, не сон ли это, я смело потянулась к его руке, чтобы
только прикоснуться. Она обожгла меня, как огонь.
Он поднял брови, удивляясь моим действиям.
-- Ты не сможешь увидеть Исидоро Балтасара до наступления
утра. -- Он говорил медленно, как будто произносить слова
стоило ему больших усилий.
Прежде чем я имела возможность сказать, что уже все равно
утро и что я подожду Исидоро Балтасара на кушетке, я
почувствовала горящую руку Мариано Аурелиано у себя на спине,
выталкивающую меня к порогу.
-- Возвращайся в свой гамак.
Внезапно поднялся ветер. Я обернулась, чтобы возразить, но
Мариано Аурелиано уже не было. Ветер отдавался у меня в голове
как низко
1000
го звучания гонг. Звук становился все тише и тише,
пока не превратился в пустую вибрацию. Я раскрыла рот, чтобы
продлить последнее слабеющее эхо.
Я проснулась у себя в гамаке, одетая в принесенные
Флориндой вещи. Автоматически, почти без мыслей, я вышла из
дома и прошла во двор меньшего дома. Дверь была закрыта. Я
несколько раз постучало, потом позвала, но никто не ответил. Я
попыталась влезть в дом через окно, но окна тоже были на замке.
Это так потрясло меня, что слезы навернулись на глаза. Я
взбежала на холм на маленькую поляну рядом с дорогой, --
единственное место, где можно запарковать машину. Фургона
Исидоро Балтасара здесь не было. Я некоторое время шла вдоль
грунтовой дороги, ища свежие следы колес автомобиля. Но их тоже
не было.
Расстроенная более чем когда бы то ни было, я вернулась в
дом. Зная, что бесполезно искать женщин в их комнатах, я
остановилась в центре внутреннего дворика и завопила, зовя
Флоринду на самых верхних нотах. Не было ни звука, кроме эха
моего собственного голоса, разносившегося вокруг меня.
Бесчисленное количество раз я припоминала, что сказала
Флоринда, но не могла ничего понять. Единственная вещь, в
которой я могла быть уверена, -- это то, что Флоринда заходила
ко мне в комнату в середине ночи, чтобы принести вещи, которые
сейчас на мне. Ее посещение и заявление, что Исидоро Балтасар
возвратился, должно быть, вызвали у меня живые сны.
Чтобы прекратить свои спекуляции о том, почему я одна в
доме -- казалось, не было даже смотрителя, -- я начала мыть
полы. Уборка всегда оказывала на меня успокаивающий эффект. Я
убрала все комнаты и кухню, когда услышала специфический звук
мотора фольксвагена. Я выбежала на холм и так бурно бросилась к
Исидоро Балтасару, прежде чем он выбрался из фургона, что
повалила его на землю.
-- Я все еще не могу ничего понять, -- смеялся он, крепко
обнимая меня. -- Ты была единственной, о ком нагваль говорил
мне так много. Знаешь ли ты, что я чуть не умер, когда они
приветствовали тебя?
Он не ждал, пока я что-нибудь скажу, но снова сжал меня в
объятиях и, смеясь, опустил на землю. Затем, как будто какой-то
ограничивающий барьер разрушился внутри у него, он начал
говорить без остановки. Он сказал, что знал обо мне уже год;
нагваль говорил, что вверяет ему таинственную девушку.
Метафорически он описал ее: "двенадцать часов утра ясного дня,
ни ветреного, ни тихого, ни холодного, ни теплого, что-то
среднее между всем этим, руководимое лишь безумием".
Исидоро Балтасар сознался, что был настоящим ослом, когда
немедленно решил, что нагваль так представляет ему его
подружку.
-- Что это еще за подружка? -- коротко оборвала его я.
Он сделал резкое движение рукой, решительно недовольный
моими словами. -- Это рассказ не о фактах, -- огрызнулся он. --
Речь идет о представлениях. Ты можешь видеть, какой я идиот. --
Его раздражение быстро сменилось чудесной улыбкой. --
Представляешь, я на самом деле поверил, что сам смогу узнать,
кто эта девушка. -- Он остановился на мгновение, потом тихо
добавил, -- я даже представлял замужнюю женщину с детьми при
этом поиске.
Он глубоко вздохнул, затем ухмыльнулся и сказал:
-- Мораль этой истории в том, что в мире магов каждый
должен свести на нет свое эго, или всем нам конец. Ведь в этом
мире нет способа для таких нормальных людей, как мы,
предсказывать что-либо.
Потом, заметив, что я плачу, он взял меня за плечи и,
удерживая на расстоянии длины рук, тревожно и внимательно
посмотрел на меня.
-- Что с тобой, нибелунга?
-- Ничего, на самом деле ничего, -- я смеялась между
всхлипами, вытирая слезы. -- У меня нет абстрактного ума,
который может беспокоиться о мире абстрактных историй, --
добавила я таким циничным тоном, каким только могла. -- Я
беспокоюсь о здесь и теперь. Ты даже не представляешь, что я
пережила в этом доме.
-- Конечно, я очень хорошо представ
1000
ляю, -- отпарировал он
с нарочитой резкостью. -- Я бываю здесь уже в течение многих
лет. -- Он осмотрел меня глазами инквизитора и спросил:
-- Мне очень хотелось бы знать, почему ты не сказала мне,
что ты уже была с ними?
-- Я собиралась, но не чувствовала, что это важно, --
прошептала я в смущении. Потом мой голос зазвучал решительно и
спокойно, и слова непроизвольно потекли из моих уст. --
Оказывается, встреча с ними была единственной важной вещью из
всего, что я когда-либо в жизни делала.
Чтобы скрыть удивление, я немедленно начала жаловаться,
что меня оставили в доме совсем одну.
Пирамида