-- Да, -- сказал он, доставая портсигар из своего кармана. Прикурив от
зажигалки, он сделал долгую затяжку и сунул портсигар обратно в
карман. -- Дух был прав. Проклятый кашель стал еще сильнее. Он не
дает мне заснуть. У меня от него болит голова. Он не дает мне
работать.
Она пригласила его сесть, но не напротив нее, где обычно сидели ее
клиенты, а на стул у алтаря. Она зажгла три свечи перед девой, затем
небрежно спросила о кокосовых плантациях, которыми он владел где-
то на побережье.
Он медленно оглянулся и посмотрел в ее глаза. Она успокоила его
кивком головы. -- Эта Музия помогает мне, -- сказала она ему. -- Ты
можешь говорить все, словно ее тут нет.
Его взгляд на миг остановился на мне. -- Мое имя Бенито Сантос, --
сказал он и быстро взглянул на донью Мерседес. -- Как ее зовут?
-- Она говорит, что ее имя Флоринда, -- ответила донья Мерседес,
прежде чем я смогла вставить словечко. -- Но я зову ее Музия.
Она внимательно осмотрела его и встала ему за спину. Медленными
легкими движениями она растирала мазь на его груди и на шее почти
полчаса.
-- Бенито Сантос, -- сказала она, поворачиваясь ко мне, -- очень
крепкий человек. Он приезжает время от времени повидаться со мной,
причем всегда или с головной болью, или с простудой, или с кашлем.
Я излечу его за пять встреч. У меня для него есть особо
приготовленная мазь и молитва к духу моря.
Она вновь массировала его длительное время. -- Ушла головная боль?
-- спросила она, положив руки на плечи Бенито Сантоса.
Казалось, он не слышал ее вопроса. Его невидящий взор был
направлен на мигающие свечи. Он начал говорить о море и о том,
каким зловещим оно бывает на рассвете, когда солнце встает из
тусклой, потерявшей блеск воды. Монотонным шепотом он говорил о
своих повседневных полуденных экскурсиях в море.
-- Пеликаны кружились вокруг меня, -- говорил он. -- Иногда они
пролетали очень низко и смотрели прямо мне в глаза. Я уверен, они
хотели знать, не иссякла ли моя сила.
Опустив голову он замолчал на длительное время, а потом перешел на
низкий, почти неразборчивый шепот.
-- В сумерки, когда солнце садится за дальние холмы и его лучи
больше не ласкают воду, я слышу голос моря. Он говорит мне, что в
такой-то день он умрет, но пока он жив, он неумолим. А потом я знаю,
что люблю море.
Мерседес Перальта сдавила ладонями его виски, ее пальцы оплели его
голову. -- Бенито Сантос, -- сказала она, -- это мужчина, который
преодолел свою вину. Он стар и утомлен. Но даже сейчас он такой же
безжалостный, как и море.
Бенито Сантос приходил к донье Мерседес пять дней подряд. Окончив
ежедневный лечебный сеанс, она просила его рассказать мне свою
историю. Он ничего не говорил в ответ, полностью игнорируя меня. --
Твой джип на улице? -- спросил он, и тут же добавил, не дав мне
времени на ответ: -Отвези меня, пожалуйста, на кокосовую
плантацию.
Мы ехали в молчании. Уже достигнув побережья, я попыталась
заверить его, что он может и не выполнять просьбу доньи Мерседес.
Он решительно замотал головой. -- Все, о чем бы она ни просила,
священно для меня, -- сухо произнес он. -- Я просто не знаю, что
говорить, вернее, как говорить об этом.
Под предлогом доставки кокосов для доньи Мерседес я посетила
Бенито Сантоса много раз. Мы долго беседовали друг с другом, но он
так и не потеплел ко мне. Он всегда вызывающе сверлил меня
взглядом, пока я не отводила глаза. Он совершенно ясно давал мне
понять, что говорит со мной только потому, что об этом его попросила
Мерседес Перальта. Он, конечно же, был таким, как она и описала его,
строгим и безжалостным.
Яростно сжимая в руке мачете, Бенито Сантос неподвижно стоял под
палящим полуденным солнцем. Оно обжигало его спину, изрезанную
тростником. Сдвинув край шляпы, он пристально следил за группой
усталых мужчин, бредущих в город по пустым, убранным полям
сахарного тростника.
Последние день и ночь все работали без отдыха. Это был последний
урожай сахарного тростника. Теперь эту землю выровняют трактора, а
затем ее распродадут по частям. Владелец этих полей не выдержал.
Как и все другие плантаторы, он был вынужден продать свои
владения Каракасской строительной компании.
Долина превращалась в индустриальный центр. Немцы и американцы
строили свои фармацевтические лаборатории. Итальянцы привезли на
строительство обувной фабрики своих собственных рабочих.
-- Проклятые иностранцы, -- ругнулся Бенито Сантос, сплюнув на
землю.
Он не мог ни писать, ни читать, у него не было профессии. Он был
рубщиком сахарного тростника и знал только, как обращаться с
мачете. Обтерев длинное лезвие о землю, он вошел во внутренний
двор гасиенды, свернув к небольшому бунгало, где был расположен
кабинет мастера. Толпа рабочих, сидящих в тени крыши,
подозрительно смотрела ему вслед, когда он входил в контору.
-- Что тебе надо? -- спросил его маленький толстопузый мастер,
сидящий за серым металлическим столом. -- Хочешь получить расчет?
-- добавил он нетерпеливо, вытирая потную шею аккуратно
сложенным белым платком.
Бенито Сантос кивнул. Он был неразговорчив и большей частью груб.
Услышав, что с ним заговорили, он спросил любезно: -- я слышал, что
сахарный тростник повезут на фабрику в город, -- пробормотал он,
уставившись на массивную шею мастера, которая как тесто выпирала
на воротник его накрахмаленной рубашки. -- Я однажды ходил на
фабрику. Скажи, ты можешь нанять меня туда?
Откинувшись на стуле, мастер смотрел на Бенито Сантоса сквозь
прикрытые веки. -- Ты живешь где-то здесь, не так ли? Как ты будешь
добираться до города? До него, пожалуй, больше пятнадцати миль.
-- На автобусе, -- буркнул Бенито Сантос, глядя украдкой ему в глаза.
-- На автобусе! -- презрительно захохотал мастер, приглаживая
тонкие, аккуратно подрезанные усы. -- Ты прекрасно знаешь, что
автобус отходит только тогда, когда он полный. Ты никогда не уедешь
Пирамида