деятельности.
IV
В истории изучения ассирийской магии нет ничего, что не содержалось бы в истории
гуманитарных наук XX столетия. Конец XIX — начало XX вв. были ознаменованы
расцветом библеистических знаний и метода библейской критики, соответственно основной
подход к изучению феноменов древности был филолого-богословским. Вторая тенденция
этой эпохи — развитие литературоведческой компаративистики и господство теории
заимствований, в результате чего произведения одного жанра, возникшие в разных
культурах, пытались объяснять прямым влиянием более древней культуры на менее
древнюю. Типичными примерами здесь могут служить работа В. Ф. Миллера по сравнению
русских заговоров с ассирийскими заклинаниями и очерк вавилонской религиозности,
принадлежащий перу Б. А. Тураева. С тех же позиций занимался вавилонскими текстами В.
К. Шилейкоа. (а О вкладе Шилейко в компаративное литературоведение и семиотику см.: Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по
семиотике и истории культуры. Т. I. M., 1998. С. 664-668.) Европейским работам, описывающим, к примеру,
влияние вавилонской магии на магию майя или единобожие в древнем Египте, несть числаb.
(b Danzel Th. W. Babylon und Alt-Mexiko (Gleiches und Gc-gensatzliches). Mcxiko, 1921.) В первой половине столетия,
наступившей с начала Первой мировой войны и длившейся до конца 50-х гг., в этой области
превалировали социологизм и этнографизм, поскольку ученые-гуманитарии были
сосредоточены на поиске закономерностей социально-экономической истории (чему
способствовали как идеи марксистской теории формаций, так и революционные события,
возникшие не без участия этой теории). Повсюду изучались административные документы,
вопросы купли-продажи земли, финансовая отчетность. С тех же социально-экономических
позиций рассматривались и все другие группы текстов, включая царские надписи, записи
мифов и заговоров. Желая показать идентичность явлений социальной истории у народов
всего мира, наиболее выдающиеся ученые разрабатывали методы, позволяющие выстроить
схему социальной эволюции начиная от первобытности. Неудивительно, что при таком
подходе факты из жизни примитивных народов становились решающими аргументами в
исторических и терминологических спорах. При помощи якутского эпоса можно было легко
объяснить греческий, при помощи русской сказки — сказки всех народов мира. Причем вся
духовная культура объяснялась в это время повсюду — и в России, и в Англии, и в Германии
— через материальное производство и производственные отношения. Если говорить о
России, то наиболее характерные примеры такого подхода есть применительно к
вавилонской культуре у В. В. Струве и И. М. Дьяконова, в США это прежде всего работы Т.
Якобсена, в Германии -- методологически запоздалые труды о социальном положении
жречества И. Ренгера, написанные в конце 60-х годов под тем же социологическим углом
зренияc. (c Квинтэссенцией такого подхода к феноменам духовной культуры является книга: Дьяконов И. М. Пути истории: от
древнейшего человека до наших дней. М., 1994. Из зарубежных примеров см.: Jacobscn Th. Toward the Image of Tammuz. Cambridge, 1970.)
К концу 50-х эта тенденция пошла на спад, и в течение полувека стала набирать силу новая
тенденция — понимание культуры со стороны сознания. Можно сформулировать ее как
поиск закономерностей социально-психологического развития, связанный со специальными
методами лингвистического и текстологического анализа (этимологии, семантики,
семиотических связей и структуры текста), с данными этнологии и исторической
психологии. Здесь на первых порах превалировала литературоведческая и лингвистическая
компаративистика (сравнение с библейской, древнеиндоевропейской и античной
культурами), религиеведение, затем подключились специалисты в области психофизиологии
и общей психологии, изучающие религиозно-магическую сферу деятельности с точными
приборами в руках. В России в этом ключе изучают древневосточные заговоры и магию В.
Н. Топоров и И. С. Клочков; из зарубежных ученых нужно особо отметить работы
американских профессоров А. Лео Оппенхейма и Ц. Абуша, англичан В. Дж. Лэмберта, А.
Ливингстопа и Дж. Каннингхэма, французов Ж. Контено и Ж. Боттеро, японца А. Цу-
кимотоа. (а Contenau G. La magie chez assyricns. Paris, 1947; Cunningham G. Babylonian Incantations. Oxford, 1998; Livingstone A. Mystical
and Mythological Explanatory Works of Assyrian and Babylonian Scholars. Oxford, 1986; Nougayrol J. La divination. P.,1968; Tsukimoto A.
Untcrsuchungen zur Totcnpflcgc. Ncukirchen-Vluyn, 1985; сборник La divination en Mcsopotamic anciennc et dans les regions voisines. P., 1966;
сборник Intellectual Life of the Ancient Near East. Prague, 1998.) Таковы наиболее общие моменты в изучении
духовной культуры за столетие после книги Фоссе.
Теперь обратимся к результатам частного анализа ассирийской магии, заранее
оговорившись, что изучение памятников искусства выходит за пределы нашей компетенции.
Здесь, насколько мы можем судить, пока сделаны три основных открытия. Во-первых,
оказалось, что «ассирийская магия» — термин не вполне корректный, поскольку большая
часть ритуальных, заговорных и гадательных текстов, найденных в Ассирии, имеет
вавилонские и даже шумерские прототипы. Имена большинства демонов — шумерского
происхождения, так же как и названия жреческих должностей. Ассирийцы времен
Ашшурбанипала только компилировали и пытались классифицировать тексты, составленные
в разные эпохи предшествующей истории Двуречья. Так, например, подлинники
ассирийской серии заклинаний «Злые духи» были составлены на шумерском языке и
впервые записаны в начале II тыс. до н. э. в вавилонских школах, и только через пятьсот лет
они были переведены на аккадский язык в ниневийской библиотеке. Ритуалы серии «Дом
омовения» также относятся к шумерскому времени: отдельные их фрагменты известны из
табличек III династии Ура. Однако далеко не все обряды и заговоры можно безоговорочно
отнести к шумерской эпохе. Большинство гадательных серий имеют вавилонское
происхождение, хотя и компилируют различные элементы шумерского магического опыта.
Они отражают мироощущение послешумерской эпохи — времени, когда боги и люди
окончательно отдалились друг от друга и стали разговаривать не напрямую, как раньше
(например, во сне), а посредством оракула. Хорошо известно, что в шумерскую эпоху боги
были рядом с людьми, потому что жили вместе с ними на одной территории. Гадательные
операции проводились в то время во дворце, и слова оракула были специально
предназначены для царя, который управлял народом в соответствии со словом богов. В
вавилонское время массовые миграции населения привели к отрыву человека от своего места
и своих богов, жизнь стала неупорядоченной, а путь — неопределенным, каждый человек
стал «сам
себе царь» (в индивидуально-волевом смысле) и потому нуждался в большом числе гаданий
на свою судьбу. Этим и объясняется сама необходимость фиксации гадательных систем в
Вавилонии и Ассирии. Долгий и сложный путь прошли и магические заговоры. В Шумере
уже были известны все типы заговорных формул, записанных ассирийцами. Однако столь
характерная для поздних текстов диалоговая форма «Энки-Асарлухи (вавил. Эа-Мардук)»
появилась не ранее конца III династии Ура или начала Старовавилонского периода — до
этого времени владычицей заговоров была богиня Нингирима. Возникает вопрос: какие же
из перечисленных в ассирийском учебнике магических текстов являются ассирийскими по
происхождению? Вполне возможно, что к собственно ассирийским можно отнести серии
заговоров и ритуалов «Маклу» и «Шурпу». Хотя допустимо предположить, что основа этих
текстов вавилонская, но несомненно, что их композиция и художественная отделка
принадлежат уже эпохе Ашшурбанипала. Таким образом, первый вывод современного
анализа ассирийской магии — в том, что ее следует скорее называть месопо-тамской (т. е.
шумеро-вавилоно-ассирийской); причем основная заслуга в формировании канона магии,
несомненно, принадлежит вавилонянам, основа магического опыта — достижение шумеров,
а фиксацию канона и введение его в систему образования нужно считать заслугой
ассирийцева. (a Это признают уже исследователи магии 60-х годов (Крамер, Нугайроль, Оппенхейм).)
Во-вторых, было выяснено, что многие магические процедуры в Месопотамии были
Пирамида