— К-к-к…
— Не будь остолопом, спой ему гребаную песню! — вопит Генри, ощущая, как болотная грязь продавливается сквозь пальцы. — Колыбельную, чертову колыбельную!
Бивер непонимающе таращится на них. Постепенно его глаза немного проясняются. Сообразив, в чем дело, он кивает и бредет к насыпи, где сидит Даддитс, прижимающий к груди желтую коробку и надрывно рыдающий, совсем как в тот день, когда они его встретили. Теперь Генри видит то, что сначала ускользнуло от его внимания: кровь, запекшуюся под носом Даддитса, повязку на левом плече, из которой торчит что-то, похожее на кусок белого пластика.
— Даддитс, — шепчет Бив, подходя ближе. — Дадди, милый, не плачь. Не плачь и не смотри на это, такое не для тебя, ты и без того…
Сначала Даддитс, не слушая, продолжает голосить.
Доревелся до того, что носом кровь пошла, уж это точно, но что это за белая штука у него на плече? — думает Генри.
Джоунси прижал ладони к ушам. Пит держится за макушку, словно боясь, что ветер унесет и его голову. Но тут Бивер обнимает Даддитса, совсем как несколько недель назад, и начинает петь высоким чистым голосом, который так странно слышать от огольца вроде Бива.
— Спи, дитя, Господь с тобой, ночь несет тебе покой… И, о чудо из благословеннейших чудес: Даддитс начинает успокаиваться.
— Где мы, Генри? — произносит Пит, не шевеля губами. — Где мы, на фиг?
— Во сне, — говорит Генри, и сразу все четверо оказываются на коленях под кленом рядом с “Дырой в стене”, дрожащие от холода и в одном нижнем белье.
— Что? — Джоунси, вырвав руку, вытирает рот. Ощущение единства прервано, и реальность вторгается в оцепенение. — Что ты сказал, Генри?
Генри чувствует, как уходят, отдаляются их мысли, как отстраняются они друг от друга, и думает: Зря все это. Нельзя нам сейчас быть вместе. Иногда лучше остаться одному. Без свидетелей.
Да, одному. Наедине со своими мыслями.
— Я видел дурной сон, — говорит Бивер, словно пытается объяснить что-то себе, а не друзьям. Медленно, как под гипнозом, он отстегивает карман куртки, вытаскивает леденец на палочке и, не разворачивая, сует в рот палочку и принимается грызть. — Приснилось…
— Не важно, — обрывает Генри, поправляя очки. — Мы и без того знаем, что именно тебе приснилось.
"Еще бы, мы все там были”, — дрожит у него на кончике языка, но так и не срывается с губ. В четырнадцать лет он уже достаточно умен, чтобы знать: не всякая правда на пользу. “Положено — сыграно”, как говорят они, когда играют в джин рамми или канасту, и кто-то, как последний кретин, очертя голову сбрасывает карты. Если он выскажется вслух, значит, придется с этим жить. Если же нет… Может, все само собой уладится.
— Не думаю, что сон твой, — качает головой Пит. — По-моему, это сон Даддитса, и мы все…
— Насрать, что ты думаешь! — взрывается Джоунси, так грубо, что остальные теряются. — Это был сон, я намереваюсь выбросить его из головы. Мы все должны выбросить его из головы, верно, Генри?
Генри поспешно кивает.
— Пойдем в дом, — предлагает Пит. — Ноги заме…
— Вот что, — говорит Генри, и все трое нервно смотрят на него. Потому что в тех случаях, когда нужен лидер, Генри берет эту роль на себя.
И если вам это не нравится, неприязненно думает он, действуйте сами, посмотрим, как справитесь. Это вам не хухры-мухры, уж можете поверить.
— Что? — Бив хочет сказать: “что еще?"
— Когда поедем к Госслину, нужно позвонить Дадсу. На случай, если он расстроился.
Ему никто не отвечает. Все потрясены идеей звонка слабоумному другу. Генри спохватывается, что Даддитсу, вероятно, ни разу в жизни никто не звонил. Это будет первый.
— А что.., похоже, он прав, — соглашается Пит и немедленно захлопывает ладонью рот, словно сказал что-то недозволенное.
Бивер, почти голый, если не считать идиотских трусов и совершенно непристойной куртки, трясется в ознобе. Шарик леденца торчит на конце изжеванной палочки.
— Когда-нибудь эта штука застрянет у тебя в глотке, — бурчит Генри.
— Вот и ма то же говорит. Пошли? Я совсем заледенел. Они направляются к дому, где ровно через двадцать три года закончится их дружба.
— Как, по-вашему, Ричи Гренадо в самом деле мертв? — спрашивает Бивер.
— Не знаю и знать не хочу, — говорит Джоунси и оборачивается к Генри:
— Ладно, позвоним Даддитсу. У меня есть свой номер. Так что расходы — за мой счет.
— Свой телефон? — завидует Пит. — Ну и везет же некоторым! Твои предки бессовестно тебе потакают, Гэри.
Самый верный способ достать Джоунси. Обычно при упоминании своего имени он мгновенно лезет в бутылку, но не сегодня. Не до того.
— Во-первых, это на день рождения, и во-вторых, мне приходится платить за междугородные звонки из карманных денег, так что не возникай. И потом, ничего не было, ничего не было, усекли?
И они все кивают. Ничего не было. Ничего, мать твою, не…3
Порыв ветра толкнул Генри вперед, едва не на проволоку. Он пришел в себя, стряхивая воспоминания, как тяжелое пальто. Тоже, нашли время лезть в голову (правда, для воспоминаний подобного рода подходящее время вряд ли найдется). Столько прождать Андерхилла, почти отморозить яйца, чтобы не упустить единственный шанс отсюда выбраться, и теперь это! Да Андерхилл мог просто пройти мимо, пока он торчал тут, грезя наяву, и оставить его гнить в выгребной яме.
Но Андерхилл не прошел мимо. Он стоял по другую сторону изгороди, сунув руки в карманы и глядя на Генри. Снежинки садились на прозрачный панцирь его маски, тут же таяли и сбегали по пластику, как…
Как слезы Бивера в тот день, подумал Генри.
— Вам следует вернуться в коровник, к остальным, — сказал Андерхилл, — иначе в снеговика превратитесь.
Язык Генри примерз к зубам. Его жизнь без преувеличений зависела от того, что он скажет этому человеку, а он не мог придумать, с чего начать. Не мог даже слова вымолвить.
К чему трудиться? — поинтересовался ехидный внутренний голос, голос тьмы, его старой подруги. В самом деле, к чему трудиться ? Почему бы просто не позволить им, сделать то, о чем ты давно мечтал?
Потому что теперь речь идет не только о нем. Потому что теперь приходится думать не только о себе. И все же говорить он не мог.
Андерхилл постоял еще немного, глядя на него. Руки в карманах. Откинутый капюшон открывает коротко стриженные русые волосы. Снег тает на маске, которую носят только солдаты, но не задержанные, потому что задержанным она не понадобится: задержанным, как и серым человечкам, уже вынесен приговор.
Генри пытался заговорить и не мог, не мог. Ах, Господи, на его месте должен был стоять Джоунси, не он, у Джоунси язык куда лучше подвешен. Сейчас Андерхилл уйдет, оставив его наедине с кучей “может быть” и “что, если бы”.
Но Андерхилл задержался.
— Неудивительно, что вы знаете мою фамилию.., мистер Генрейд? Вас так зовут?
— Девлин. Вы считали мое имя. Я Генри Девлин. Генри с величайшей осторожностью просунул руку между проволокой. Но Андерхилл, не шевелясь, бесстрастно уставился на нее, и Генри втянул руку в свой новообретенный мир, чувствуя себя идиотом и ругая себя за это последними словами. Можно подумать, они на званом обеде и его только что,как говорится, осадили.
Андерхилл учтиво кивнул, словно они в самом деле были на званом обеде, а не среди снежных смерчей, в режущем глаза сиянии.
— Вы знаете мое имя, потому что присутствие пришельцев в Джефферсон-трект вызвало телепатический эффект низкого уровня, — улыбнулся Андерхилл. — Звучит глупо, когда выскажешь это вслух, верно? Но ничего не поделаешь. Однако воздействие преходяще, вполне безвредно и слишком слабое, чтобы годиться для чего-то, кроме карточныхигр, а мы сегодня слишком заняты, чтобы тратить время на подобные глупости…
Язык Генри наконец обрел подвижность.
— Вы вряд ли явились сюда в метель только потому, что я знал ваше имя, — сказал Генри. — Скорее потому, что я знал имя вашей жены. И дочери.
Улыбка Андерхилла не изменилась.
— Может, и так. В любом случае предлагаю разойтись и отдохнуть. День выдался долгий и трудный.
Он зашагал вдоль изгороди, в направлении припаркованных трейлеров и прицепов, Генри едва поспевал за ним, хотя приходилось напрягать силы: снегу намело не меньше, чем с фут, и никто не утоптал его с этой стороны. Со стороны мертвых.
— Мистер Андерхилл! Оуэн! Остановитесь на секунду и послушайте. Мне нужно сказать вам что-то важное.
Андерхилл продолжал идти по своей стороне изгороди (которая тоже была стороной мертвецов, неужели Андерхилл не знал?), низко наклонив голову, сохраняя прежнюю вежливую ухмылочку. И самое ужасное, что Андерхилл хотел остановиться. Беда в том, что Генри до сих пор не дал ему повода это сделать.
— Курц безумец, — сказал Генри. Он по-прежнему не отставал, хотя уже начинал задыхаться. Измученные ноги молили о пощаде. — Но хитер, как лис.
Андерхилл вышагивал, как автомат: голова опущена, идиотская маска улыбки на месте. Мало того, он прибавил скорости. Того и гляди, Генри придется бежать, чтобы поспеть за ним. Если он еще в состоянии бежать.
— Вы поставите нас под пулеметы, — говорил, задыхаясь, Генри. — Тела сбросят в амбар, польют бензином, возможно, из колонки старика Госслина, зачем тратить государственные запасы.., и потом.., пуф! ..все уйдем с дымом, две сотни.., четыре сотни.., и запах.., как от адского барбекю.
Улыбка Андерхилла растаяла, и он помчался вперед. Генри неведомо откуда обрел способность семенить. Жадно втягивая воздух, он прокладывал путь сквозь доходившие до колен сугробы. Ветер полосовал его исхлестанное лицо. Как кинжалом.
— Но, Оуэн.., это ведь вы, правда?.. Оуэн.., помните старую песенку: “У кошек много блошек, а у блошек больших — много блошек-крошек. И все грызут друг друга”.., и так далее, и тому подобное, до бесконечности.., так это о нас и о вас, потому что у Курца есть свой подручный.., по-моему, Джонсон, верно?
Андерхилл уколол его взглядом, но не сбавил шага. Но Генри упрямо тащился следом, хотя чувствовал, что больше не выдержит. В боку кололо. Он был залит потом и изнывалот жары.
— Это.., должны были поручить вам.., вторая часть зачистки… “Империэл Вэлли”.., кодовое название.., что-то значит для вас?
Судя по всему, ничего не значит. Курц, должно быть, не сказал Андерхиллу об операции, цель которой — уничтожить почти всю Блю-группу. Оуэн понятия не имел об “Империэл Вэлли”, и теперь к колотью в боку прибавилась стальная полоса вокруг груди, сжимавшаяся все сильнее.
— Остановитесь… Иисусе… Андерхилл.., не могли бы вы… Но Андерхилл, казалось, не слушал его. Андерхилл хотел сохранить последние иллюзии, и его нельзя было за это судить.
— Джонсон.., еще несколько человек.., по крайней мере одна женщина.., и вы могли быть тоже, если бы не сплоховали.., переступили черту.., это он так думает.., и не в первыйраз переступили.., в каком-то месте.., вроде Босса Новы…
Еще один пронизывающий взгляд. Прогресс? Возможно.
— В конце.., думаю, даже Джонсона прикончат.., останется в живых только Курц.., остальные.., ничего, кроме груды пепла и костей.., ваша гребаная телепатия.., не подсказала вам… Правда.., милый салонный трюк.., чтение мыслей.., даже не.., почесались… Проворонили…
Бок прострелило болью до самой подмышки. Земля ушла из-под ног, и Генри, взмахнув руками, ничком повалился в снег. Легкие разрывало от недостатка воздуха. Он жадно вдохнул, набрав в рот пригоршню ледяной пудры.
Отплевываясь и мотая головой, Генри встал на колени, как раз вовремя, чтобы увидеть, как спина Андерхилла исчезает за клубящейся белой стеной. Не зная, что еще сказать, но понимая, что это последний шанс, Генри завопил:
— Вы пытались помочиться на зубную щетку мистера Рейплоу, а когда так и не смогли, разбили блюдо! Разбили их блюдо и смылись! Совсем как сейчас, трус стебаный! Удираете? Ну и катитесь…
Спина, уже едва видная за клубящейся белой стеной, замерла. Оуэн Андерхилл остановился.4
Мгновение-другое он так и стоял спиной к Генри, который, задыхаясь, упал на колени в снег. По красному лицу текли струи талой воды. Какой-то частью сознания он отметил, что царапина, в которой рос байрум, начала чесаться.
Наконец Андерхилл повернулся и пошел назад.
— Откуда вы знаете о Рейплоу? Телепатия слабеет. Проникнуть так далеко вы не могли.
— Я знаю многое, — сказал Генри, поднимаясь, но тут же схватился за грудь в очередном приступе кашля. — Потому что во мне многое заложено. Я другой. Я и мои друзья, мы другие. Нас было четверо. Двое мертвы. Я здесь. Четвертый… Мистер Андерхилл, четвертый — ваша проблема. Не я, не люди, которых вы содержите в коровнике, не ваша Блю-группа, не подручный Курца, не “Империэл Вэлли”. Только он.
Генри боролся с собой, не желая произносить имя. Джоунси, самый близкий ему из всех. Бивер и Пит были чудесными парнями, но только с Джоунси они мыслили одними и темиже категориями. В одном направлении. Только с ним он мог беседовать без слов. Только Джоунси был способен видеть линию и одновременно уноситься мечтами за любые границы и пределы. Но Джоунси больше нет, так ведь? Генри был в этом твердо уверен. В тот момент, когда красно-черное облако промчалось мимо, он еще существовал, вернее, не он, а крохотная его частица, но сейчас старый друг уже съеден заживо. Пусть сердце его бьется, а глаза видят, но истинный Джоунси так же мертв, как Пит и Бив.
— Ваша проблема — Джоунси. Гэри Джоунс из Бруклина, штат Массачусетс.
— Не только моя, но и Курца. — Андерхилл говорил слишком тихо, чтобы его можно было расслышать сквозь вой ветра, но Генри все равно услышал.., услышал мозгом. Головой.
Андерхилл огляделся. Генри последовал его примеру и увидел людей, бегущих по тропе между трейлерами и прицепами, довольно далеко от изгороди. Однако весь участок вокруг магазина и коровника был беспощадно освещен, и даже сквозь ветер доносились рев моторов, заикающийся гул генераторов и крики солдат. Кто-то отдавал приказы через мегафон. Общий эффект был жутковато-ирреальным, словно они оба были захвачены штормом в обиталище призраков. Бегущие люди в самом деле походили на привидения, исчезающие один за другим в колеблющихся простынях снега.
— Здесь нельзя говорить, — бросил Андерхилл. — Слушайте меня и не заставляйте повторять ни единого слова, дружище.
И в голове Генри, где от обилия информации и обрывков чужих суждений все смешалось, как разобранный паззл, откуда-то возникла мысль Оуэна Андерхилла, ясная и четкая: «Дружище». Его слово. Поверить невозможно, что я употребил его слово!
— Слушаю, — кивнул Генри.5
Сарай был на противоположной от коровника стороне участка, и хотя за дверями было так же светло, как и везде в этом адском концлагере, внутри стоял полумрак и сладко пахло сеном. И чем-то еще, чуть более резким.
На другом конце, прислонясь спинами к стене, сидели четверо мужчин и женщина, все в оранжевых охотничьих жилетах, передавая друг другу косячок. В сарае было всего два окна: одно — выходившее на загон, другое — на изгородь и лес. Стекло, заплывшее грязью, немного смягчало режущий глаза свет. Лица обреченных казались серыми. Уже мертвыми.
— Хочешь затянуться? — напряженно, почти жалобно спросил тот, что держал косячок, и с готовностью протянул косячок. Ничего себе, не пожалел травки! Настоящая сигарета.
— Нет. Хочу, чтобы вы отсюда убрались, — сказал Генри. Они непонимающе уставились на него. Женщина была замужем за тем, кто держал косячок. Малый, сидевший слева, был ее деверем. Остальным просто не терпелось раскумариться даровой травкой.
— Возвращайтесь в коровник, — повторил Генри.
— Не пойдет, — ответил кто-то. — Слишком много народа. Предпочитаем некоторые удобства. И поскольку мы заняли это местечко первыми, а вам, очевидно, не до вежливости, предлагаю…
— Понятно, — перебил Генри, хватаясь за повязку на ноге. — Байрум. То, что они именуют Рипли. Кое-кто из вас, возможно, уже подхватил его. Вот вы, Чарлз… — Он показал на пятого мужчину, грузного и лысого.
— Нет! — вскрикнул Чарлз, но остальные уже отодвигались от него. Тот, что с косячком (Даррен Чайлз из Ньютона, штат Массачусетс), судорожно вдохнул дым.
— Да, — кивнул Генри. — В полном расцвете. И у вас, Мона. Нет, Марша. Марша, вот как вас зовут.
— Ничего у меня нет, — охнула женщина и встала, прижимаясь спиной к стенке и глядя на Генри широко раскрытыми испуганными глазами. Глазами лани. Скоро все они будут мертвы, и Марша тоже. Оставалось надеяться, что она не прочтет именно эту мысль. — Я чистая, мистер. Мы все здесь чисты, кроме вас!
Она взглянула на мужа, не бог весть какого исполина, но все же поплотнее Генри. Впрочем, как и остальные. Не выше, а именно плотнее.
— Выброси его отсюда, Дейр.
— Есть два типа Рипли, — начал Генри, констатируя собственное предположение как факт.., но чем больше он об этом думал, тем правдоподобнее казалась ему идея. — Назовем его Рипли первичный и Рипли вторичный. Я совершенно уверен, что если вы не получили дозу живых спор с пищей или воздухом и не имеете открытых ран, значит, повезло. Вы можете победить его.
Теперь они все пялились на него огромными оленьими глазами, и Генри ощутил мгновенное всесокрушающее отчаяние. Ну почему он не мог попросту покончить с собой, тихои пристойно?
— У меня Рипли первичный, — объявил он, развязывая футболку. Никто не осмелился присмотреться к ране, и Генри сделал это за всех. Длинный порез зарос байрумом. Несколько прядей длиной дюйма в три слабо колебались, как бурая водоросль в приливном течении. Он чувствовал, как корни грибка проникают все глубже, вызывая зуд, разрушая его плоть. Пытаясь думать. И это было хуже всего: оно пыталось думать.
Они медленно крались к двери, очевидно, ожидая подходящего момента, чтобы рвануть отсюда со всех ног. Но вместо этого вдруг замерли.
Скачать книгу [0.34 МБ]
Пирамида