— Если ты насчёт Элизабет, то нормально. Хэдлок говорит, что, возможно, это наилучший вариант, и я готов признать его правоту. А вот её решение оставить мне сто шестьдесят миллионов долларов деньгами, активами и собственностью… — Он покачал головой. — Это уже другое. Может, со временем мне удастся с этим свыкнуться, но сейчас…
— Сейчас что-то происходит.
— Si, senor. И очень странное.
— Что ты рассказал Джеку? Уайрман замялся.
— Вот что я тебе скажу, амиго. Раз начав, трудно определить ту черту, перед которой следует остановиться.
— Он рассказал мне всё, — вмешался Джек. — Во всяком случае, по его мнению. И о том, что вы сделали с его зрением, и о Кэнди Брауне. — Он помолчал. — И о двух девочках, которых вы видели.
— И что ты можешь сказать насчёт Кэнди Брауна?
— Будь моя воля, я бы наградил вас медалью. А жители Сарасоты, вероятно, выделили бы вам персональную платформу во время парада в День памяти погибших в войнах. — Джек сунул руки в карманы. — Но если бы прошлой осенью вы сказали мне, что такое может случиться не только в кинофильмах, но и в реальной жизни, я бы рассмеялся.
— А на прошлой неделе? — спросил я.
Джек задумался. С той стороны «Розовой громады» волны мерно накатывали на берег. Под гостиной и спальней шептались ракушки.
— Нет, — наконец ответил Джек. — Вероятно, смеяться бы не стал. Я с самого начала понял, что вы какой-то особенный, Эдгар. Вы приехали сюда и… — Он сложил ладони, переплёл пальцы. И я подумал, что он прав. Так оно и было. Как переплетённые пальцы обеих рук. И тот факт, что у меня была одна рука, не имел ровно никакого значения.
Во всяком случае, в данном конкретном случае.
— О чём ты говоришь, hermano?[165]Джек пожал плечами.
— Эдгар и Дьюма. Дьюма и Эдгар. Они словно ждали друг друга. — На его лице читалось смущение, но в своих словах он определённо не сомневался.
Я махнул рукой в сторону двери.
— Тогда пошли.
— Сначала расскажи ему, как ты нашёл корзинку, — попросил Уайрман Джека.
Тот пожал плечами.
— Потеть не пришлось; не заняло и двадцати минут. Она стояла на каком-то старом комоде в дальнем конце чердака. На неё падал свет из вентиляционной трубы. Словно она хотела, чтобы её нашли. — Джек посмотрел на Уайрмана, который согласно кивнул. — Потом мы отнесли корзинку вниз и заглянули в неё. Она была чертовски тяжёлая.
Слова Джека о тяжести корзинки заставили меня подумать о том, как Мельда, домоправительница, держит корзинку на семейном портрете: мышцы на руках напряглись. Вероятно, корзинка и тогда была тяжёлой.
— Уайрман попросил отвезти корзинку сюда и оставить для вас, поскольку у меня был ключ… да только ключ мне не потребовался. Дверь была не заперта.
— То есть ты нашёл её распахнутой?
— Нет. Я вставил ключ в скважину и повернул, а получилось — закрыл замок. Ну я удивился…
— Пошли. — Уайрман двинулся к двери. — Пора не только говорить, но и смотреть.
На деревянном полу прихожей я увидел многое из того, что обычно встречалось на берегу: песок, мелкие ракушки, пару стручков софоры, несколько пучков сухой меч-травы. А также следы. Отпечатки подошв кроссовок Джека. И другие, от одного вида которых по коже побежали мурашки. Я насчитал три цепочки следов. Одна — больших, две — маленьких. Маленькие следы определённо оставили дети. Вся троица обошлась без обуви.
— Вы видите, что они ведут наверх, становясь всё менее заметными? — спросил Джек.
— Да. — Даже мне показалось, что мой голос долетел издалека.
— Я шёл рядом, потому что не хотел их затереть, — продолжил Джек. — Если бы я знал всё то, что рассказал мне Уайрман, пока мы ждали вас, не думаю, что я решился бы подняться по лестнице.
— Не стал бы тебя винить, — кивнул я.
— Но наверху никого не было. Только… вы сами всё увидите. Смотрите. — Он подвёл меня к лестнице. Девятая ступенька находилась на уровне глаз, свет падал на неё сбоку. Я увидел едва заметные детские следы, ведущие в обратном направлении.
— С этим мне всё ясно. Дети поднялись в вашу студию, потом спустились вниз. Взрослый оставался у двери, вероятно, стоял на стрёме… хотя, если произошло это глубокойночью, едва ли стоило кого-то опасаться. Вы включали охранную сигнализацию?
— Нет. — Я не решался встретиться с ним взглядом. — Не могу запомнить код. Он записан на листочке, который лежит у меня в бумажнике, но каждый раз, когда я вхожу в дверь, начинается гонка: я должен набрать код, пока пикает этот грёбаный звуковой сигнал…
— Всё нормально. — Уайрман сжал моё плечо. — Эти грабители ничего не взяли. Напротив — оставили.
— Вы же не верите, что мёртвые сёстры мисс Истлейк вновь навестили вас? — спросил Джек.
— Если на то пошло, я считаю, что так оно и было. — Я подумал, что мой ответ прозвучал глупо под ярким светом второй половины апрельского дня, когда солнечные лучи обрушивались на Залив и отражались от него, но ошибся.
— В «Скуби-Ду» оказалось бы, что это проделки безумного библиотекаря, — заметил Джек. — Понимаете, чтоб вы испугались и покинули остров, а он смог бы сохранить сокровище для себя.
— У нас не мультфильм, — вздохнул я.
— Допустим, маленькие следы оставлены Тесси и Лаурой Истлейк. Тогда кому принадлежат большие? — спросил Уайрман.
Никто из нас не ответил.
— Пойдёмте наверх, — предложил я. — Я хочу заглянуть в корзинку.
Мы поднялись по лестнице (избегая следов: не для того, чтобы их сохранить — просто не хотели на них наступать). Корзинка для пикника, которая выглядела точно так же, как и та, что я нарисовал ручкой, украденной в кабинете доктора Джина Хэд-лока, стояла на ковре, но сперва мой взгляд упал на мольберт.
— Можете мне поверить, я удрал, едва это увидел, — признался Джек.
Я мог ему поверить, но желания ретироваться вниз не испытывал. Наоборот, меня тянуло к мольберту, совсем как железо — к магниту. На мольберте стоял чистый холст, и под покровом темноты (то ли когда умирала Элизабет, то ли когда я в последний раз занимался сексом с женой, то ли когда спал после секса рядом с ней) кто-то окунул палецв мою краску. Кто именно? Не знаю. В какую краску? Это очевидно — в красную. Буквы качались из стороны в сторону, поднимались и опускались относительно друг друга. Красные буквы. Обвиняющие. Они буквально кричали.ГДЕ НАШАСЕСТРА
viii
— Произведение искусства. — Я едва узнал собственный голос, вдруг ставший сухим и дребезжащим.
— Так это называется? — спросил Уайрман.
— Разумеется. — Буквы начали расплываться, и я вытер глаза. — Граффити. В «Скотто» пришли бы в восторг.
— Возможно, но меня это дерьмо пугает, — сказал Джек. — Я его ненавижу.
Я тоже ненавидел. Это была моя студия, чёрт побери, моя! Я заплатил за её аренду! Я сдёрнул холст с мольберта, и в это мгновение возникло предчувствие, что он вспыхнету меня в руках. Не вспыхнул. Да и не с чего — обычный холст, я сам его и натягивал. Я прислонил холст лицевой стороной к стене.
— Так лучше?
— В общем, да, — ответил Джек, и Уайрман кивнул. — Эдгар… если эти девочки побывали здесь… могут ли призраки рисовать на холсте?
— Если они могут двигать круги с буквами и цифрами на спиритической доске и писать на покрытом изморозью стекле, полагаю, им под силу и рисовать на холсте. — Я помолчал и с неохотой добавил: — Но я не могу представить себе призрака, открывающего мою входную дверь. Или ставящего холст на мольберт.
— То есть холста здесь не было?
— Уверен, что нет. Чистые холсты — на стойке в углу.
— А что за сестра? — поинтересовался Джек. — Кто та сестра, о которой они спрашивают?
— Должно быть, Элизабет, — ответил я. — Она единственная оставшаяся сестра.
— Чушь, — покачал головой Уайрман. — Если Тесси и Лаура попали в пользующийся популярностью во все времена загробный мир, проблем с поиском Элизабет у них не возникло бы: более пятидесяти пяти лет Элизабет прожила здесь, на Дьюма-Ки, а больше они и нигде не бывали.
— А как насчёт других сестёр Элизабет? — спросил я.
— Мария и Ханна умерли, — ответил Уайрман. — Ханна — в семидесятых, в штате Нью-Йорк, по-моему, в Оссининге, а Мария — в начале восьмидесятых, где-то на западе. Обе выходили замуж, Мария даже дважды. Я узнал об этом от Криса Шэннингтона, не от мисс Истлейк. Она иногда говорила об отце, но о сёстрах не упоминала ни разу. Она оборвала все связи с семьёй после того, как вместе с Джоном вернулась сюда в тысяча девятьсот пятьдесят первом.
«где наша сестра?»
— А Адриана? Что известно о ней? Уайрман пожал плечами.
— Quien sabe? История сокрыла её в своих глубинах. Шэннингтон думает, что она и её новый муж вернулись в Атланту после завершения поисков близняшек. Они не присутствовали на поминальной службе.
— Она могла обвинить отца в том, что произошло, — вставил Джек.
Уайрман кивнул.
— А может, просто не могла оставаться на Дьюме.
Я вспомнили надутое личико (я-хочу-быть-где-то-ещё) Адрианы на семейном портрете и подумал, что в словах Уайрмана что-то есть.
— В любом случае, — продолжил Уайрман, — она наверняка мертва. Если б ещё жила, то готовилась бы отметить столетний юбилей. Вероятность этого крайне мала.
«где наша сестра?»
Уайрман сжал мою руку, развернул меня к себе. Его лицо осунулось, постарело.
— Мучачо, если что-то сверхъестественное убило мисс Истлейк с тем, чтобы заткнуть ей рот, может, нам следует понять намёк и удрать с Дьюма-Ки?
— Я думаю, уже поздно, — ответил я.
— Почему?
— Потому что она снова проснулась. Так сказала Элизабет перед смертью.
— Кто проснулся?
— Персе, — ответил я.
— Кто это?
— Не знаю. — Я пожал плечами. — Но, думаю, нам предстоит утопить её, чтобы она снова заснула.
ix
При покупке корзинка для пикника была алой и лишь немного выцвела за свою долгую жизнь, возможно, потому, что большую часть времени простояла на чердаке. Я приподнял её за одну ручку. Действительно, весила корзинка немало — по моим прикидкам, фунтов двадцать [около 9 кг]. Прутья на дне, хоть и были прежде плотно сплетёнными, слегка продавились. Я поставил корзинку на ковёр, развёл деревянные ручки в стороны, откинул крышку. Петли едва слышно скрипнули.
Сверху лежали цветные карандаши, от большинства остались короткие огрызки. А под ними — рисунки, сделанные вундеркиндом более восьмидесяти лет тому назад. Маленькой девочкой, которая в возрасте двух лет упала с запряжённого пони возка, ударилась головой и очнулась с припадками и магической способностью рисовать. Я это знал, пусть даже рисунок на первом листе и не был рисунком в полном смысле этого слова. Действительно, ну какой это рисунок: [Картинка: pic_1.png]
Я поднял листок. Под ним увидел вот это: [Картинка: pic_2.png]
А дальше рисунки стали рисунками, прибавляя в сложности и мастерстве с невероятной быстротой. Поверить, что такое возможно, мог разве что Эдгар Фримантл, который рисовал лишь завитушки до того, как несчастный случай на стройплощадке лишил его руки, размозжил голову и едва не отправил на тот свет.
Она рисовала поля. Пальмы. Берег. Огромное чёрное лицо, круглое, как баскетбольный мяч, с улыбающимся красным ртом (вероятно, лицо Мельды — домоправительницы), хотя эта Мельда больше напоминала ребёнока-переростка на снимке, сделанном с очень близкого расстояния. Потом пошли животные: еноты, черепаха, олень, рысь — нормальных пропорций, но идущие по Заливу или летающие по воздуху. Я нашёл цаплю, нарисованную с мельчайшими подробностями, которая стояла на ограждении балкона дома, где выросла девочка. Под этим рисунком лежала акварель той же птицы, только теперь цапля летела над плавательным бассейном вверх ногами. И глаза-буравчики, которые смотрели с рисунка, были того же цвета, что и сам бассейн. «Она делала то же, что и я, — мелькнула мысль, и по коже опять побежали мурашки. — Пыталась заново открыть ординарное, сделать его новым, превратить в грёзу».
Дарио, Джимми и Элис кончили бы в штаны, если б увидели эти картины? Думаю, сомнений в этом нет и быть не может.
Она нарисовала двух девочек (конечно же, Тесси и Лауру), с широченными улыбками, старательно растянутыми, уходящими за пределы лица.
Она нарисовала папулю — выше дома, рядом с которым он стоял (наверняка первым «Гнездом цапли»), с сигарой размером с ракету. И дым окольцовывал луну над его головой.
Она нарисовала двух девочек в тёмно-зелёных свитерах на просёлочной дороге. На головах они несли книги, как африканские девушки носят кувшины с водой. Несомненно, Марию и Ханну. Позади них шли лягушки. Отрицая законы перспективы, с удалением от девочек они увеличивались, а не уменьшались.
Потом в творчестве Элизабет начался период «Улыбающихся Лошадей». Этих рисунков набралось более десятка. Я быстро их пролистал, потом вернулся к одному, постучал по нему пальцем.
— Тот самый рисунок из газетной статьи.
— Копни глубже, — откликнулся Уайрман. — Ты ещё ничего не видел.
Снова лошади… члены семьи, нарисованные карандашами, углём или весёленькими акварельными красками, всегдад ержащие друг друга за руки, как вырезанные из бумаги куклы… потом ураган, вода — волнами выплёскивающаяся из бассейна, кроны пальм, которые рвал ветер.
Всего рисунков было далеко за сотню. Хоть Элизабет и была ребёнком, но она фонтанировала. Ещё два или три рисунка урагана… может, той «Элис», что отрыл сокровища, может, урагана вообще, точно не скажешь… Залив… ещё Залив, на этот раз с летающими рыбами размером с дельфинов… Залив с пеликанами — и радуга в каждом раскрытом клюве… Залив на закате дня… и…
Я замер, горло перехватило.
В сравнении со многими другими рисунками, просмотренными мной, этот поражал простотой: силуэт корабля на фоне умирающего света, пойманный в тот самый момент, когдадень сменяется ночью, но эта простота наполняла рисунок могуществом. И, конечно же, я так и подумал, когда нарисовал то же самое в мой первый вечер, проведённый в «Розовой громаде». Здесь был тот же трос, натянутый между носом корабля и, как, возможно, говорили в те далёкие времена, башней Маркони,[166]создающий ярко-оранжевый треугольник. И свет, поднимаясь над водой, менялся точно так же: от оранжевого к синему. Я увидел даже наложение цветов, отчего корабль (поменьше, чем у меня) выглядел как далёкий призрак, ползущий на север.
— Я это рисовал, — выдохнул я.
— Знаю, — кивнул Уайрман. — Я видел. Ты назвал этот рисунок «Здрасьте».
Я зарылся глубже, доставая акварели и карандашные рисунки, зная, что в конце концов найду. И — да, у самого дна я добрался до картины, на которой Элизабет первый раз изобразила «Персе». Только она нарисовала корабль новёхоньким — изящную трёхмачтовую красоту с убранными парусами на сине-зелёной воде Залива под фирменным солнцем Элизабет Истлейк, выстреливающим длинными, счастливыми лучами. Это была прекрасная работа, на которую следовало смотреть под мелодию калипсо.
Но в отличие от других картин Элизабет в этой чувствовалась фальшь.
Скачать книгу [0.33 МБ]
Пирамида