— И многие художники там останавливались?
— Очень многие. Они приезжали, чтобы выступить с лекцией в Сарасоте или в Венисе и, возможно, немного порисовать… хотя те, кто останавливался в «Салмон-Пойнт», себя не утруждали. Для большинства гостей Элизабет пребывание на Дьюма-Ки было бесплатным отпуском.
— То есть денег она с художников не брала?
— Нет, конечно. — Мэри иронично улыбнулась. — Художественный совет Сарасоты оплачивал лекции, а Элизабет обычно предоставляла жильё — «Розовую громаду», она же «Салмон-Пойнт». Но вы там на других условиях, верно? Может, в следующий раз. Учитывая, что вы действительно работаете. Я могу назвать с полдюжины художников, которые жили в вашем доме и даже не смочили кисть. — Мэри прошагала к дивану, взяла стакан, отпила. Вернее, глотнула как следует.
— У Элизабет есть рисунок Дали, сделанный в «Розовой громаде», — заметил я. — Я его видел.
Глаза Мэри блеснули.
— Ах да, Дали. Дали там понравилось, но даже он не остался надолго… хотя, перед тем как уехать, этот сукин сын ущипнул меня за зад. Знаете, что рассказала мне Элизабет после его отъезда?
Я покачал головой. Естественно, не знал, но хотел услышать.
— Он, видите ли, заявил, что там «слишком ярко». Вы понимаете, о чём речь, Эдгар?
Я улыбнулся.
— Почему вы предполагаете, что Элизабет превратила «Розовую громаду» в прибежище для художников? Она всегда покровительствовала искусству?
На лице Мэри отразилось удивление.
— Ваш друг вам не рассказывал? Возможно, он не знает. Согласно местной легенде, когда-то Элизабет сама была известной художницей.
— Что значит — согласно местной легенде?
— Говорят, а может, это миф, что Элизабет была вундеркиндом. Рисовала прекрасно, когда была маленькой, а потом — раз, и перестала.
— Вы её спрашивали?
— Конечно, глупыш. Спрашивать людей — это моя работа. — Она уже покачивалась, а глаза Софи Лорен заметно налились кровью.
— И что она ответила?
— Всё отрицала. Сказала: «Тот, кто может — рисует. А кто не может, поддерживает тех, кто может. Как мы, Мэри».
— Звучит неплохо.
— Мне тоже так показалось. — Мэри вновь отпила из хрустального стакана. — Проблема с этим одна: я Элизабет не поверила.
— Почему?
— Не знаю, просто не поверила. У меня есть давняя знакомая, Эгги Уинтерборн, она раньше вела колонку «Советы влюблённым» в «Тампа трибьюн», и я как-то упомянула ей об этой истории. Случилось это примерно вто время, когда Дали почтил Солнечный берег своим присутствием, где-то в 1980 году. Мы сидели в каком-то баре… тогда мы постоянно сидели в каких-то барах… и заговорили о том, как создаются легенды. Вот я и ввернула, в качестве примера, что, по слухам, Элизабет в детстве тянула на Рембрандта, а Эгги… она уже давно умерла, упокой Господь её душу… ответила, что не считает эту историю легендой, она уверена, что это правда. Потому что она читала об этом в газетах.
— Вы проверили? — спросил я.
— Разумеется, проверила. Я использую в моих статьях не всё, что знаю… — Она подмигнула мне. — Но хочу знать всё.
— И что вы выяснили?
— Ничего. Ни в «Трибьюн», ни в других газетах Сарасоты и Вениса. Поэтому, возможно, это всего лишь выдумка. Чёрт, может, как и история о том, что её отец прятал на Дьюма-Ки контрабандный виски Дейва Дэвиса. Но… я готова поставить любые деньги на твёрдую память Эгги Уинтерборн. Плюс выражение лица Элизабет, когда я задала ей этот вопрос.
— И какое выражение?
— «Я тебе не скажу». Но произошло всё это давным-давно, с тех пор столько выпито, и уже невозможно спросить её об этом. Если она так плоха, как вы говорите.
— Сейчас плоха, но есть надежда на просветление. Уайрман уверяет меня, что такое с ней случалось.
— Будем надеяться, — кивнула Мэри. — Она уникум, знаете ли. Во Флориде полным-полно стариков — не зря её называют приёмной Господа, — но мало кто из них здесь вырос. Солнечный берег, который помнит Элизабет… помнила… совсем другая Флорида. Не беспорядочно растущая, с огромными закрытыми стадионами и автострадами, и не та, в которой выросла я. Мою Флориду описывал Джон Макдональд. Тогда в Сарасоте соседи знали друг друга, а Тамайами-Трайл немногим отличался от посёлка. Тогда люди иной раз приходили из церкви и обнаруживали, что крокодилы плавают в бассейне, а рыси роются в помойке.
Я осознавал, что она очень пьяна… но от этого общение с ней не становилось менее интересным.
— Флорида, в которой выросла Элизабет и её сёстры, осталась после ухода индейцев, а мистер Белый человек ещё не полностью взял ситкон… ситуацию под контроль. Ваш маленький остров выглядел тогда совсем иначе. Я видела фотографии. Капустные пальмы в объятиях фикусов-душителей, мексиканская лаванда, карибская сосна вдали от берега, виргинский дуб и мангровое дерево в тех немногих местах, где хватало влаги. Софора и фитолакка на земле, но никаких джунглей, которые заполонили остров. Только сам берег остался прежним, с полосой униолы, разумеется… как оборка на юбке. Разводной мост на северной оконечности был и тогда, но на острове стоял лишь один дом.
— А что вызвало появление джунглей? — спросил я. — Есть какая-нибудь идея? Они же занимают три четверти острова.
Мэри, возможно, и не услышала.
— Только один дом, — повторила она. — Построенный на небольшом возвышении ближе к южной оконечности, он не очень-то отличался от тех домов, что можно увидеть на экскурсии по старинным особнякам Чарлстона или Мобайла. Колонны и усыпанная дроблёным гравием подъездная дорожка. С роскошным видом на Залив на западе. С роскошным видом на побережье Флориды на востоке. Смотреть там, правда, тогда было не на что. Только на Венис. Маленький, сонный городок. — Мэри словно услышала себя и спохватилась: — Извините, Эдгар, пожалуйста. Такое со мной случается не каждый день. Действительно, вы должны воспринимать… моё волнение… как комплимент.
— Я так и воспринимаю.
— Двадцатью годами раньше я бы попыталась уложить вас в постель, вместо того, чтобы так глупо напиваться. Может, даже десятью. А теперь мне остаётся лишь надеяться,что я не очень вас напугала.
— Совсем не напугали.
Она рассмеялась — как закаркала — и сухо, и весело.
— Тогда я надеюсь, что вы ещё придёте ко мне в гости. Я приготовлю острый суп из окры. Но теперь… — Она обняла меня и повела к двери. Тело под одеждой было худощавым, горячим и твёрдым как камень. И походке сильно недоставало устойчивости. — Теперь я думаю, что вам пора уйти и позволить мне прилечь. Сожалею, но без этого я обойтись не могу. Я вышел в коридор и повернулся к ней.
— Мэри, Элизабет что-нибудь говорила вам о смерти своих сестёр-близняшек? Ей тогда было четыре или пять лет. Она вполне могла что-то помнить о такой трагедии.
— Никогда, — ответила Мэри. — Ни слова.
ii
У входной двери, в узкой, но уютной полоске тени, падающей на тротуар в четверть третьего пополудни, стоял десяток стульев. Шесть стариков сидели на них, наблюдая заавтомобилями, проезжающими по Адалия-стрит. Тут же был и Джек, но он не смотрел на автомобили и не восхищался проходящими мимо женщинами. Привалившись к розовой колонне, он читал «Науку похорон для чайников».[141]Едва увидев меня, Джек заложил страницу, закрыл книгу и поднялся.
— Удачный выбор для этого штата. — Я указал на книгу. Обложку украшало фирменное для этой серии изображение «ботаника» с вытаращенными глазами.
— Я должен думать о карьере, — ответил он. — А судя по тому, как у вас идут дела, боюсь, эта моя работа скоро закончится.
— Не торопи меня. — Я пощупал карман, чтобы убедиться, что пузырёк с таблетками аспирина при мне. Убедился.
— Если честно, именно это я и собираюсь сделать.
— Тебе нужно быть в другом месте? — Я, прихрамывая, вышел за Джеком на солнце. Разом навалилась жара. Весна уже пришла на западное побережье Флориды, но здесь она задерживается только на чашечку кофе, прежде чем отправиться на север, где её ждёт основная работа.
— Нет, но вас в четыре часа ждёт доктор Хэдлок в Сарасоте. Думаю, мы успеем, если не застрянем в пробке.
Я взял Джека за плечо.
— Врач Элизабет? О чём ты говоришь?
— Вам нужно пройти диспансеризацию. Прошёл слух, что вы с ней затянули, босс.
— Это работа Уайрмана, — пробормотал я, прошёлся рукой по волосам. — Уайрмана, который ненавидит врачей. Я никогда не пойду у него на поводу. Ты — мой свидетель, Джек. Я никогда…
— Он ни при чём. И предупредил, что именно это я от вас и услышу. — Джек потянул меня за собой. — Пойдёмте, пойдёмте, если мы хотим приехать вовремя, нельзя терять ни минуты.
— Кто? Если Уайрман не договаривался о приёме у врача, то кто?
— Ваш другой друг. Здоровенный и чёрный. Он мне понравился, абсолютно клёвый мужик.
Мы уже добрались до «малибу», и Джек открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья, но какие-то мгновения я стоял и смотрел на него, будто громом поражённый.
— Кеймен?
— Он самый. Они с доктором Хэдлоком беседовали на приёме после вашей лекции, и доктор Кеймен выразил свою озабоченность тем, что вы не прошли диспансеризацию, хотяи обещали. Доктор Хэдлок тут же предложил свои услуги.
— Предложил, — повторил я.
Джек кивнул, улыбаясь яркому флоридскому солнечному свету. Потрясающе юный, с зажатой под мышкой «Наукой похорон для чайников» в канареечно-жёлтой обложке.
— Хэдлок и Кеймен, они не могут допустить, чтобы что-то произошло с таким замечательным, только что открытым талантом. И, если на то пошло, я полностью с ними согласен.
— Джек, благодарности у меня полные штаны. Он рассмеялся.
— С вами не соскучишься, Эдгар.
— Из этого следует, что я тоже клёвый?
— Не то слово. Садитесь, и давайте проскочим мост, пока ещё есть такая возможность.
iii
Так уж получилось, но мы прибыли в приёмную доктора Хэдлока на Бинева-роуд минута в минуту. Теорема Фримантла «Ожидание под дверьми» гласит: «фактическое время начала приёма равняется назначенному плюс тридцать минут», но на этот раз я был приятно удивлён. Секретарь-регистратор назвала мою фамилию уже в десять минут пятого и проводила в весёленький кабинет, где по левую руку я увидел плакат с сердцем, утопающем в жиру, а справа — с почерневшими лёгкими курильщика. Лишь таблица проверки зрения прямо по курсу не вызывала неприятных эмоций, хотя я мог разглядеть только шесть верхних строчек.
Вошла медсестра, сунула мне термометр под язык, посчитала пульс, надела на руку манжету тонометра, надула, посмотрела на результат. Когда я спросил медсестру, буду ли жить, она сухо улыбнулась и ответила: «Всё в норме». Потом взяла у меня кровь и отправила в туалет с пластиковым стаканчиком. Поминая Кеймена недобрыми словами, я расстегнул ширинку. Однорукий мужчина может сдать мочу на анализ, но вероятность малоприятного инцидента сильно увеличивается.
Когда я вернулся в смотровую, медсёстры уже не было, а на столе лежала папка с моей фамилией. Рядом — красная ручка. Культю пронзила резкая боль. Не отдавая себе отчёта в том, что делаю, я взял ручку и сунул в карман брюк. В нагрудном кармане у меня была синяя ручка «Бик». Я достал её и положил на место красной.
«И что ты собираешься сказать, когда она вернётся? — спросил я себя. — Что прилетала Фея ручек и решила одну заменить другой?»
Но прежде чем я успел ответить на этот вопрос (и решить для себя, а с чего это я украл красную ручку?), вошёл доктор Хэдлок и протянул руку. Левую… то есть ту, которая в моём случае становилась правой. И я почувствовал, что теперь, после расставания с доктором Принсайпом, бородатым неврологом, он нравится мне гораздо больше. Лет шестидесяти, полноватый, с щёточкой седых усов и приятными манерами. Он велел мне раздеться до трусов, осмотрел правую ногу и бок, понажимал в нескольких местах, спрашивая о болевых ощущениях. Полюбопытствовал, принимаю ли я болеутоляющие, удивился, узнав, что я обхожусь аспирином.
— Я хочу осмотреть вашу культю, — продолжил он. — Не возражаете?
— Пожалуйста. Только осторожно.
— Не беспокойтесь.
Я сидел, положив левую руку на голое левое бедро, тогда как доктор Хэдлок одной рукой взялся за моё правое плечо, а пальцами второй обхватил культю. Седьмая строчка таблицы для проверки зрения гласила: «БОГСКОЗАЛ». Я задался вопросом, что же такое сказал Бог?
Откуда-то издалека я ощутил лёгкое сдавливание.
— Больно?
— Нет.
— Ладно. Вниз, пожалуйста, не смотрите, только прямо перед собой. Вы чувствуете мою руку?
— Не очень. Слабо. Нажатие, — отозвался я. Боль действительно отсутствовала. Почему бы и нет? Рука, которой больше не было, заполучила своё (ручка уже лежала в моём кармане) и снова уснула.
— А теперь, Эдгар? Можно мне называть вас Эдгаром?
— Хоть горшком назовите, только в печку не ставьте. То же самое. Нажатие. Лёгкое.
— Теперь можете посмотреть.
Я посмотрел. Одна рука доктора лежала на моём плече, но вторая была в стороне. Не касалась культи. — Ой!
— Ничего особенного. Фантомные ощущения — обычное дело. Я удивлён скоростью заживания. И отсутствием боли. Культю я сжимал достаточно сильно. Это хорошо. — Он вновь охватил рукой культю и поднял вверх.
— Так больно?
Я почувствовал едва заметную тянущую боль.
— Есть немного.
— Если бы не было, я бы встревожился. — Он отпустил культю. — Пожалуйста, смотрите опять перед собой, хорошо?
Я подчинился и увидел, что сверхважная седьмая строка на офтальмологической таблице — «БОТСНОЭАП». Простой набор букв, ничего особенного.
— Сколькими пальцами я прикасаюсь к вам, Эдгар?
— Не знаю. — Вроде бы он совсем ко мне не прикасался.
— Теперь?
— Не знаю.
— А теперь?
— Тремя. — Он почти добрался до ключицы. И у меня возникла мысль (может, и безумная, но не вызывающая сомнений), что я почувствовал бы его пальцы, прикасающиеся к культе, если бы рисовал, как заведённый. Почувствовал бы его пальцы и ниже. В воздухе. И, думаю, он тоже смог бы почувствовать мою руку… после чего этот добрый доктор, вне всякого сомнения, с криком выбежал бы вон.
Он продолжал осмотр — нога, голова. Послушал сердце, заглянул в глаза, сделал ещё много всего, принятого у врачей. Когда иссяк, велел мне одеться и пройти в конец коридора.
Скачать книгу [0.33 МБ]
Пирамида