— Люси? — переспросил Уайрман, беря куклу. Её набитые тряпками ножки болтались. Пустые глаза смотрели прямо перед собой.
— Они похожи на Люсиль Болл, или вы со мной не согласны? Я даю их некоторым пациентам, и, разумеется, они придумывают им имена. Как вы назвали свою, Эдгар?
На мгновение мороз сковал мозг и я подумал: «Ронда Робин Ракель сядь на приятеля сядь на друга сядь на грёбаного СТАРИКА». Потом я подумал: «Оно было красным».
— Реба, — ответил я. — Как ту кантри-певицу.
— И она всё ещё у вас? — спросил Кеймен. — Илзе говорит, вы её сохранили.
— Да, — ответил я и вспомнил, как Уайрман рассказывал о лотерее «Пауэрбол»: ты закрываешь глаза и слышишь, как выпадают выигрышные номера. Я подумал, что как раз сейчас могу их услышать. В тот вечер, когда я закончил «Смотрящего на запад Уайрмана», в «Розовую громаду» пожаловали гости, две маленькие девочки, которые хотели укрыться от грозы — утонувшие сёстры-близняшки Элизабет, Тесси и Лаура Истлейк. Теперь в «Розовой громаде» вновь появятся близняшки, и почему?
Потому что нечто дало о себе знать, вот почему. Это нечто дотянулось до моей дочери и подсунуло ей такую идею. Ещё один шарик с выигрышным номером выкатился из лототрона.
— Эдгар? — спросил Уайрман. — Тебе нехорошо, мучачо?
— Всё в порядке. — Я растянул губы в улыбке. Мир вернулся, наплыл на меня, светлый и яркий. Я заставил себя взять куклу у Хуаниты, которая с недоумением разглядывала её. Пришлось зажать волю в кулак, но я справился. — Спасибо вам, доктор Кеймен. Ксандер.
Он пожал плечами, раскинул руки.
— Благодарите ваших девочек, особенно Илзе.
— Поблагодарю. Кто ещё хочет шампанского? Захотели все. Я вернул куклу в коробку, дав себе два зарока.
Во-первых, ни одна из моих дочерей никогда не узнает, сколь сильно напугала меня эта чёртова кукла. Во-вторых, эти две сёстры (живые сёстры) никогда не окажутся на Дьюма-Ки одновременно. Более того, я постараюсь, чтобы они вообще никогда больше там не появились. Второй зарок я выполнил.
Глава 12
ДРУГАЯ ФЛОРИДА
i
— Хорошо, Эдгар. Думаю, мы практически закончили. Наверное, Мэри что-то заметила в моём лице, потому что рассмеялась.
— Это было так ужасно!
— Нет, — ответил я, и действительно, если и возникали какие-то проблемы, так это с её вопросами, касающимися моей техники. Сошлись на том, что я сначала что-то видел,а потом быстро рисовал. Другой техники я не знал. Влияние? Что я мог на это ответить? Свет. В итоге всё сводилось к свету, как на картинах, на которые мне нравилось смотреть, так и на картинах, которые я рисовал. Меня завораживало то, как свет играл с внешностью людей… как старался выявить, что находится внутри, вырваться наружу. Ноэто звучало не по-научному; на мой взгляд, это звучало просто глупо.
— Ладно, и, наконец, последнее. Сколько ещё будет на выставке картин?
Мы сидели в пентхаусе Мэри в Дэвис-Айлендс, фешенебельном районе Тампы, который мне казался чуть ли не мировой столицей ар-деко. Огромная гостиная была практическипустой. Диван у одной стены, два складных стула — у противоположной. Больше ничего. Ни книг, ни телевизора. На обращённой к востоку стене (на неё падал утренний свет)висела большая картина Дэвида Хокни.[138]Мэри и я сидели по краям дивана. У неё на коленях лежал блокнот для стенографирования. Рядом, на подлокотнике, стояла пепельница. А между нами расположился большой серебристый магнитофон «Волленсек». Его изготовили лет пятьдесят тому назад, но бобины вращались бесшумно. Немецкое качество, беби.
Мэри обошлась без макияжа, только намазала губы бесцветным блеском. Волосы завязала в небрежный, распадающийся узел, который выглядел и элегантным, и неряшливым одновременно. Она курила английские сигареты «Овал» и пила, как мне показалось, чистый виски из высокого хрустального уотерфордского стакана (предложила виски и мне, и на её лице отразилось разочарование, когда я попросил бутылку воды). Мэри была одета в слаксы, которые, похоже, шили на заказ. Её лицо выглядело старым, изношенным,но сексуальным. Лучшие его дни пришлись на то время, когда «Бонни и Клайда» показывали в кинотеатрах, но от глаз по-прежнему перехватывало дыхание, даже с морщинамив уголках, прожилками на веках и безо всякой косметики, пытающейся как-то подчеркнуть их достоинства. Это были глаза Софи Лорен.
— В библиотеке Селби вы показали двадцать два слайда. Девять — рисунки карандашом. Очень интересные, но маленькие. И слайды одиннадцати картин. «Смотрящий на запад Уайрман» был представлен тремя слайдами — два крупных плана и один общий. Сколько всего у вас картин? Сколько вы покажете в «Скотто» в следующем месяце?
— Точно сказать не могу, потому что я всё время работаю, но, думаю, сейчас у меня готовых… ещё двадцать.
— Двадцать, — мягко, без эмоций повторила Мэри. — Ещё двадцать.
От её взгляда мне стало как-то не по себе. Я заёрзал. Диван скрипнул.
— Думаю, если точно, то двадцать одна. — Разумеется, некоторые картины я не считал. К примеру, «Друзей-любовников». Или ту, что иногда называл для себя «Перехват дыхания Кэнди Брауна». И рисунок с фигурой в красном одеянии.
— Ясно. То есть всего больше тридцати.
Я сложил в уме пару чисел, вновь заёрзап.
— Похоже на то.
— И вы понятия не имеете, что это потрясающе. Я по вашему лицу вижу, что не имеете. — Она поднялась, вытряхнула пепельницу в корзинку для мусора, которая стояла за диваном, помолчала, глядя на Хокни, сунув руки в карманы дорогих слаксов. Картина изображала дом-куб и синий плавательный бассейн. Рядом с бассейном стояла соблазнительная девушка-подросток в чёрном закрытом купальнике. Аппетитная грудь, длинные, загорелые ноги, чёрные волосы. Тёмные очки и крохотное солнце, сверкающее в каждомстекле.
— Это оригинал? — спросил я.
— Да, конечно, — ответила она. — И девушка в купальнике — тоже оригинал. Мэри Айр, год тысяча девятьсот шестьдесят второй. Смазливая девчушка из Тампы. — Она повернулась ко мне, её лицо стало злым. — Выключите магнитофон. Интервью закончено.
Я выключил.
— Я хочу, чтобы вы выслушали меня. Выслушаете?
— Разумеется.
— Есть художники, которые месяцами трудятся над одной картиной, которая по уровню и наполовину недотягивает до ваших. Разумеется, многие всё утро приходят в себя после вечерних излишеств. Но вы… вы штампуете эти картины, словно человек, работающий на конвейере. Как иллюстратор журнала или… ну, не знаю… художник комиксов.
— Меня с детства приучали к трудолюбию. Если что-то делаешь, выкладываться нужно полностью. Думаю, причина только в этом. Когда у меня была компания, я всегда задерживался на работе допоздна, потому что нет у человека более сурового босса, чем он сам.
Мэри кивнула.
— Подходит не для всех, но если подходит — чистая правда. Я знаю.
— Я просто перенёс эту… эту норму… на то, чем теперь занимаюсь. И я чувствую, что это правильно. Чёрт, даже лучше, чем просто правильно. Я включаю радио… словно впадаю в транс… и я рисую… — Я покраснел. — Не думаю о мировом рекорде скорости или о чём-то в этом роде…
— Я это знаю, — изрекла она. — Скажите, вы ставите блок?
— Ставлю блок? — Вроде бы этот термин имел отношение к волейболу, но к живописи… — Что это?
— Не важно. В «Смотрящем на запад Уайрмане» — потрясающая картина, между прочим, особенно мозг… — как вы рисовали лицо?
— Я сделал несколько фотографий.
— Я уверена, что сделали, дорогой, но когда вы поняли, что готовы написать портрет, как вы рисовали лицо?
— Я… ну… я…
— Вы использовали правило третьего глаза?
— Правило третьего глаза? Никогда не слышал о правиле третьего глаза.
Она мне улыбнулась по-доброму.
— Для того чтобы правильно разместить глаза, художники часто представляют себе и даже вчерне набрасывают третий глаз между двумя настоящими. А как насчёт рта? Вы центрировали его, отталкиваясь от ушей?
— Нет… я не понимаю, о чём вы говорите. — Теперь, судя по ощущениям, у меня покраснело всё тело.
— Расслабьтесь. Я не предлагаю вам следовать всем этим чёртовым правилам живописи после того, как вы столь блистательно их нарушили. Просто… — она покачала головой, — тридцать картин с прошлого ноября? Нет, отсчёт нужно вести с более позднего срока, потому что вы не сразу начали рисовать.
— Разумеется, нет. Сначала пришлось купить всё необходимое…
Мэри расхохоталась, да так, что смех перешёл в кашель, и ей пришлось глотнуть виски.
— Если результатом несчастного случая с едва ли не смертельным исходом становятся тридцать картин за три месяца, может, мне тоже следует найти себе такой кран, — сказала она, когда вновь смогла говорить.
— Удовольствия вы не получите, — ответил я. — Можете мне поверить. — Я встал. Подошёл к окну, посмотрел на Адалия-стрит. — Красивое тут местечко.
Она присоединилась ко мне. Теперь мы вместе смотрели в окно. Придорожное кафе по ту сторону улицы словно перенесли сюда из Нового Орлеана. Или из Парижа. Женщина шагала по тротуару, вроде бы ела багет, подол её красной юбки танцевал на ветру. Где-то кто-то играл блюз на двенадцатиструнной гитаре, каждая нота звенела в воздухе.
— Скажите мне, Эдгар, когда вы смотрите из этого окна, увиденное интересует вас, как художника или как строителя, которым вы раньше были?
— И так, и эдак. — Она рассмеялась.
— Логично. Острова Дэвиса — искусственные, тут всё построено человеком. Плод воображения Дейва Дэвиса. Он был флоридским Джеем Гэтсби.[139]Слышали о нём?
Я покачал головой.
— Ещё один пример того, что слава мимолётна. В ревущие двадцатые на Солнечном берегу Дэвиса почитали за бога.
Она обвела рукой лабиринт улиц, браслеты на её костлявом запястье звякнули, где-то, не так уж далеко, церковный колокол отбил два часа дня.
— Он построил всё это на болоте в устье реки Хиллсборо. Уговорил городской совет Тампы перенести сюда больницу и радиостанцию — в те времена радио стояло даже выше здравоохранения. Он строил странные и прекрасные жилые комплексы, когда ещё не существовало такого понятия, как жилой комплекс. Он строил отели и открывал ночные клубы. Швырялся деньгами, женился на победительнице конкурса красоты, развёлся с ней, женился снова. Он стоил миллионы долларов, когда один миллион равнялся двенадцати нынешним. И один из его лучших друзей жил на Дьюма-Ки. Джон Истлейк. Это имя вам знакомо?
— Конечно. Я знаком с его дочерью. Мой друг Уайрман заботится о ней.
Мэри закурила очередную сигарету.
— Так вот, Дейв и Джон были богаты, как крезы. Дейву приносили деньги операции с землёй и строительство, Джону — его заводы. Но Дейв был павлином, а Истлейк — сереньким воробышком. Оно и к лучшему, вы же знаете, что случается с павлинами?
— У них из хвоста выдёргивают перья?
Мэри затянулась, потом наставила на меня пальцы, сжимающие сигарету, выпустила дым через ноздри.
— Совершенно верно, сэр. В тысяча девятьсот двадцать пятом году флоридский земельный бум лопнул, как мыльный пузырь, на который упал кирпич. Дейв Дэвис инвестировал практически все свои деньги в то, что вы видите вокруг. — Она вновь обвела рукой улицы-зигзаги и розовые дома. — В тысяча девятьсот двадцать шестом году Дэвису принадлежало порядка четырёх миллионов в различных успешных проектах, а собрал он порядка тридцати тысяч.
Я давно уже не скакал на тигре (так мой отец называл ситуацию, когда денежные проблемы заставляли жонглировать кредитами и химичить с бухгалтерскими книгами), но так далеко не заходил ни разу, даже в первые годы существования «Фримантл компани», хотя приходилось отчаянно бороться за выживание. И я сочувствовал Дейву Дэвису, пусть он давно уже умер.
— Он мог частично покрыть долги из собственных средств? Хотя бы чуть-чуть?
— Поначалу он справлялся. В других частях страны бум продолжался.
— Вы так много об этом знаете.
— Искусство Солнечного берега — моя страсть, Эдгар. История Солнечного берега — хобби.
— Понятно. Значит, крах земельного бума Дэвис пережил.
— На какое-то время. Как я понимаю, он продал все свои акции биржевым маклерам, играющим на повышение, и поначалу мог расплачиваться с долгами. И друзья ему помогали.
— Истлейк?
— Джон Истлейк был главным ангелом, не считая того, что, возможно, время от времени Дэвис складировал на Дьюма-Ки контрабандный виски.
— Они занимались контрабандой?
— Я сказала, возможно. Другое время, другая Флорида. Когда поживёшь здесь достаточно долго, наслушаешься всяких разных историй о сухом законе. Продавал Дэвис виски или нет, он бы разорился к Пасхе тысяча девятьсот двадцать шестого года, если бы не Джон Истлейк. Джон не был плейбоем, не ходил по ночным клубам и публичным домам, как Дэвис и некоторые другие его друзья, но он овдовел в 1923 году, и, думаю, старина Дейв иногда помогал Джону с девочкой, когда тот мучился от одиночества. К лету двадцать шестого долги Дейва выросли настолько, что даже старые друзья не могли его спасти.
— Вот он и исчез под покровом ночи.
— Он исчез, но не тёмной ночью. У Дэвисабыл другой стиль. В октябре тысяча девятьсот двадцать шестого года, менее чем через месяц после того, как ураган «Эстер» основательно потрепал построенные им дома, он отплыл в Европу с телохранителем и новой подружкой, кстати, одной из пляжных моделей Мака Сеннетта.[140]Подружка и телохранитель добрались до Парижа, Дейв Дэвис — нет. Бесследно исчез в океане.
— Это реальная история?
Он подняла руку в бойскаутском салюте (образ слегка смазала сигарета, дымящаяся между указательным и средним пальцами).
— Истинная правда. В ноябре двадцать шестого вот там состоялась поминальная служба. — Она указала на просвет между двумя розовыми зданиями ар-деко, в котором сверкал Залив. — Пришли как минимум четыреста человек — по большей части, насколько я понимаю, женщины, питавшие слабость к страусиным перьям. Среди выступавших был и Джон Истлейк. Он бросил в воду венок из тропических цветов.
Она вздохнула, до моих ноздрей долетело её дыхание. Я не сомневался, что Мэри пить умела; я также не сомневался, что в этот день она, если не остановится, напьётся в стельку.
— Истлейк, несомненно, печалился из-за смерти друга, — продолжила Мэри, — но, готова спорить, он поздравлял себя с тем, что пережил «Эстер». Готова спорить, они всепоздравляли себя. И он даже думать не мог, что менее чем через шесть месяцев вновь будет бросать в воду венки. Скорбя не по одной, а сразу по двум дочерям. Полагаю, трём, если считать старшую. Она убежала в Атланту. С начальником цеха одного из заводов папочки, если мне не изменяет память. Хотя это, конечно, не смерть двух малюток в Заливе. Господи, как это было ужасно.
— «ОНИ ИСЧЕЗЛИ», — вспомнил я газетный заголовок, процитированный Уайрманом.
Она пронзительно глянула на меня.
— То есть вы кое-что накопали.
— Не я — Уайрман. Его заинтересовало прошлое женщины, у которой он работает. Но не думаю, что ему известно о ниточке, тянувшейся к Дейву Дэвису.
Глаза Мэри затуманились.
— Любопытно, сколь много помнит Элизабет?
— Теперь она не помнит даже собственного имени. Мэри одарила меня ещё одним взглядом, отошла от окна, взяла пепельницу, затушила окурок.
— Альцгеймер? Я что-то слышала. — Да.
— Чертовски жаль. Она мне столько рассказывала о Дэвисе, знаете ли. В её лучшие дни. Мы с ней постоянно встречались. И я брала интервью у всех художников, которые останавливались в «Салмон-Пойнт». Только вы называете эту виллу иначе, да?
— «Розовая громада». Она улыбнулась.
— Я знала, что ваше название мне понравится.
Скачать книгу [0.33 МБ]
Пирамида