управления в лазарете, и без того забитом реанимационной аппаратурой, и
там стало совсем тесно. Мне почему-то пришло в голову, что, когда эрги
попытаются приземлить целый городок с башней, звездолетом и ведущим в
никуда обрубком моста на планету, лишенную космопортов и диспетчерской
службы, я узнаю о неминуемой катастрофе за секунду до гибели - пойму,
глядя на бесстрастное лицо Кета Ростина, полуприкрытое капюшоном.
Я даже не почувствовал, как мы вошли в атмосферу. Только увидел,
что изменился цвет неба в отверстии башни. И приземления тоже не
почувствовал. Мгновение мы стояли в полной тишине и ждали, а потом Кет
Ростин оторвался от дисплеев, прошептал что-то своим любимым эргам и
повернулся к нам:
- Приземлились.
- Я забыл сказать вам, где мы должны приземлиться, - встрепенулся
я, вспомнив пустыню, которая когда-то была Талиесином. Должно быть,
именно там Энея была счастливее всего. Там мы должны развеять ее прах -
я знал, что это ее прах, но все равно не верил, - развеять на знойном
ветру Аризоны.
Кет Ростин оглянулся на Мартина Силена.
- Я сказал ему, где приземлиться, - прохрипел синтезатор голосом
старого поэта. - Где я родился. И где намерен умереть. А теперь не
будете ли вы все столь любезны перестать ковырять в носу и выкатить меня
отсюда, чтобы я мог взглянуть на небо?
А.Беттик отключил почти всю аппаратуру жизнеобеспечения, оставив
только самое необходимое, и устроил поэта на силовой подвеске. Пока мы
были на корабле-дереве, андроиды, Бродяги и тамплиеры построили от
вершины башни до самого края плиты длинную пологую аппарель. При посадке
она нисколько не пострадала. Когда мы проходили мимо эбеново-черного
звездолета, из динамика прозвучало:
- До свидания, Мартин Силен. Знакомство с вами - большая честь.
Древний старик поднял в приветствии костлявую руку:
- До встречи в аду, Корабль. Покинув город, мы сошли с аппарели и
стояли, глядя на луга и холмы, мало чем отличавшиеся от Пустошей моего
детства. Сила тяжести и давление были такими же, как и четыре года
назад, только воздух здесь оказался куда более влажным, чем в пустыне.
- Где мы? - спросил я, ни к кому не обращаясь. Кет Ростин остался в
башне. Ласковым весенним утром под небо Северного полушария вышли только
андроид, умирающий поэт, отец де Сойя и я.
- Здесь было поместье моей матери, - прошептал синтезатор Мартина
Силена. - В сердце сердца Североамериканского заповедника.
А.Беттик поднял глаза отдатчиков.
- Полагаю, данная местность в дни, предшествующие Большой Ошибке,
называлась Иллинойсом, - проговорил он. - Центр штата, видимо. Прерии
вернулись. Вон те деревья - вязы и каштаны, если не ошибаюсь, -
окончательно исчезли к двадцать первому веку. Река за холмами течет на
юго-юго-восток и впадает в Миссисипи. Полагаю, вы... э-э... прошли часть
этой реки, месье Эндимион.
- Да. - Я вспомнил ненадежный маленький каяк, прощание в Ганнибале
и первый поцелуй Энеи.
Мы ждали. Солнце поднималось все выше. Ветер шелестел в траве.
Где-то за деревьями кричала птица. Я поглядел на Мартина Силена.
- Мальчишка, - проворчал синтезатор, - если ты надеешься, что я
помру по сигналу, только бы спасти тебя от солнечного удара, выкинь это
из своей дерьмовой башки. Я вишу на волоске, но это старый, крепкий и
длинный волосок.
Я с улыбкой притронулся к его костлявому плечу.
- Мальчик? - шепнул поэт.
- Да, сэр.
- Много лет назад ты сказал мне, что твоя старая бабка - ты называл
ее бабушкой - заставляла тебя заучивать "Песни", чтобы от зубов
отскакивали. Это правда?
- Да, сэр.
- Ты можешь вспомнить строки, которые я написал об этом месте...
каким оно было в мои дни?
- Могу попробовать.
Я закрыл глаза. Мне очень хотелось прикоснуться к Бездне, отыскать
эхо этих уроков в голосе бабушки и не мучиться, выуживая строки из
памяти. Но я устоял перед искушением, я пустил в ход мнемонические
приемы, которым она меня учила, и вспомнил мерную поступь стихов. Я
стоял с закрытыми глазами и читал:
Нежно-фиолетовые сумерки розовеют и плавно
перетекают в малиновый рассвет.
Силуэты деревьев у юго-западного края лужайки
кажутся вырезанными из папиросной бумаги.
Небосвод из полупрозрачного фарфора
не пятнает ни единое облачко,
ни единый инверсионный след.
Предрассветная тишина...
Такая тишина
бывает в зале за секунду до того,
как оркестр грянет увертюру.
И, как удар литавр, восход Солнца.
Оранжевые и бежевые тона
вдруг вспыхивают золотом,
а затем медленно остывают,
расцветая всеми оттенками зеленого,
тени листьев, полумрак поддеревьями,
кроны кипарисов и плакучих ив,
тускло-зеленый бархат прогалин.
Поместье матери - наше поместье -
занимало около тысячи акров.
А вокруг него простиралась равнина,
в миллион раз большая.
Лужайки размером с небольшую прерию,
покрытые нежнейшей травкой,
чье мягкое совершенство так и манило
прилечь и вздремнуть.
Величественные, раскидистые деревья -
солнечные часы Земли.
Их тени синхронно поворачиваются:
Скачать книгу [0.56 МБ]
Пирамида