филиппик наших теологов против гилоизма; но я опять-таки
ограничусь одним лишь примером - критическим разбором
энцианских представлений о Творце как "Боге вещей", которому
сотворенные служат, служа самим себе, что будто бы сводит их
религию к подысканию божественной санкции для коллективного
эгоизма, а в лучшем случае - к доктрине такого
усовершенствования общества, которую целиком и полностью могла
бы принять любая группа светских атеистов. Возражение это,
отвечают энциане, есть следствие нестыковки и расхождения
понятий, возникших в различных мирах. Гилоизму не чуждо понятие
совершенно бескорыстного служения Господу. Но начиная с Нижнего
Средневековья, с первого собора, обязательное для верующих
служение Богу может выражаться не иначе как в образе их жизни.
Отцы энцианской церкви в своих энцикликах разъясняют, что не
только имени Божия не следует упоминать всуе, но и просить
Всевышнего о чем бы то ни было. Можно лишь возносить Ему хвалу
за существование, да и то молча, без слов - в сердце своем. А
просить его о чем-либо нельзя потому, что это было бы либо
проявлением детской наивности (в чем нет греха), либо
недостаточной веры. Тот, кто сотворил мир, не интересуется
сиюминутностью; жизнь каждого существа вместе с неведомым
будущим для него - открытая книга, ибо Господь пребывает вне
времени. Его атрибут - непреходящая вечность. Он создал мир,
вместе со всеми его звездами и обитателями, то есть призвал его
к бытию таким, каким хотел его видеть, - каждую галактику и
каждую пылинку. Поэтому было бы чем-то ребяческим или
предосудительным требовать от Него каких бы то ни было
изменений, поправок, услуг, вмешательства и невмешательства во
имя интересов личностей или групп. Как видим, известный и нам
запрет обращаться к Господу всуе энциане - что представляется
нам удивительным - довели до последней крайности. По их
убеждению, попытки повлиять на волю Господню просьбой, молитвой
и даже помышлением есть свидетельство веры слабой и неразумной,
поскольку означает несогласие с помыслом Божьим и недоверие к
Его милосердию. При постоянных ценах незачем торговаться, и
никто в здравом уме этого не делает, а если и делает, то лишь
из любви к самому торгу; и хотя энцианским теологам прекрасно
известно о психотерапевтическом воздействии молитвы, о чувстве
облегчения и надежды, которое ей сопутствует, они, однако же,
видят пагубное сомнение именно в том, в чем наши богословы
усматривают заслугу. Кто не сомневается, сказал Отец Хиксион
Второй, тот ни о чем не просит. Напоминать Господу о себе -
значит относиться к Нему как к заблокированной в час пик
телефонной станции; молиться - все равно что тыкать в розетку и
стучать по аппарату, а горячо молиться - значит повышать
внутренний голос до крика, чтобы тебя услышали. Все это ставит
под сомнение а_б_с_о_л_ю_т_н_о_е_, а значит, _н_е
_м_о_г_у_щ_е_е _б_ы_т_ь у_л_у_ч_ш_е_н_н_ы_м_ Всеведение и
Всемогущество Добра. Думать, будто Господь смотрит в другую
сторону, не туда, где находится просящий, могут только
младенцы. Если же Он все видит и обо всем ведает, то незачем
лезть Ему на глаза и добиваться Его внимания торжественными
обетами и высочайшей концентрацией набожности: Господь способен
всмотреться в нас куда глубже, чем мы сами с нашими молитвами и
обетами. До второго собора еще разрешалось молиться за других,
хотя и не за себя; после него - уже нет. Психологическое
облегчение, достигаемое молитвой, было упразднено; в противном
случае, утверждают энциане, эгоизм, то есть забота каждого о
личных делах, восторжествовал бы над верой в непогрешимость
Всевышнего. Служение другим и есть служение Богу, ибо тем самым
исполняется замысел Творения, понимаемый как движение к
совершенству.
Представляется непонятным, как могла сохраниться
неизменной доктрина веры в условиях слияния духовной и светской
власти, - казалось бы, вероучение должно было меняться в
соответствии с интересами правящих, как это было у нас на Земле
(именно таково, например, происхождение англиканской религии).
Немалую роль сыграл тут устремленный в будущее догмат о
"посюстороннем рае", который будет построен, когда появятся все
необходимые для этого средства. Такое кунктаторство,
проистекающее из самой догматики, то есть признание
неизбежности оттяжки в деле усовершенствования общества,
действительно можно счесть обычным ухищрением власти с целью
отвлечь внимание простого народа от нынешних бед и забот, и
именно в этом упрекали церковь энцианские свободомыслящие, а
также еретики. Во всяком случае, "встроенное в веру
запаздывание исполнения желаний" немало способствовало
распространению в обществе настроений "молчаливого выжидания",
когда у власти оказывались чудовища вроде троих Лжексиксаров
(не знаю, почему принято говорить именно о троих, коль скоро ни
об одном в отдельности ничего не известно; но думаю, что по
меньшей мере столько же неясностей встретил бы энцианин в нашей
всеобщей истории). Вряд ли средневековые священники и богословы
имели возможность хоть как-то предвидеть развитие, или, лучше
сказать, _в_о_з_н_и_к_н_о_в_е_н_и_е_ науки (ведь ее еще не было
и в помине), которая позволила бы энцианам реально взяться за
исполнение заповеди "усовершенствования этого света". Похоже,
однако, что они, хотя и не могли ожидать ничего подобного на
основании знаний, которыми располагали, тем не менее верили в
это не менее твердо, чем христиане - в спасение после смерти.
Влияние веры, сдерживавшее общественное развитие, стало
ослабевать в народе к концу XXII столетия. Предложение товаров
возрастало, социальная пирамида все более сплющивалась, и, как
это обычно бывает при индустриальном скачке, все начало
ускоряться: производство, торговля, коммуникации, миграции
населения. Умеренное благосостояние стало вполне достижимым, и
именно это подорвало фундамент веры. Так по крайней мере
утверждают историки. Народ ждал обещанного церковью исполнения
желаний, исполнения тем более полного и великолепного, что
никто не представлял себе, как оно должно выглядеть, а
Скачать книгу [0.28 МБ]
Пирамида