Тер-Хаар просил зайти к нему после обеда. Его надо было искать в
исторической лаборатории, и Нильс, сын инженера Ирьолы, взялся проводить
меня туда. Помещение, где работали историки, находилось на корме, коридоры
там были пониже и поуже, чем в центральной части корабля.
- Это здесь, - сказал Нильс, пропуская меня вперед.
Я ожидал, что попаду в просторную, светлую лабораторию, где
ученые-историки исследуют старые палимпсесты - пергаментные рукописи. А мы
стояли на пороге погруженной в полумрак комнаты, такой узкой и высокой, что
взгляд терялся в темноте островерхого свода.
Длинные столы и пюпитры у стен были сделаны из лиственницы. Там под
низко опущенными лампами сидели ученые. Один из них обернулся: это был
Тер-Хаар. Ослепленный светом, он прикрыл рукой глаза и воскликнул:
- А, это вы? Вот что, дорогие, подождите-ка минуточку. Хорошо? Я сейчас
закончу.
Делать было нечего; я стал рассматривать тех, кто сидел за столами.
Кроме Тер-Хаара, в комнате работали еще двое. На лицо одного из них,
Молетича, падал свет, отраженный от разбросанных на столе бумаг. Кое-кому
Молетич казался немного смешным. Мне - никогда. Правда, у него была узкая
голова с подбородком, торчавшим, как локоть; его оттопыренные уши назойливо
напоминали о своем существовании. Однако он всегда улыбался, как бы говоря:
"Ничего, что я смешон, я это знаю, и даже, видите, это меня тоже забавляет".
Позднее Тер-Хаар рассказывал мне, как Молетич с хитрым бескорыстием
подсовывал молодым ученым свои взгляды, а те принимали их за собственные и
учились ценить его весьма обширные знания. Однако в эту минуту, вслушиваясь
в его разговор с профессором, я с трудом подавил усмешку: слишком уж пылко
жаловался Молетич на отсутствие архивных данных, касающихся личности
какого-то Гинтера или Гитлера! Такое мелочное копание в остатках седой
старины показалось мне маловажным. Я посмотрел, куда девался Нильс. Он стоял
неподвижно, с поднятой головой в глубине зала. Следуя за его взглядом, я
обнаружил на стене большой четырехугольник, который я вначале ошибочно
принял за окно. Но это не было окном.
Забыв обо всем окружающем, я двинулся к четырехугольнику, не сводя с
него глаз. Зал был освещен немногими висевшими над столами небольшими
лампами с рефлекторами, направленными вниз, и на стены падал лишь отраженный
отблеск. В полумраке я увидел большую картину в почерневшей от старости
золоченой раме. Она пробудила одно из самых ранних воспоминаний моего
детства. Однажды я нашел в какой-то бабушкиной книге картинку. Ее загадочное
содержание так удивило и вместе с тем привлекло меня, что я не мог от нее
оторваться. Бабушка отобрала у меня книжку, говоря, что детям не следует
смотреть на зверства варварской эпохи, и вот двадцать лет спустя, на палубе
"Геи", я стоял перед той же самой картиной.
Я подошел к Нильсу и стал рядом с ним. Мальчик, казалось, не дышал. Что
он видел там?
Ночь, башни далекого города, черное, беззвездное небо, и на залитой
кровью земле - две группы людей, которых разделял свет фонаря. Одни стояли
серыми рядами и, втянув головы в плечи, держали перед собой короткие палки
или трубки. Против них сбились в кучку несколько темных фигур, впереди
которых стоял на коленях широко раскинувший руки человек. В его раскинутых
руках, во вдохновенном и страшном лице жизнь и смерть смешались так же, как
кровь с землей у его ног. Потом, спустя годы, этот человек являлся ко мне по
ночам в снах, от которых замирало сердце.
Я положил руку на плечо Нильса. Он ничего не понимал, как не понимал и
я, глядя в детстве на эту картину, и дрожал, как и я.
Вдруг яркий свет залил всю лабораторию и послышался голос Тер-Хаара:
- Ты этого еще не видел, Нильс?
Мальчик повернул к нему бледное лицо.
- Что... значит эта картина? - с трудом произнес он. - Что делают люди
в сером с теми, другими?
Историки подошли к нам.
- Это произведение относится к первой половине XIX века, - сказал один
из них.
- Здесь изображены испанские крестьяне, схваченные отрядом солдат... -
добавил Молетич.
- Но это ничего ему не объясняет, - вмешался я. - Эта картина...
- Постой! - повелительно прервал Тер-Хаар и тоном, какого я еще никогда
не слышал, сказал: - А ну-ка, скажи сам! Смелей! Что ты видишь?
Нильс молчал.
- Не смеешь? Нет, все же скажи! Расскажи, что тебе кажется, что ты
думаешь, что чувствуешь?
- Кажется, они их...
- Ну, говори!
- Убивают...
Когда прозвучало это слово, наступила абсолютная тишина. Потом Тер-Хаар
посмотрел на своих товарищей, на его лице появилось странное выражение:
- Слышите?
Затем, обращаясь к Нильсу, сказал:
- Этого художника звали Франсиско Гойя. Он жил тысячу пятьсот лет
назад. Запомни его имя: это был один из тех людей, которые никогда не
умирают.
Вечером, возвращаясь от Тер-Хаара, я заблудился в лабиринте судовых
коридоров. Утомленный обилием впечатлений этого дня, который показался мне
бесконечным, я наконец попал в широкую галерею, примыкавшую к саду, и уселся
на маленькой скамейке. Она стояла у стеклянной стены. За стеной бесшумно
раскачивались ветвя косматых елей, покрытых серебристой хвоей. Вдруг я
услышал знакомый голос. Меня звала Анна Руис. Она улыбалась мне уже издали.
Она уговорила меня посмотреть видеораму. Мы отправились в зрительный зал;
там демонстрировалась предлинная драма в двух сериях - история одной
экспедиции. Действие происходило вначале на Сатурне, затем на Юпитере. Хотя
нам показали много красивых пейзажей, из которых особенно сильное
впечатление произвел один, где изображалась буря в океане аммиака -
настоящая оргия красок от янтарной до коричневой и золотисто-черной, - тем
не менее, уходя из зала, я облегченно вздохнул.
- Ужас! - сказала Анна. - Мне почудилось, будто я в самом деле ощущаю
запах аммиака. А когда ракета упала на кольцо Сатурна, я от страха закрыла
глаза. Как надоели все эти приключения! Отныне я буду смотреть только такие
произведения, где рассказывается о Земле.
- Уже теперь? - спросил я улыбаясь.
Скачать книгу [0.29 МБ]
Пирамида