сверкающие зубы. Глаза ее были прищурены, обнаженные руки худы, как у
девочки, но пожатие ее пальцев было твердым и решительным. Волосы, собранные
сзади в пучок, были перевязаны лентой. Иногда она встряхивала ими, как бы
желая освободиться от этого раздражающего ее атрибута женственности.
Обед предстоял необыкновенный. В рубиновой рамке светился длинный
список блюд, а карта вин напоминала старинную книжку: ее можно было бы
читать часами. На столе стояло столько золотых, синих и зеленых бокалов,
чарок, рюмок, тарелочек, что я не понимал, как все это умещается на
небольшой шестигранной доске. Анна Руис, профиль которой белел справа от
меня на фоне хрустального зеркала, ела с аппетитом. Когда стали разносить
жаркое, она испытующе посмотрела в ближайшее зеркало и движением,
свойственным женщине с незапамятных времен, поправила волосы. Беседа шла
вяло: все внимание обедающих поглощали блюда, в большом количестве
подаваемые к столу. В золоте и хрустале сервировки отражались тысячи огней.
Изысканность обеда удивила и даже несколько озадачила меня, однако я
молчал, полагая, что надо считаться с местными обычаями, но первый не
выдержал Тер-Хаар:
- Уфф! Переборщили! Действовали, должно быть, - по пословице: "Что есть
в печи, все на стол мечи". Замучили просто!
Мы рассмеялись, сразу создалось непосредственное, веселое настроение.
Теперь и Анна и я разом осмелились отказаться от очередного блюда, которое
автомат попытался было положить нам на тарелки. Мы завели оживленный
разговор о работах по обводнению пустынь на Марсе. Только Соледад в течение
всего обеда была рассеянной. Наконец, когда подали замороженный апельсинный
мусс, она словно проснулась. Все умолкли, а Соледад, мигая длинными
ресницами, обратилась к обслуживающему автомату и спросила:
- Можно ли достать сухую булку?
Она получила ее, стала обмакивать в бокал и есть такими мелкими
кусочками, словно кормила птичку. Наклоняясь ко мне, Тер-Хаар прошептал:
- А как тебе нравится вон та фреска на стене? - И он указал на нее
вилкой.
Я повернулся в ту сторону, куда он указывал. На картине был изображен
город. По бокам улицы возвышались странные дома. Окна у них были пересечены
крестообразными перекладинами, а крыши остры, как шапка: шута. По бокам
улицы шли люди, а посредине по железным рельсам двигался голубой экипаж.
Спереди, за стеклом, стоял управляющий им человек в белом парике, одетый в
ярко расшитый кафтан; на голове у него была треугольная шляпа со страусовым
пером, похожая на пирог, а вокруг шеи кружевное жабо. Крепко держа руку на
рукоятке, он вел свою колымагу, переполненную людьми, высовывавшимися из
окон.
Я не вполне понимал, что так рассмешило Тер-Хаара, который беззвучно
хохотал, подмигивая мне с видом заговорщика, как расшалившийся мальчишка.
- Ну как, нравится тебе? - вновь спросил он. Я старался найти
какую-нибудь ошибку, анахронизм, думая, что историка именно это могло
рассмешить. Я допускал, что он, как специалист, особенно чувствителен к
невежеству других в вопросах, связанных с его профессией.
- Мне кажется, - начал я медленно, - что тут дело в окнах... Такие
кресты на окнах были только в домах, которые, как бы это сказать, были
посвящены религиозным обрядам, не так ли? Потому что крест был...
Тер-Хаар посмотрел на меня, широко раскрыв глаза, затем покраснел и так
громко, расхохотался, что наступила моя очередь краснеть.
- Милый мой, да что ты говоришь! Окна как окна, этот крест не имеет
ничего общего с религиозным мифом! Неужели ты не видишь? Ведь это рельсовый
электровагон, так называемый "трамвай", бывший в употреблении на грани XIX и
XX веков, а водитель и пассажиры одеты, как придворные французских королей!
- Стало быть, художник ошибся на сто лет. Неужели это так важно? -
спросила, беря меня под свою защиту, Анна. - Тогда костюмы менялись почти
каждую минуту... Я помню, видела однажды такую картину. Но был ли у них
камзол вышитый или нет, а парик белый или темный...
Тер-Хаар перестал смеяться.
- Ладно, - сказал он, - оставим это. Тут моя вина. Мне, во всяком
случае, думается, что это невозможно, но вы все, к сожалению, такие полные,
такие невероятные невежды в области истории... - Он стукнул вилкой по столу.
- Но позволь, профессор, - возразил я. - Кто же из нас не знает законов
развития общества?
- Голый скелет; и ничего больше! - прервал он меня. - Вот все, что дают
вам школы. Вы не проявляете ни малейшего интереса к тому, как жили древние,
как они работали, какие у них были мечты...
В эту минуту кто-то из присутствующих в зале встал и спросил, нет ли у
кого-либо возражений против легкой музыки. Все хором выразили согласие, и в
зале раздалась приглушенная мелодия. Тер-Хаар не проронил больше ни слова до
конца обеда. Зал стал пустеть, встали и мои собеседники. Поклонившись, я
вышел с доктором Руис, с Анной. Вначале я называл ее этим именем не без
известного внутреннего сопротивления, которое, впрочем, скоро улетучилось.
Она с необыкновенным энтузиазмом принялась знакомить меня с кораблем.
На нем было одиннадцать ярусов. Двигаясь от носа к корме, мы вначале
побывали в небольшой обсерватории, расположенной в носовой части, затем в
раскинувшейся на пяти ярусах главной астрофизической обсерватории, где
находился сильнейший телескоп "Геи", затем посетили навигационный центр и
помещение автоматических аппаратов рулевого управления, разбитых на две
группы: одна из них действовала, когда "Гея" двигалась полным ходом, другая
вступала в действие, когда корабль попадал в сферу притяжения небесных тел.
Потом мы спустились в трюм, где помещались ракетодромы и ангары
для-транспорта "Геи", осмотрели спортивные залы, детский сад, бассейны,
концертный зал, залы видеопластики и отдыха. В конце этого яруса находилась
и наша больница. Там, где жилые помещения примыкали к атомным отсекам,
занимавшим целую корму, возвышалась мощная металлическая стена, служившая
преградой против излучения. Оттуда мы поднялись вверх и обошли по очереди
одиннадцать лабораторий: дальше идти я отказался. Анна, заметив, что у меня
усталость вытесняет восторг, прикусила мизинец, но подумала мгновение и
решила:
- Я знаю, куда мы пойдем теперь! Мы ведь еще не были на смотровых
палубах!
Я согласился, и она с торжествующим видом, обрадованная, взяла меня под
руку и повела за собой.
В конце широкого коридора виднелся матовый серебристый занавес из
плотной материи. Мы раздвинули его и попали в непроглядную тьму,
Довольно долго я ничего не видел. Наконец глаза постепенно стали
привыкать к темноте. Мы находились на длинной и широкой палубе. В стене
через каждые двадцать - тридцать шагов была дверь, на которую указывала
Скачать книгу [0.29 МБ]
Пирамида