- будто и сами мы за деструкцию; конечно, теперь никто не окрестил бы
орден таким именем, оно лишь указывает на известную теологическую
строптивость, напоминает о кризисах, уже пережитых Церковью.
Я невольно зажмурил глаза - мы добрались до места, где своды
туннеля обвалились и канал частично выходил на поверхность,- и долго
не мог приподнять веки, настолько успел отвыкнуть от солнца. Перед
нами лежала равнина без всяких следов растительности; громада города
синела на горизонте, и все пространство рассекали идущие в разных
направлениях дороги, широкие и гладкие, словно отлитые из какого-то
серебристого металла; на них царила совершенная пустота, как и в небе
над нами, по которому плыло несколько белых брюхатых облаков.
Наши стальные кобылы, выглядевшие особенно неуклюже на этом
шоссе, рассчитанном на огромную скорость, и тоже словно ослепленные
непривычным для них сиянием солнца, не торопясь и поскрипывая, шли по
известному монахам кратчайшему пути; но прежде чем они добрались до
бетонного желоба, опять уходящего в землю, между арками виадука
показалось небольшое строение изумрудного и золотистого цвета; я
решил, что это бензоколонка. Рядом с ним стояла плоская, как большой
таракан, машина - должно быть, гоночная; в домике не было окон, но
сквозь полупрозрачные стены солнце просвечивало, как сквозь витраж;
когда наша растянувшаяся колонна оказалась шагах в шестидесяти от
него, я услышал доносящиеся оттуда стоны и хрипы до того ужасные, что
волосы встали у меня дыбом. Голос - без сомнения, человеческий -
хрипел и стонал попеременно. Я уже больше не сомневался, что это крик
пытаемого, а может быть, убиваемого, и взглянул на своих спутников, но
они не обращали никакого внимания на эти исступленные вопли.
Я хотел крикнуть им, позвать и их тоже на помощь, но лишился
голоса при леденящей душу мысли, что судьба истязаемого человека может
им быть до такой степени безразлична; я молча соскочило железной
кобылы и побежал напрямик не оглядываясь. Но прежде чем я успел
добежать, раздался хриплый, короткий визг, и все утихло. Здание было
павильоном легкой, воздушной конструкции, с виду - без всяких дверей;
я обежал его и, не обнаружив входа, застыл как вкопанный перед стеной
из голубоватой стекловидной массы, настолько прозрачной, что я смог
заглянуть внутрь. На забрызганном кровью столе кто-то лежал - между
аппаратами, блестящие трубки или клещи которых впивались в тело, уже
мертвое, перекрученное предсмертной судорогой так, что я не мог
отличить рук от ног. Не видел я и головы или того, что ее заменяло: ее
закрывал надвинутый сверху массивный металлический колокол с
игольчатыми шипами. Многочисленные раны трупа уже не кровоточили,
наверное, сердце перестало биться. Ступни мои жег раскаленный солнцем
песок, в ушах звучал еще нечеловеческий вопль умирающего, я стоял,
парализованный омерзением, страхом, необъяснимостью сцены, ведь больше
здесь никого не было - я мог заглянуть во все углы этого зала машинных
пыток; я скорее почувствовал, чем услышал приближение фигуры в
капюшоне и, краешком глаза заметив, что это настоятель, хрипло
спросил:
- Что это? Кто убил его? А?
Он стоял рядом со мною, как статуя, и я онемел, припомнив, что
это и вправду железная статуя; в подземелье фигуры монахов в капюшонах
не выглядели такими невероятно чужими, как здесь, на самом солнце,
посреди белой геометрии дорог, на чистом фоне горизонта; труп,
скрючившийся в объятиях металла, там, за стеклянной стеной, показался
мне кем-то единственным, кем-то близким, меж тем как я стоял один как
перст среди холодных, логичных машин, не способных ни на что, кроме
отвлеченного умствования. Меня охватило желание, больше того,
решимость уйти, не отозвавшись ни единым словом, не попрощавшись с
ними даже взглядом; между мною и ими в мгновение ока разверзлась
непреодолимая пропасть. И все-таки я продолжал стоять, а рядом молча,
словно чего-то еще ожидая, стоял отец Дарг.
В помещении, залитом голубым светом, пропущенным через стеклянную
крышу и стены, что-то дрогнуло. Сверкающие сочленения аппаратов над
окоченевшим телом пришли в движение. Они осторожно выпрямляли
конечности замученного, поливали его раны какой-то прозрачной
жидкостью, курившейся белым паром; кровь с него смыли, и теперь он
покоился плоско, прибранный к вечному сну; но блеснули какие-то
острия, я решил, что сейчас его вскроют, и, хотя он был уже мертв,
хотел побежать туда, уберечь его от четвертования; однако настоятель
положил мне на плечо железную руку, и я остался на месте.
Сверкающий колокол поднялся, и я увидел нечеловеческое лицо;
теперь все машины работали одновременно и с такой скоростью, что видно
было только мелькание, и под столом - движение стеклянной помпы, в
которой бурлила красная жидкость; наконец в средоточии всей этой суеты
грудь лежащего приподнялась и опала; раны заживали у меня на глазах,
он шевелился и потягивался всем телом.
- Воскрес? - спросил я шепотом.
- Да, - отвечал настоятель. - Чтобы скончаться еще раз.
Лежащий огляделся вокруг; мягкой, словно бескостной ладонью
взялся за рукоятку, торчавшую сбоку, и потянул за нее, колокол снова
надвинулся ему на голову, косые клещи, высунувшись из ножен, схватили
тело, раздался тот же вопль, что и раньше; я до такой степени ничего
уже не соображал, что безропотно позволил отвести себя к терпеливо
ожидавшему нас каравану седоков в капюшонах, в каком-то отупении
вскарабкался на железную клячу и слушал, что мне говорят: настоятель
объяснял, что в павильоне устроен пункт обслуживания, позволяющий
переживать собственную смерть. Делается это для того, чтобы испытать
возможно более сильные ощущения, и вовсе не только мучительные: при
помощи трансформатора раздражителей боль ежесекундно сменяется жутким
наслаждением. Благодаря определенным типам автоморфии дихтонцам мила
даже агония, а кому маловато одной, тот по воскрешении дает убить себя
снова, чтобы пережить необычайное потрясение еще раз. И в самом деле,
наш стальной караван удалялся от места развлекательной казни настолько
медленно, что хрипенье и стоны любителя сильных ощущений еще
доносились до нас. Эта необычная техника получила название
"агонирование".
Одно дело - читать о кровавой сумятице прошлого в исторических
книгах, и другое - хоть в малой мере увидеть и пережить ее самому. Мне
уже так опротивело пребывание на поверхности, под ярким солнцем, среди
излучин серебряных автострад, мелькающая далеко позади искорка
павильона наводила на меня такой ужас, что я с истинным облегчением
Скачать книгу [0.06 МБ]
Пирамида