углубился во тьму канала, встретившего нас холодным и безопасным
безмолвием. Настоятель, догадываясь о моих чувствах, молчал; до вечера
мы посетили еще пустыне некоего анахорета и орден меньших братьев,
поселившихся в отстойнике каналов дачного предместья; наконец поздней
ночью мы закончили объезд епархии и вернулись в обитель
деструкцианцев, перед которыми мне было до странности стыдно за те
минуты, когда я так ужаснулся ими и возненавидел их.
Келья показалась мне уютным домом; на столе ждала приготовленная
заботливым послушником холодная фаршированная этажерка; я быстро
покончил с ней - успев уже проголодаться - и открыл том дихтонской
истории, посвященный новому времени.
В первой главе повествовалось об автопсихических движениях XXIX
века. Всеизменчивость так уже всем надоела, что идея - оставить тело в
покое и заняться перековкой сознания - словно омолодила общество и
вылечила его от маразма. Так началось Возрождение. Во главе его стояли
гениалиты, предложившие сделать всех мудрецами. Тотчас обнаружилась
неутолимая жажда познания, вовсю начали развиваться науки,
устанавливалась межзвездная связь с иными цивилизациями; информация,
однако, росла лавинообразно, и понадобились новые телесные переделки,
ибо ученый мозг не умещался даже в животе; общество огениальнивалось
по экспоненте, и волны умудрения обегали планету. Этот Ренессанс,
усматривавший смысл бытия в Познании, продолжался семьдесят лет.
Рябило в глазах от мыслителей, профессоров, суперпрофессоров,
ультрапрофессоров, а потом и контрпрофессоров.
А так как волочить все более мощный мозг на тылоходах становилось
все неудобнее, после непродолжительной стадии двоедумцев (снабженных"
как бы двумя телесными тачками, передней и задней, для размышлений
высших и низших) гениалиты, силой обстоятельств, превратились в
недвижимость. Каждый из них был замкнут в башне собственной мудрости,
опутанный змеями проводов, как Медуза Горгона; общество походило на
соты, в которых личинки-люди копили мед мудрости. Беседовали
беспроводным манером и обменивались телевизитами; дальнейшая эскалация
привела к конфликту сторонников обобществления частной мудрости со
скопидомами - накопителями знаний, которые всю информацию желали иметь
для себя лично. Началось подслушивание чужих размышлений, перехват
наиболее мозговитых концепций, подкапывание под башни философских и
литературных противников, подтасовка данных, подгрызание кабелей и
даже попытки аннексии чужого психического имущества вместе с личностью
его владельца.
Реакция на все это была решительной. Наши средневековые гравюры,
изображавшие драконов и заморские диковины, - ребячество по сравнению
с телесным разгулом, охватившим планету. Истязухи, вырыванцы и
людорезы рыскали посреди всеобщего хаоса. Расплодились симбиозы тел и
агрегатов, сноровистые во всяком распутстве (головоз, автолюб, селадон-
аппаратчик), а также кощунственные карикатуры на духовенство -
змеинок, змеинокиня, архимандог и святуша.
Именно тогда в моду вошло агонирование. Дело кончилось
стремительным регрессом цивилизации. Орды мускулистых давильцев с
танкинями озорничали в лесах. В укромных норах таились жутеныши. На
планете не осталось уже и признаков того, что когда-то она была
колыбелью гуманоидного разума. В парках, заросших столовым сорняком и
одичавшими вилками и ножами, покоились между кустами салфетника
мебелища - сущие горы дышащего мяса. Эти кошмарные формы чаще всего
были не результатом сознательного планирования, но следствием дефектов
телотворительной аппаратуры: вместо заказанного ей товара она плодила
уродов-дегенератов. В эту эпоху социального монстролиза, как пишет
проф. Гранз, предыстория словно брала реванш у своих поздних потомков,
ибо то, что для первобытного ума было кошмаром мифов, чудовищным
словом, - становилось плотью теперь, в разогнавшемся биотическом
механизме.
В начале XXX века диктаторскую власть над планетой захватил
Дзомбер Глаубон и через двадцать лет добился телесной унификации,
нормализации и стандартизации, поначалу воспринятых как спасение. Он
был сторонником просвещенного и гуманного абсолютизма, а потому не
допустил истребления вырожденцев XXIX века, но велел поселить их в
особых резервациях; кстати сказать, как раз на окраине одной из них,
под развалинами древней столицы провинции, и находился подземный
монастырь деструкцианцев, который дал мне приют. По указу Д.Глаубона
каждый гражданин должен был стать самистом-беззадником, то есть
однополым, сзади и спереди выглядит одинаково. Дзомбер написал
"Мысли", трактат с изложением своей программы. Он лишил население
секса, в котором усматривал первопричину прежнего упадка; центры
наслаждения были оставлены гражданам, правда, после обобществления.
Глаубон также оставил им разум, поскольку не хотел управлять дебилами,
но видел в себе обновителя цивилизации.
Однако же разум - это способность мыслить по-всякому, а значит,
инакомыслить. Нелегальная оппозиция ушла в подполье и устраивала там
мрачные антисамистские оргии. Так, во всяком случае, утверждала
правительственная печать. Впрочем, Глаубон не преследовал
оппозиционеров, принимавших бунтарские формы (омерзенцы, задисты). По
слухам, были также подпольщики-двузадисты, утверждавшие, будто разум
дан как раз для того, чтобы было чем понять, что нужно от него
поскорее избавиться, ведь именно он - виновник всех исторических
бедствий; голову они заменяли тем, в чем принято видеть ее
противоположность, ибо считали ее лишней, вредной и крайне банальной;
но отец Дарг уверял меня, что казенная пресса от усердия
преувеличивала. Задистам действительно не нравилась голова, и они от
нее отказались, но мозг всего лишь перенесли вниз, чтобы на мир он
смотрел пупочным глазом и еще одним, размещенным сзади, немного
пониже.
Наведя кое-какой порядок, Глаубон провозгласил план тысячелетней
социальной стабилизации посредством так называемой гедальгетики. Ее
введению предшествовала шумная пропагандистская кампания под лозунгом
"СЕКС РАДИ ТРУДА". Каждому гражданину выделялось рабочее место, а
инженеры нервных путей так соединяли нейроны его мозга, что он ощущал
наслаждение только при усердном труде. И ежели кто деревья сажал либо
воду носил, он просто млел в упоении, и чем лучше работал, тем
большего достигал экстаза. Но присущее разуму коварство подкопало и
этот, казалось бы, безотказный социотехнический метод. Ибо
нонконформисты трудовой экстаз почитали формой порабощения. Усмиряя в
Скачать книгу [0.06 МБ]
Пирамида