Он замолчал, нахмурился, словно был чем-то недоволен, и дал знак
погасить верхний свет.
Края зала погрузились в полумрак, из которого призрачно выглядывали
нацеленные на середину зеркала. Адмирадир отступил на границу света, но так
было совсем плохо. Он вернулся, и когда под огнями засеребрилась его седина,
судорожно заглотнул воздух.
- Позор! - бросил он им в лицо.
Потом повторил, уже значительно громче:
- Позор! Позор!
После этого он снова замер, неуверенный, должен ли считаться первый, в
некотором смысле пробный выкрик, а потому был ли он выкрикнут троекратно, но
уже задрожал вокруг его седины серебряный ореол, ордена поторопили трепетным
перезвоном, и...
- Пятно! - загремел он, - на чести мундира! Грязь! Докатились!!
Предатели!!!
Он накалялся, но еще сдерживал свой гнев.
- Подлецы!.. Оказанное доверие!..
Возмущался он по-стариковски, с достоинством.
- Безжалостно!.. Во имя!.. От лица всех нас!.. Разжалую!
Когда он выкрикнул это последнее страшное слово, я подумал, что
церемония уже закончилась, но он еще только начал.
Он без слов подскочил к первому, вытянулся и схватил усыпанную
бриллиантами звезду, украшавшую грудь офицера. Он потянул ее сначала слабо,
словно бы снимая с ветки созревшую грушу, а может, ему жаль было так
поступать со столь высоким знаком отличия, но она уже хрустнула, оторвалась
и осталась у него в руке. Мерзкий это был хруст, но - делать нечего, и он
принялся лихорадочно срывать, как на поле боя, как с трупа, звезды, шнуры,
кисти, все, что только мог. Он метнулся к другому, чтобы продолжать это
занятие, и швы, видимо, предварительно умело ослабленные знающим свое дело
портным, поддавались чрезвычайно легко, но так, что было отчетливо слышно.
Он швырял знаки отличия, отобранные заслуги бриллиантовыми молниями на
ковер, топтал драгоценности, давил их, а офицеры, слегка пошатываясь от его
то робких, то неистовых усилий при срывании наград, смертельно бледные,
подавали грудь вперед. В огромных зеркалах появлялись многократные
повторения благородной, блистающей праведным гневом седины, иногда из
стеклянного мрака выплывало источающее презрение око, громадное, словно глаз
глубоководной рыбы, зеркала отражали в себе и множили фрагменты вырванных с
мясом нашивок и эполет, а в самых больших, по углам зала, в бесконечность
уходила аллея позора. Утомившийся старец некоторое время тяжело дышал,
затем, опершись на мою руку, принялся раздавать пощечины. Когда и с этим
было покончено, я должен был сломать о колено сабли, поочередно извлекаемые
из ножен, причем делая это, будучи штатским, я еще более усугублял падение
офицеров. Сабли были чрезвычайно прочные, и я от этих усилий вспотел. После
этого мы оставили погрузившийся во мрак зал Разжалований и через зал
Награждений, тоже со множеством зеркал, подошли к обитым шкурой розового
слоненка резным дверям, которые настежь распахнул перед нами адъютант.
Я вошел вслед за адмирадиром, и мы оказались одни в огромном кабинете.
Посредине стоял напоминавший крепость письменный стол с маленькими
колоннами, за ним - удобно расположенное глубокое кресло; со стен из золотых
рам властно и мудро смотрели глаза адмирадира, облаченного в полные
великолепия мундиры, а в углу стояла его мраморная статуя, на коне и в
натуральную величину.
Он сам снял кивер, отстегнул саблю, подал мне и то и другое, а пока я
высматривал, куда бы положить эти инкрустированные золотом предметы,
расстегнул застежку воротника, слегка отпустил пояс, повозился с пуговицей
под самой шеей, издавая при каждой операции слабые вздохи облегчения,
наконец, посмотрев вокруг с нерешительной улыбкой, расстегнул верхнюю
пуговицу брюк. Допущенный, таким образом, до конфиденциальности, я стал
колебаться, не следовало ли мне тоже ответить улыбкой, но пожалуй, это было
бы с моей стороны дерзостью. Старец с чрезвычайной осторожностью опустился в
глубь кресла и некоторое время тяжело дышал.
Я подумал, что хорошо бы ему снять еще и золотую россыпь орденов, ибо
он вынужден был носить слишком большую тяжесть, но это, разумеется, было
недопустимо.
Страшно постаревший с того мгновения, как избавился от головного убора
и оружия, он зашептал:
- Тайный... хе-хе... тайный...
Он словно бы развеселился от мысли о моей мнимой профессии, а может,
при всем своем величии, он просто немного впал в детство?
Я предпочел, однако, полагать, что, приговоренный жить в мундире среди
иных мундиров, он лелеет тщательно скрываемую симпатию ко всему штатскому, в
котором находит привкус запретного плода. Я готов был уже броситься к его
ногам и рассказать обо всем, что со мной приключилось, но он снова
заговорил:
- Тайный... эхе-хе... тайный?
Для меня это прозвучало как-то иначе, словно он пытался смягчить слово
"тайный". Он обезоруживающе похрюкивал, пощелкивая слегка языком, чуть
похрустывая суставами - все это было словно бы просто так, но скрывало
какую-то внутреннюю дрожь. Он успокаивал себя покашливанием, но глаза его
уже забегали. Неужели он мне не доверял? Я заметил, что и на мои ноги он
поглядывает подозрительно.
Почему именно на ноги? Не потому ли, что я собирался упасть на колени?
- Тайный! - прохрипел он.
Я подскочил к нему. Он поднял руку.
- Нет! Не слишком близко! Слишком близко нехорошо, не надо. Пой,
тайный, о чем ты думаешь! - крикнул он внезапно.
Я понял, что, помня о вездесущем предательстве, умудренный старец
наказывает мне напевать вслух мои мысли, дабы ничто не могло быть от него
скрыто.
- Какой, однако, необычный метод!.. - начал я. Это было первое, что
пришло мне на ум, а дальше все пошло уже само собой.
Он глазами указал мне на боковой ящик стола, я с пением выдвинул его.
Он был заполнен скляночками и бутылочками, из недр его ударил мне в нос и
ошеломил запах старинной аптеки. Старец дышал чуть тише, а я, роясь в ящике,
лихо продолжал напевать...
Его глаза осторожно, даже тревожно провожали одну за другой бутылочки,
которые я по интуитивной подсказке выставлял перед ним. Он приказал
выровнять их в линейку и, распрямившись в кресле - я слышал, как
потрескивали его высохшие кости, - закатал как можно осторожнее рукав
мундира, затем медленно стянул перчатку. Когда из-под замши показалась
Скачать книгу [0.18 МБ]
Пирамида