Что-то их тут было слишком много. Все они стояли на четвереньках, на
всех были новенькие пальто, карманы которых сильно оттопыривались. В
общем-то они не слишком себя утруждали, искоса, исподлобья посматривали по
сторонам, хотя на четвереньках заниматься этим было не очень удобно. Кто-то
кашлянул. Все встали, похожие друг на друга, как братья: приземистые,
плечистые, со шляпами, надвинутыми на лоб.
Удивленный, я остановился. Они, оттесняя друг друга, вполголоса
представились подошедшему офицеру: - Коллега Мердас, храна... коллега
Брандэль, коллега Шлирс, храна...
Появилось десятка два офицеров в парадных формах и при саблях. Они
проверили документы у штатских, штатские проверили остальных офицеров, меня
как-то в общем замешательстве не заметили. "Ага, - подумал я, - это охрана".
К лифту я пробиваться не стал, поскольку не особенно торопился к Эрмсу.
Внезапно раздался звуковой сигнал, на этаж прибывал лифт, возникла толчея,
беготня, но все были сама бдительность, сабли позвякивали на портупеях,
охрана засунула руки глубоко в карманы, наверное, взводя курки, поля всех
шляп двинулись вниз, головы поднялись вверх, ярко освещенная кабина лифта
остановилась, два адъютанта с серебряными шнурками на портупеях бросились к
ручке двери.
Из уст в уста пронеслась весть: "Адмирадир! Уже здесь!"
Офицеры быстро образовали в коридоре строй, посреди которого случайно
оказался и я. Было очевидно, что прибыла какая-то важная персона, и сердце у
меня забилось от волнения.
Из лифта, какого-то специального лифта-люкс, обитого красным
дерматином, увешанного картами и гербами, вышел маленький старичок в
мундире, прямо-таки залитом золотом, слегка волоча левую ногу. Он окинул
быстрым взглядом вытянувшихся по струнке офицеров, а потом, седой, сухой,
рябоватый, выкрикнул безо всякого напряжения, словно нехотя, из одной лишь
многолетней привычки, хлестнул бичом:
- Здорово, ребята!
- Здра-жла-госп-дир! - загремел одетый в мундиры коридор.
Старец покривился, словно уловил фальшивую ноту, но ничего не сказал,
лишь звякнул золотой накидкой с орденами, укутывавшей его грудь, и двинулся
вдоль шеренги. Сам не знаю, как так получилось, но я был в ней единственным
штатским.
Возможно, привлеченный серым пятном моей одежды, он внезапно
остановился.
"Вот сейчас, - промелькнуло у меня в голове. - Броситься ему в ноги,
признаться, просить!" Однако я продолжал стоять. Он хмуро посмотрел на меня,
задумался, звякнул орденами и вдруг спросил:
- Штатский?
- Так точно, штатский, го...
- Служишь?
- Так то...
- Жена, дети?
- Разв...
- Н-да! - сказал он добродушно.
Седой, с кустистой растительностью на лице, он раздумывал, шевеля
бородавкой, выступающей меж усов. Он и в самом деле был рябоват, вблизи это
было весьма заметно.
- Тайный, - хрипло и еле слышно произнес он. - Тайный... видать, сразу
видать! Бывалый, дошлый, тайный. Ко мне!
Он поманил меня пальцем руки, затянутой в снежную белизну перчатки.
Руку при этом он держал на ремнях портупеи, где она терялась среди шнуров и
звезд. С сердцем, готовым выскочить из груди, я выступил из шеренги. Охрана
засуетилась за его спиной, но самый плечистый из уборщиков прокашлял, словно
давая понять, что умывает руки. Я под шепоток свиты двинулся вслед за
старцем, дожидаясь лишь подходящей минуты, чтобы броситься к его ногам. Мы
маршировали по коридору. Офицеры у белых дверей судорожно замирали, словно
наше приближение действовало на них, как удар тока. Они вытягивались,
откидывали голову и отдавали честь. Перед Отделом Присвоения и Лишения
Наград нас ожидал его начальник, престарелый полковник при шпаге. Мы
последовательно миновали залы Дипломатии, Эксгумации, Допуска и
Реабилитации, но вот, наконец, перед двумя дверями, ведущими в залы
Разжалования и Награждения, адмирадир звякнул и остановился.
Я стоял сбоку от него. К нему чинно приблизился начальник Отдела.
- Нда? - допустил его адмирадир до доверительного шепота. - Какая
торжественность?
- Контрторжественность, господин адмирадир...
Он принялся нашептывать в восковое ухо высокопоставленной особы,
видимо, описывая порядок церемоний. До меня доносилось что-то типа: "пять -
рвать - сиять - давать".
- Нда! - бросил адмирадир.
Величественным шагом он приблизился к двери зала Разжалования и замер у
порога.
- Тайный, ко мне!
Я подскочил к нему. Он какое-то время стоял на месте, приняв
монументальную позу, потом, помрачнев, поправил пальцем орден, надвинул
кивер и резко, неумолимо вошел внутрь. Я последовал за ним.
Это был воистину тронный зал, но при этом явно траурный. Стены его
покрывало искусно уложенное складками черное сукно, на черных шнурах свисали
сверху зеркала самого крупного калибра - тяжелые овалы венецианского стекла,
подслеповатые мрачные отражатели с покрытием из разведенной свинцом ртути,
собиравшие все освещение окружавшей обстановки. По углам были расставлены
такие же зеркальные катафалки: вплавленные в эбеновое дерево пластины
холодного стекла, сияющие, словно глаза в безумном ужасе, диски
посеребренной бронзы. В выпуклых висячих зеркалах все раздувалось, грозя
лопнуть, в вогнутых, по углам, весь зал уменьшался, свернутый по складкам
перспективы. Среди этих безжизненных свидетелей долженствующей вскоре
наступить контрторжественности на роскошном ковре с изображением змей и иуд
стояли по стойке смирно пять офицеров в парадной форме, с аксельбантами,
галунами, при саблях.
Смертельно бледные, при виде адмирадира они застыли, лишь звезды
орденов искрились у них на груди да покачивались на плечах серебряные шнуры
и кисточки.
Великолепие их внешнего облика, казалось, опровергало то, чего можно
было бы ожидать, но я сразу понял свою ошибку. Адмирадир прошелся перед
строем в одну сторону, потом в другую и наконец, оказавшись перед крайним,
вскричал:
- Позор!
Скачать книгу [0.18 МБ]
Пирамида