был иметь с ним дело... мы подсунули ему нескольких штатских... он, лежа
крестом, подавал знаки... ну, нарушение параграфа четырнадцатого... а при
квартальном обыске в ризе его офицера-исповедника были обнаружены вшитые
двойные перекрученные серебряные нити.
- Нити? А зачем, собственно?
- Ну как же... для экранирования подслушивающего устройства. Я лично
вел следствие среди причащающихся...
- Благодарю, - сказал я, - пожалуй, достаточно. В общих чертах я
сориентирован. Вы можете идти.
- Но ведь я только начал...
- До свидания, брат.
Монах выпрямился, вытянул руки по швам и ушел. Я остался один. Итак,
религиозные обряды вовсе не были побочным, дополнительным занятием, чем-то
предназначенным для траты свободного времени, но выполняли роль оболочки
нормальной служебной деятельности.
Я посмотрел на мертвого. Палец его задрожал еще сильнее. Я невольно
приблизился к гробу. "Надо бы уходить, пожалуй", - подумал я. Но рука,
которую я держал в кармане, внезапно выскользнула оттуда и легла на кисть
старичка. Это прикосновение было почти мгновенным, но оставило у меня в
памяти след ощущения его холодной, иссохшей кожи. И при этом его мизинец,
задетый кончиками моих пальцев, оказался у меня в руке.
Инстинктивно я разжал пальцы - и он покатился между складками знамени,
и лег там, как маленькая колбаска. Я не мог его так оставить, поднял упавший
мизинец и поднес к глазам.
Сделан он был вроде бы из губки, на нем были нарисованы морщины, имелся
даже ноготь. Протез? До меня донеслись звуки шаркающих шагов. Я спрятал
эластичную вещицу в карман.
В часовню вошло несколько человек.
Они несли венок. Я отступил за колонну. На венке поправляли траурные
ленты с золотыми буквами. У алтаря появился священник. Прислужник поправлял
его одеяние. Я оглянулся. Прямо за моей спиной, рядом с барельефом,
изображавшим отступничество святого Петра, виднелась узкая дверь. За ней
оказался коридорчик, сворачивавший налево. В конце его перед чем-то вроде
обширной ниши с тремя ведущими вверх ступенями сидел на треногом табурете
монах в рясе и деревянных сандалиях. Негнущимися, покрытыми мозолями
пальцами он переворачивал страницы требника. При моем приближении он поднял
на меня глаза. Он был очень стар, с бурым, как земля, пятнышком на лысом
черепе.
- А что у вас там? - спросил я и указал на дверь в глубине ниши.
- А-а? - прохрипел он, приставляя ладонь к уху.
- Куда ведет эта дверь? - крикнул я.
Я наклонился над ним. Блеск радости понимания оживил его помятое лицо.
- Нет, любезный. Никуда. Это келья отца Марфеона, отшельника нашего.
- Что?
- Келья, любезный...
- А можно к этому отшельнику? - спросил я ошеломленно.
Старец отрицательно покачал головой.
- Нет, любезный, нельзя. Отшельник же, любезный...
Секунду поколебавшись, я поднялся по ступенькам и отворил эту дверь.
Предо мной предстало нечто вроде темной, сильно захламленной передней.
Повсюду валялись пустые пакеты, засохшая шелуха от лука, пузырьки, резиночки
- все это, перемешанное с бумажным мусором и обилием пыли, почти сплошь
покрывало пол.
Лишь посередине был проход, вернее, ряд проплешин, куда можно было
поставить ногу, который вел к следующей, словно бы из сказок, из неотесанных
бревен, двери. Проследовав по проходу среди мусора, я добрался до нее и
нажал на огромную, железную, изогнутую ручку. Сначала я увидел и услышал
торопливую возню, громкий шепот, а затем глазам моим в полумраке помещения,
едва освещенного низко горевшей, словно она стояла на полу, свечой,
представилось беспорядочное бегство каких-то личностей, жавшихся по углам,
на четвереньках вползавших под край стола, под нары. Один из пробегавших
задел свечу, и наступила кромешная тьма, полная сварливого шепота и
пыхтения. В воздухе, который я набрал в легкие, стояла удушливая вонь
немытых человеческих тел. Я поспешно отступил к двери.
Старый монах, когда я проходил мимо, поднял глаза над молитвенником.
- Не принял отшельник, а?
- Он спит, - бросил я на ходу.
Меня догнали его слова:
- Как кто в первый раз приходит, так всегда говорит, что спит, а вот
как во второй раз, то надолго остается.
Возвращаться я был вынужден через часовню. Панихида, видимо, уже
состоялась, поскольку гроб, флаги и венки исчезли. Мессу тоже отслужили. На
слабо освещенном амвоне стоял потрясавший руками священник. На его груди под
парчой вырисовывалась квадратная выпуклость.
- ...ибо сказано: "И опробовав все искушения, дьявол отступил от него,
но до времени".
Высокий голос проповедника вибрировал, отдаваясь от скрытого во мраке
свода.
- "До времени" сказано, а где же пребывает он? Может, в море красном,
бурлящем под кожею нашей? Может, где-то в природе? Но разве сами мы, о
братия, не являемся частью природы необъятной, разве шум ее деревьев не
отзывается в костях ваших, а кровь, струящаяся в жилах наших, разве менее
солона, чем вода, которой океан омывает полости скелетов своих тварей
подводных? Разве пустоши глаз наших не ищут огонь неугасимый? Разве не
являемся мы в итоге суетной увертюрой покоя, супружеским ложем праха,
космосом и вечностью лишь для микробов, в жилах наших затерянных, которые
изо всех сил мир наш заполонить стараются? Являемся ли мы неизвестностью,
как и то, из чего возникли мы, неизвестностью, из-за которой удавляемся,
неизвестностью, с которой общаемся...
- Вы слышите? - прошептал кто-то за моей спиной.
Краем глаза я уловил поблескивающее бледное лицо брата- офицера.
- О том, как удавляемся, об удушении... и это называется провокационная
проповедь! Ничего проделать грамотно не умеет. И это называется провокатор!
- Не ищите ключ к тайне, ибо то, что отыщете, шифром сокрытым окажется!
Не пытайтесь постичь непостижимое! Смиритесь!
Голос с амвона отдавался в каменных закоулках храма.
- Это аббат Орфини. Он уже заканчивает. Я его сейчас вызову. Вы
непременно должны этим воспользоваться. Будет лучше всего, если вы доложите
о нем, - шипел бледный брат, почти обжигая мне затылок и шею своим зловонным
дыханием. Ближайшие из прихожан стали оборачиваться.
Скачать книгу [0.18 МБ]
Пирамида