нарушить ее. Лао Цзу первый заметил меня и пошевельнулся; Арсеньев поднял
голову и, мигая, словно ослепленный, спросил:
- Это вы?
Я все еще стоял в дверях.
- Войдите, - сказал Арсеньев.
Мне показалось; что китаец смотрит на меня как-то особенно, но это был
только отблеск света в его очках.
- Вам удалось?.. Вы что-то открыли? Что? - спросил я.
Лао Цзу покачал головой.
- Нет, но... профессор Чандрасекар сделал один опыт... один
эксперимент, который дал... странные результаты.
Он произнес это так тихо, что по телу у меня пробежали мурашки.
- Что это значит?
- Можно еще раз? - спросил китаец. Никто не ответил. Тогда он повернул
ручку усилителя на тележке. Раздался глухой шум, потрескивание, потом
неприятный, резко снижающийся свист. И вдруг из рупора полилась мелодия -
мрачная, напряженная, стремительная и полная смятения. Она не вызывала
ужаса, ибо сама была ужасом; он был в ней, как в огромных скелетах юрских
ящеров, застывших в чудовищных судорогах, когда их залил поток
расплавленной лавы и навеки оставил в позе, полной несказанных мук и
страха. Эта мелодия была как огромные кости, которые, перестав быть
позвонками и ребрами, уже не принадлежат живому существу, но еще не
превратились в известковую скалу, не стали частью мертвого мира. Как они,
она была страшна, отвратительна и в то же время близка, ибо чем-то
вызывала вдруг почти человеческие чувства. Я хотел крикнуть: "Довольно,
довольно, остановите!" - но не мог раскрыть рта и слушал, пораженный,
словно мне довелось через стекло в оцепенении наблюдать за конвульсиями
обитателя бездны, странного и непонятного чудовища, о котором я не знаю
ничего, кроме того, что оно умирает.
Нестройный хор еще раз прогремел и утих. Теперь слышалось только
равномерное шуршанье токов.
Я молчал. Молчали и все. Только где-то внизу слышался легкий шорох
работающего механизма. Я долго не решался, но все же спросил:
- Что это было?
- Так звучит кристалл... одного из этих приборчиков... - произнес
Чандрасекар и, подойдя к аппарату, вынул из держателей металлический
кусочек. - Мне пришла мысль превратить электрические колебания в звуковые.
Мы совершенно не знаем, таково ли действительно предназначение этого
странного прибора... То, что в переводе на звук колебания прозвучали как
музыка, - это может быть чистой случайностью...
- А другие? - спросил я, указывая на рассыпанные серебряные зернышки.
- Ничего, хаос звуков, раздирающий уши, - ответил математик. - Я сам не
знаю, почему это сделал, - прибавил он, помолчав. - Не думаю, чтобы это
была музыка, чтобы они тоже...
- Что с тобой, Лао? - спросил Арсеньев. Физик встал и поднял голову с
таким выражением, словно вглядывался в отдаленный свет. Он не слышал
вопроса Арсеньева и, медленно наклонив голову, несколько раз коснулся
пальцами стеклянной доски аппарата, словно поглаживая ее. Потом обратился
к Райнеру:
- Доктор... давно ли, по-вашему, существует на берегу эта железная
глыба? Вы делали анализы...
- Да, делал еще перед нашим злосчастным полетом. Принимая во внимание
низкий процент кислорода в воздухе... хотя, с другой стороны, присутствие
воды должно действовать каталитически... я думаю, что железо существует в
такой форме лет сто пятьдесят... ну, скажем, даже сто шестьдесят.
- А может быть... девяносто?
- Едва ли. Разве если температура была гораздо выше. А о чем вы
думаете, профессор?
- Если температура была гораздо выше... - повторил китаец очень
медленно и снова сел.
- Вы думаете... - обратился к нему Райнер, но Арсеньев жестом остановил
его.
- Не мешайте ему. Он сейчас нас не слышит.
Эта история произвела на меня такое сильное впечатление, что я забыл о
далеком отсвете, который видел во мраке, когда стоял на палубе. Наутро и в
последующие дни небо мерцало тихими электрическими разрядами, и далекого
отблеска уже не было видно.
БОЛЬШОЕ ПЯТНО
Шестнадцать дней продолжались исследования высоких слоев атмосферы.
Говорю "дней", ибо хотя долина и была наполнена мраком, наши организмы
сохраняли двадцатичетырехчасовой ритм сна и бодрствования. Вместе с
физиками я устанавливал на палубе ракеты радарные приборы и
ультрафиолетовые прожекторы. Мы выпустили также несколько шаров-зондов,
записывающих напряжение ионизации, а помещенные в них передатчики сообщали
нам результаты измерений. Райнер возился в лаборатории, делая анализы
минералов, собранных в Мертвом Лесу. Чандрасекар сидел в кабине "Маракса",
поглощенный какими-то сложными вычислениями. Я с нетерпением ожидал
рассвета, до которого были отложены наиболее важные работы. Погода все
время стояла морозная, лед расстилался на озере удивительно гладкой
поверхностью. Этому способствовал полнейший покой. В темноте среди туч
мерцали беглые отсветы, напоминая пробивавшееся сквозь тучу полярное
сияние. На двадцатые сутки над долиной прошла мощная электрическая буря.
Лед скрипел и трескался, подпираемый волнами, стенки ракеты дрожали,
крупный град стучал по бортам и палубе, но внутрь ракеты не проникало ни
малейшее содрогание воздуха. На следующий день все утихло, и при
уменьшившемся морозе - ртуть в термометре поднялась до минус четырех -
барометр начал падать. Приближался рассвет, а с ним новая сильная буря.
Арсеньев дал распоряжение взлететь. Когда мы в последний раз стояли на
палубе ракеты, небо наливалось тяжелым свинцовым серым светом. Тусклый
отблеск лег на льдины, сковавшие озеро. Потом шлюзы закрылись, и загудели
двигатели. Лед трескался с оглушительным грохотом, распадался на куски,
высоко взлетая над носом "Космократора". Корабль взметнул воду и, оставив
за собою белую бурлящую полосу, круто поднялся в воздух. Из мрака,
разорванного пламенем выхлопов, вынырнули призрачные силуэты гор и полные
синих теней пропасти. Мы поднимались по винтовой линии все выше сквозь
Скачать книгу [0.25 МБ]
Пирамида