блоком: мы висели по обе его стороны. Я хотел окликнуть Эрика, но горло у
меня было сдавлено. Веревка опоясывала меня все с той же силой. Я поднял
руку: она была облита кровью, кровь обрызгала и топорик. Даже падая, я не
выпустил его. И почему-то я не чувствовал никакой боли.
У меня не было сил окликнуть Эрика. Трудно было даже дышать. Мне
пришлось передвинуть рюкзак в поисках каких-нибудь выступов, но найти
ничего не удалось. Тогда я с трудом вбил крюк, который был у меня, и шаг
за шагом, сантиметр за сантиметром, взобрался на ребро хребта. Осторожно
выбравшись на него, я распластался ничком.
Веревка, опоясав выступ, отвесно сбегала в противоположную сторону, где
исчез Эрик. Она медленно покачивалась, как огромный маятник. Эрика не было
видно. Обрыв здесь был отвесный, я снег белел между глыбами, как натянутые
белые струны. У меня мелькнула ужасная мысль, что он разбил себе голову и
висит там - тяжелый труп, раскачивающийся на натянутой веревке. Я
наклонился еще раз и увидел его. Он висел неподвижно, как мешок.
Я умолк. Вызванная мною картина слишком сильно взволновала меня. Я
огляделся, как бы спасаясь от этого видения, и после долгого молчания
продолжал:
- Эрик был жив, но без сознания. Падая, он ударился головой о скалу.
Когда, провозившись целый час, я вытащил его, волосы у него от замерзшей
крови почернели и затвердели, как уголь. Он едва дышал. Пока я, как умел,
перевязывал ему рану, прошло еще с полчаса. Было половина четвертого. Я
двинулся обратно, оставив рюкзак Эрика и запасную веревку. Сначала я
пробовал тащить его, но это оказалось невозможно; тогда я взвалил его себе
на спину. На первом шагу я чуть не упал. Потом сделал второй шаг, третий -
и пошел. Через час я был уже над обрывом у хребта, спустил Эрика на
веревке и спустился сам. Дальше начинался уклон, и идти было легче. Эрик
стукался головой о мои плечи, спину, но я ничего не мог поделать. Небо уже
темнело на востоке, когда мы достигли снежных башен. Пройти через них с
Эриком было невозможно, - я знал это, и знал также, что он замерзнет, если
я уйду за кем-нибудь. К тому же проделать этот путь еще раз было свыше
моих сил. Поэтому я спустился на лавинный склон и пошел напрямик, взяв
несколько наискось. У меня был один шанс из ста, может быть, из тысячи,
что лавина не начнет скользить, - но, как оказалось, я выиграл.
Правда, теперь это уже не имело значения. Подняться обратно на хребет я
не мог, груз на спине придавливал меня к склону. Я знал только, что должен
спускаться, и спускался. Несколько раз падал; один раз начал скользить
вместе со своей ношей все быстрее и быстрее. Мелькнула мысль: "Не стоит!
Довольно". И все же я инстинктивно вбил топорик в снег и счастливо
остановился. Потом обвязал спальный мешок веревкой и начал подниматься.
Через каждые несколько метров я останавливался, закручивал веревку вокруг
топорика и подтягивал мешок кверху. Было уже темно, когда мы добрались до
хребта. Я влез в мешок и так провел всю ночь рядом с Эриком. Ночь была
необычайно теплая, предвещавшая приближение муссонов, и это спасло меня.
Как только в редеющей тьме обрисовались горы, я поднялся. Взваливая Эрика
себе на спину, я не мог отогнать от себя мысль, что он уже мертв. Чтобы
проверить, поднес к его губам лезвие топорика - оно затуманилось - и тогда
уже двинулся в путь. Защитные очки я потерял при падении, так что уже к
полудню глаза у меня заболели от блеска. Временами я переставал сознавать,
что мои ноги двигаются, что я иду. Иногда меня выводило из забытья дыхание
Эрика, греющее мне шею, иногда у меня самого вырывался какой-то хрип или
стон, и это меня на мгновение отрезвляло.
Не раз мне казалось, что больше выдержать уже нельзя. Тогда я говорил
себе: "Еще пятнадцать шагов, и брошу". А когда они были пройдены, то
говорил: "Еще десять". И так все время. Переступая через низкий порог, я
споткнулся и упал в снег. Меня охватила приятная дремота, и не хотелось
вставать. Но тут я услышал над ухом явственный голос: "Он уже умер". Я
приподнялся на руках и украдкой, как вор, начал развязывать веревку,
которой Эрик был привязан ко мне. И тогда, услышав, что сердце его бьется,
я встал и пошел дальше. Что было потом, не помню. Кажется, я ел снег, -
помню, что-то жгло мне горло ледяным огнем. Вероятно, я был без сознания.
Товарищи, ожидавшие в одиннадцатом лагере нашего возвращения, сами
больные, все же в полдень вышли нас искать и часа в два увидели на вершине
хребта черное пятнышко. Они подумали, что возвращается только один из нас,
и, лишь подойдя совсем близко, поняли, что ошиблись. Они кричали мне,
чтобы я остановился и подождал их, давали мне советы, как спускаться. Я
ничего не слышал, не знал, где нахожусь, - я должен был идти, вот и все.
На полпути они меня встретили, взяли Эрика, и, завернув в полотнище
палатки, отнесли в лагерь. Меня тоже пришлось нести: как только Эрика
сняли с моих плеч, я сразу упал в снег ничком, словно только эта ноша и
держала меня до последней минуты. Я никого не узнавал...
Наступило долгое молчание. Я уже ни на кого не смотрел и разговаривал,
казалось, с черным экраном, с бесконечным пустым пространством, в котором
кишели звезды.
- Когда я очнулся, светило солнце и было тепло. Хотел двинуть ногой, но
не мог: она была в гипсе. Под пальцами ощущалось мягкое одеяло. В окно
виднелось небо в белых облаках. Кто-то вошел и, удивленный тем, что я
открыл глаза, остановился на пороге. Я пощупал одеяло и, почувствовав, что
оно не исчезло, расплакался.
Я снова замолчал и смог продолжить рассказ лишь после продолжительной
паузы.
- Это было через неделю после экспедиции, в первом лагере, в Гангтоке.
У меня была сломана нога, - не знаю, как это случилось. И еще расширение
сердца, - левая камера сместилась чуть не подмышку. Я был слаб, так слаб,
что едва мог говорить.
На этот раз молчание тянулось так долго, словно я уже кончил. Арсеньев
поднял голову и посмотрел мне в глаза.
- Он погиб?
- Да. Умер на другой день после того, как я его принес. Оказалось, что
все это было ни к чему.
- Неправда! - резко, почти гневно возразил Арсеньев. - И никто не имеет
права так говорить, даже вы!
- Вы хотите сказать, что это было геройствам? - возбужденно спросил я.
- Товарищи по экспедиции не раз давали мне понять, что уважение их ко мне
возросло после этого случая... А меня это только сердило. Потому что там я
его ненавидел. Да, ненавидел! Вам я могу сказать всю правду. Я проклинал
его и молился, чтобы он умер, да еще как молился!..
- Но вы все же продолжали идти?
Я не ответил.
- В наше время, - произнес Арсеньев, - нет ни страха, ни нужды, ни тех
Скачать книгу [0.25 МБ]
Пирамида