Откровенно говоря, я не мог бы ответить ему на его вопрос. Впрочем, он
и не спрашивал меня, а продолжал говорить сам с собой.
- Это то, что мы называем шифром, - рассуждал он вслух. - Смысл
написанного умышленно скрыт за буквами, расставленными в беспорядке, но,
однако, если бы их расположить в надлежащей последовательности, то они
образовали бы понятную фразу. Как я мыслю, в ней, быть может, скрывается
объяснение какого-нибудь великого открытия или указание на него!
Я, с своей стороны, думал, что тут ровно ничего не скрыто, но остерегся
высказать свое мнение.
Профессор между тем взял книгу и пергамент и начал их сравнивать.
- Записи эти сделаны не одной и той же рукой, - сказал он, -
зашифрованная записка более позднего происхождения, чем книга, и
неопровержимое доказательство тому мне сразу же бросилось в глаза. В самом
деле, в тайнописи первая буква - двойное М, - не встречается в книге
Турлесона, ибо она была введена в исландский алфавит только в
четырнадцатом веке. Следовательно, между манускриптом и документом лежат
по крайней мере два столетия.
Рассуждение это показалось мне довольно логичным.
- Это наводит меня на мысль, - продолжал дядюшка, - что таинственная
запись сделана одним из обладателей книги. Но кто же, черт возьми, был
этот обладатель? Не оставил ли он своего имени на какой-нибудь странице
рукописи?
Дядюшка поднял повыше очки, взял сильную лупу и тщательно просмотрел
первые страницы книги. На обороте второй страницы он открыл что-то вроде
пятна, похожего на чернильную кляксу; но, вглядевшись попристальнее, можно
было различить несколько наполовину стертых знаков. Дядя понял, что именно
на это место надо обратить наибольшее внимание; он принялся чрезвычайно
старательно рассматривать его и разглядел, наконец, с помощью своей лупы
следующие рунические письмена, которые смог прочесть без затруднения.
- Арне Сакнуссем! - воскликнул он торжествующе. - Но ведь это имя, я к
тому же еще исландское, имя ученого шестнадцатого столетия, знаменитого
алхимика!
Я посмотрел на дядю с некоторым удивлением.
- Алхимики, - продолжал он, - Авицена, Бэкон, Люль, Парацельс были
единственными истинными учеными своей эпохи. Они сделали открытия, которым
мы можем только удивляться. Разве не мог Сакнуссем под этим шрифтом
скрыть, какое-либо удивительное открытие? Так оно должно быть! Так оно и
есть!
При этой гипотезе воображение профессора разыгралось.
- Весьма вероятно, - дерзнул я ответить, - но какой мог быть расчет у
этого ученого держать в тайне столь чудесное открытие?
- Какой? Какой? Почем я знаю! Разве Галилей не так же поступил с
Сатурном? Впрочем, мы увидим: я вырву тайну этого документа и не буду ни
есть, ни спать, пока не разгадаю ее.
"Ну-ну!" - подумал я.
- Ни я, Аксель, и не ты! - продолжал он.
"Черт возьми! - сказал я про себя, - как хорошо, что я пообедал за
двоих!"
- Прежде всего, - сказал дядюшка, - надо выяснить язык "шифра". Это не
должно представлять затруднений.
При этих словах я живо поднял голову. Дядюшка продолжал разговор с
самим собой:
- Нет ничего легче! Документ содержит сто тридцать две буквы: семьдесят
девять согласных и пятьдесят три гласных. Приблизительно такое же
соотношение существует в южных языках, в то время как наречия севера
бесконечно богаче согласными. Следовательно, мы имеем дело с одним из
южных языков.
Выводы были правильны.
Но какой же это язык?
- Сакнуссем, - продолжал дядя, - был ученый человек; поэтому, раз он
писал не на родном языке, то, разумеется, должен был отдавать преимущество
языку, общепринятому среди образованных умов шестнадцатого века, а именно
- латинскому. Если я ошибаюсь, то можно будет испробовать испанский,
французский, итальянский, греческий или еврейский. Но ученые шестнадцатого
столетия писали обычно на латинском. Таким образом, я вправе признать не
подлежащим сомнению, что это латынь.
Я вскочил со стула. Мои воспоминания латиниста возмущались против
утверждения, что этот ряд неуклюжих знаков может принадлежать
сладкозвучному языку Виргилия.
- Да, Латынь, - продолжал дядюшка, - но запутанная латынь.
"Отлично! - подумал я. - Если ты ее распутаешь, милый дядюшка, ты
окажешься весьма сметливым!"
- Всмотримся хорошенько, - сказал он, снова взяв исписанный мною
листок. - Вот ряд из ста тридцати двух букв, расположенных крайне
беспорядочно. Вот слова, в которых встречаются только согласные, как,
например, первое "nrnlls"; в других, напротив, преобладают гласные,
например, в пятом "uneeief", или в предпоследнем - "oseibo". Очевидно, что
эта группировка не случайна; она произведена _математически_, при помощи
неизвестного нам соотношения между двумя величинами, которое определило
последовательность этих букв. Я считаю несомненным, что первоначальная
фраза была написана правильно, но затем по какому-то принципу, который
надо найти, подверглась преобразованию. Тот, кто владел бы ключом этого
шифра, свободно прочел бы ее. Но что это за ключ? Аксель, не знаешь ли ты
его?
На этот вопрос я не мог ответить - и по весьма основательной причине:
мои взоры были устремлены на прелестный портрет, висевший на стене, - на
портрет Гретхен. Воспитанница дядюшки находилась в это время в Альтоне у
одной из родственниц, и я был очень опечален ее отсутствием, так как -
теперь я могу в этом сознаться - хорошенькая питомица профессора и его
племянник любили друг друга с истинным постоянством и чисто немецкой
сдержанностью. Мы обручились без ведома дяди, который был слишком геологом
для того, чтобы понимать подобные чувства. Гретхен была очаровательная
блондинка, с голубыми глазами, с несколько твердым характером и серьезным
складом ума; но это ничуть не уменьшало ее любви ко мне; что касается
меня, я обожал ее, если только это понятие существует в старогерманском
языке. Образ моей юной фирландки перенес меня мгновенно из мира
действительности в мир грез и воспоминаний.
Я мечтал о моем верном друге в часы трудов и отдохновения. Она изо дня
в день помогала мне приводить в порядок дядюшкину бесценную коллекцию
камней; вместе со мной она наклеивала на них этикетки. Мадмуазель Гретхен
Скачать книгу [0.16 МБ]
Пирамида