– Неужели? Скажите, какое событие вы отмечаете двадцать пятого декабря?
– Рождество. Рождение Иисуса Христа.
– Однако, согласно Библии, Спаситель был рожден в марте. С какой стати мы
отмечаем день его появления на свет в декабре?
В аудитории воцарилось молчание.
– На двадцать пятое декабря, друзья мои, – улыбнулся Лэнгдон, – приходился
древний языческий праздник, именовавшийся sol invictus, что на нашем языке
означает «непобедимое солнце». И это, как вам, видимо, известно, – день зимнего
солнцеворота, тот замечательный момент, когда солнце возвращается к нам и дни
становятся длиннее. – Лэнгдон откусил от яблока кусок, прожевал его и продолжил:
– Конкурирующие религии частенько присваивают существующие у противной стороны
праздники, дабы облегчить переход к новой вере. Этот процесс, именуемый
transmutatum, позволяет людям избежать потрясений при адаптации к новой для них
религии. Верующие продолжают отмечать прежние праздники, возносить молитвы в
знакомых местах и пользоваться привычными символами... они просто замещают
одного бога другим.
Эти слова привели девицу в первом ряду в полную ярость.
– Вы хотите сказать, что христианство есть не что иное, как солнцепоклонство, но
только в иной упаковке?!
– Вовсе нет. Христианство позаимствовало свои ритуалы не только у
солнцепоклонников. Канонизация, например, отражает обряд рождения «новых богов»,
описанный древними авторами. Практика «съедения божества» – наше Святое
причастие – встречается у ацтеков. Даже умирающий на кресте за наши грехи
Христос – концепция, как утверждают некоторые исследователи, не только
христианская. Согласно традициям ранних адептов Кецалькоатля , юноша приносил
себя в жертву, искупая грехи других членов общества.
– Но хоть что нибудь в христианстве является оригинальным? – испепеляя
профессора взглядом, спросила девица.
– В любой организованной религии оригинального крайне мало. Религии не рождаются
на пустом месте. Они произрастают одна из другой. Современные верования являют
собой своего рода коллаж... вобравший в себя все попытки человечества постичь
суть божественного.
– Постойте, постойте! – возник окончательно проснувшийся мистер Хитцрот. – Я
обнаружил в христианстве то, что является совершенно оригинальным. Как насчет
изображения Бога? Христиане никогда не представляли Творца в виде ястреба или
чудища, какими изображали своих божеств ацтеки. Одним словом, наш Создатель
никогда не имел облика странного или ужасного. Напротив, он всегда представлялся
благообразным старцем с седой бородой. Итак, образ нашего Бога есть явление
оригинальное, не так ли?
– Когда недавно обращенные христиане отказывались от своих богов – языческих,
греческих, римских или иных, – они постоянно задавали вопрос, как выглядит их
новое верховное божество, – с улыбкой произнес Лэнгдон. – Церковь, со
свойственной ей мудростью, избрала на эту роль одну из самых могущественных и
почитаемых фигур... наиболее узнаваемое лицо в истории человечества.
– Старика с белой развевающейся бородой? – скептически спросил Хитцрот.
Лэнгдон показал на сонм древних богов, изображенных на прикрепленном к стене
плакате. Во главе их восседал старец с белой, развевающейся по ветру бородой.
– А Зевс вам никого не напоминает? – спросил Лэнгдон.
Прозвучал звонок, и занятия на этом закончились.
– Добрый вечер, – произнес за его спиной мужской голос.
От неожиданности Лэнгдон едва не подпрыгнул. Голос вернул его назад в Пантеон.
Оглянувшись, он увидел пожилого человека в синей сутане с красным крестом на
груди. Продемонстрировав в улыбке не совсем здоровые зубы, человек спросил с
сильным тосканским акцентом:
– Ведь вы же англичанин? Не так ли?
– Вообще то нет, – почему то смущенно ответил Лэнгдон. – Я американец.
Настала очередь смущаться незнакомцу.
– Простите меня ради Бога, – сказал он. – Вы так хорошо одеты, что я решил...
Примите мои извинения.
– Чем могу вам помочь? – спросил Лэнгдон. Неожиданное появление служки испугало
американца, и сердце его колотилось, никак не желая успокаиваться.
– Я надеялся, что это мне удастся вам помочь. Я выступаю здесь в качестве
чичероне. – С гордостью указав на выданный городом официальный значок, он
добавил: – Мой долг сделать так, чтобы ваше пребывание в Риме доставило вам
максимальное удовольствие.
«Максимальное удовольствие? Такого удовольствия, находясь в Риме, я не испытывал
никогда, – подумал американец, – и, надеюсь, не испытаю впредь».
– Вы кажетесь мне весьма достойным человеком, – льстиво произнес гид, – и
вопросы культуры вас интересуют значительно больше, чем остальных туристов. Если
желаете, я мог бы рассказать вам об истории этого восхитительного сооружения.
– Это очень мило с вашей стороны, – вежливо улыбнулся Лэнгдон, – но поскольку я
сам профессионально занимаюсь историей культуры...
– Замечательно! – Глаза чичероне засияли так, словно он только что выиграл
главный приз в лотерее. – В таком случае вы наверняка получите удовольствие от
моего рассказа! Пантеон, – начал свою заученную речь гид, – был сооружен Марком
Агриппой в 27 году до Рождества Христова...
– И перестроен императором Адрианом в 120 году нашей эры, – перебил тосканца
Лэнгдон.
– Купол Пантеона оставался самым большим безопорным сооружением подобного рода
до тех пор, пока в 1960 году в Новом Орлеане не был построен стадион, известный
под названием «Супердоум».
Лэнгдон застонал. Этого человека невозможно было остановить.
– ...а в пятом веке один теолог назвал Пантеон Домом дьявола. Он считал, что
отверстие в крыше является вратами для демонов.
Лэнгдон отключил слух и обратил взор на круглое окно в куполе. Вспомнив
предположение Виттории о возможном способе убийства, он представил, как из дыры
над его головой вываливается заклейменный кардинал и с глухим стуком падает на
мраморный пол. И это событие должно привлечь внимание прессы. Кажется, так
выразился убийца. Лэнгдон огляделся в поисках репортеров. Таковых в Пантеоне не
оказалось. Поняв, что теория Виттории не выдерживает критики и что подобный трюк
является полным абсурдом, американец тяжело вздохнул.
Лэнгдон продолжил осмотр, а лектор, не прекращая бубнить, тащился за ним по
пятам, словно преданный пес. Это еще раз подтверждает, подумал американец, что в
мире нет ничего хуже, чем влюбленный в свое дело специалист по истории искусств.
На противоположной стороне зала Виттория с головой ушла в собственное
расследование. Девушка впервые осталась одна с того момента, когда услышала о
смерти отца. Только сейчас до нее наконец полностью дошла страшная реальность
последних восьми часов ее жизни. Отца убили. Убили неожиданно и жестоко. Почти
такую же боль причиняло ей и то, что труд всей жизни отца оказался оскверненным,
став оружием в руках террористов. Виттория чувствовала себя виноватой в том, что
Пирамида
