там меня никто и не любит, а ты мой муж, ты должен меня взять с
собой, это еще ничего не значит, что у нас нет детей, все равно
ты мой муж, а я твоя жена, а дети у нас с тобой еще появятся...
Просто, я честно тебе скажу, я пока еще не хочу детей,
непонятно мне, зачем они и что мы с ними будем делать... Мало
ли что там староста говорит или этот твой старец, у нас в
деревне совсем не так было: кто хочет -- у того дети, а кто не
хочет, у того их нет...
-- А ну вернись домой,-- сказал Кандид.-- Откуда это ты
взяла, что я ухожу? Я же на Выселки, я же к обеду буду дома...
-- Вот и хорошо, вот я с тобой и пойду, а к обеду мы
вместе вернемся, обед у меня со вчерашнего дня готов, я его так
спрятала, что его даже этот твой старик не найдет...
Кандид пошел дальше. Спорить было бесполезно, пусть идет.
Он даже повеселел, ему захотелось с кем-нибудь сцепиться,
помахать дубиной, сорвать на ком-нибудь тоску и злость, и
бессилие, накопленное за сколько-то там лет. На ворах. Или на
мертвяках -- какая разница? Пусть девчонка идет. Тоже мне,
жена, детей она не хочет. Он размахнулся как следует, ахнул
дубиной по сырой коряге у обочины и чуть не свалился: коряга
распалась в труху, и дубина проскочила сквозь нее, как сквозь
тень. Несколько юрких серых животных выскочили и, булькнув,
скрылись в темной воде.
Нава скакала рядом, то забегая вперед, то отставая. Время
от времени она брала Кандида за руку обеими руками и повисала
на нем, очень довольная. Она говорила об обеде, который так
ловко спрятала от старца, о том, что обед могли бы съесть дикие
муравьи, если бы она не сделала так, что муравьям до него в
жизни не добраться, о том, что разбудила ее какая-то вредная
муха и что, когда она вчера засыпала, он, Молчун, уже храпел, а
во сне бормотал непонятные слова, и откуда это ты такие слова
знаешь, Молчун, просто удивительно, никто у нас в деревне таких
слов не знает, один ты знаешь, и всегда знал, даже когда совсем
больной был, и то знал...
Кандид слушал и не слушал, привычный нудный гул отдавался
у него в мозгу, он шагал и тупо многословно думал о том, почему
он ни о чем не может думать: может, это от бесконечных
прививок, которыми только и занимаются в деревне, когда не
занимаются болтовней, а может, еще от чего-нибудь... Может
быть, это сказывается весь дремотный, даже не первобытный, а
попросту растительный образ жизни, который он ведет с тех
незапамятных времен, когда вертолет на полной скорости влетел в
невидимую преграду, перекосился, поломал винты и камнем рухнул
в болото... Вот тогда меня, наверное, и выбросило из кабины,
подумал он. Выбросило меня тогда из кабины,-- в тысячный раз
подумал он. Ударило обо что-то головой,-- так я больше и не
оправился... а если б не выбросило, то я бы утонул в болоте
вместе с машиной, так что это еще хорошо, что меня выбросило...
Его вдруг осенило, что все это -- умозаключения, и он
обрадовался; ему казалось, что он давно потерял способность к
умозаключениям и может твердить только одно: послезавтра,
послезавтра...
Он глянул на Наву. Девчонка висела у него на левой руке,
смотрела снизу вверх и азартно рассказывала:
-- Тут все они сбились в кучу, и стало страшно жарко, ты
знаешь ведь, какие они горячие, а луны в ту ночь совсем не
было. Тогда мама стала подталкивать меня тихонько, и я
проползла на четвереньках у всех под ногами, и мамы уж больше
мне видеть не привелось...
-- Нава,-- сказал Кандид,-- опять ты мне эту историю
рассказываешь. Ты мне ее уже двести раз рассказывала.
-- Ну так и что же? -- сказала Нава, удивившись.-- Ты
какой-то странный, Молчун. Что же мне тебе еще рассказывать? Я
больше ничего не помню и не знаю. Не стану же я тебе
рассказывать, как мы с тобой на прошлой неделе рыли погреб, ты
же это и сам все видел. Вот если бы я рыла погреб с кем-нибудь
другим, с Колченогом, например, или с Болтуном... -- Она вдруг
остановилась.-- А знаешь, Молчун, это даже интересно. Расскажи
ты мне, как мы с тобой на прошлой неделе рыли погреб, мне еще
никто об этом не рассказывал, потому что никто не видел...
Кандид опять отвлекся. Медленно покачиваясь, проплывали по
сторонам желто-зеленые заросли, кто-то сопел и вздыхал в воде,
с тонким воем пронесся рой мягких белесых жуков, из которых
делают хмельные настойки, дорога под ногами то становилась
мягкой от высокой травы, то жесткой от щебня и крошенного
камня. Желтые, серые, зеленые пятна -- взгляду не за что было
зацепиться, и нечего было запоминать. Потом тропа круто
свернула влево, Кандид прошел еще несколько шагов и, вздрогнув,
остановился. Нава замолчала на полуслове.
У дороги, головой в болоте, лежал большой мертвяк. Руки и
ноги его были растопырены и неприятно вывернуты, и он был
совершенно неподвижен. Он лежал на смятой, пожелтевшей от жары
траве, бледный, широкий, и даже издали было видно, как страшно
его били. Он был как студень. Кандид осторожно обошел его
стороной. Ему стало тревожно. Бой произошел совсем недавно:
примятые пожелтевшие травинки на глазах распрямлялись. Кандид
внимательно оглядел дорогу. Следов было много, но он в них
ничего не понимал, а дорога впереди, совсем близко, делала
новый поворот, и что было за поворотом, угадать он не мог. Нава
Скачать книгу [0.17 МБ]
Пирамида