помогите стол разобрать, будем сейчас пить чай... Правильно! Будем пить
чай с блюдца и петь народные песни - это будет у нас чистая, трезвая,
истинно русская жизнь! "По реке плывет топор с острова Неверова. И куда же
ты плывешь, железяка херова?.." О, этот яркий солнечный мир частушки -
абстрактный, словно живопись Сальвадора Дали: "На горе стоит кибитка,
занавески новеньки. В ней живет интеллигент, его дела фуевеньки!.."
Слушайте, что это у вас за манера образовалась - материться при
женщинах?.. А это такая новейшая московская манера: целоваться при встрече
и материться при женщинах... И через посредство женщин!.. То есть как это?
Ну, когда женщины сами матерятся... Семен, Семка! А ну давай грянем
мамину, любимую:
- Ой ты гарный Семенэ, приди сядь биля менэ,
И коровы в менэ е, сватай менэ, Семенэ!
И коровы в менэ е, сватай менэ, Семенэ!
- На що ж менэ ти коровы, як у тебэ рыжи бровы!
А як вот визму в одной Леле, тай то будэ полюбовэ!.....
Ах, Клавдия Владимировна, матушка наша! Она ж - певунья была, эх!...
Да! Как вы с ней, бывало, на два голоса! А?..
- Ой ты гарный Семенэ, приди сядь биля мэнэ,
И кожухи в менэ е, сватай менэ, Семенэ!
И кожухи в менэ е, сватай менэ, Семенэ!
- На що ж менэ ти кожухи, як у тебэ длинны вухи!
А як вот визму в одной Леле, тай то будэ полюбовэ!.....
А какие пироги пекла! Оладьи какие, с абрикосовым вареньем!.. Да
разве наши, нынешние, такое могут?.. Куда им! Не та школа...
- Ой ты гарный Семенэ, приди сядь биля мэнэ,
Карбованци в менэ е, сватай менэ, Семенэ!
- Карбованци в тебэ е?! Ах ты душка мое!..
Разошлись в три ночи. У самого дома Сема Мирлин поймал такси и
обратился к шоферу с историческим вопросом:
- Вилл ю телл аз зе вей ту зе Москов сити?
А Жека с Танькой, в ожидании конца переговоров, стояли в обнимку с
Виконтом и тихонько выводили - с чувством глубокого удовлетворения:
...Когда мы все уже лежали на панели,
Арончик все-таки дополз до Розанелли
И ей шепнул, от страсти пламенея:
"О Роза, или вы не будете моею?..."
2
И вот нежданно-негаданно настало время ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОГО
ДОКАЗАТЕЛЬСТВА. У него, бывало, и раньше побаливала печенка - на Кавказе
однажды так схватило, что он не чаял живым остаться, - однако все
кончалось до сих пор без тяжелых последствий. Английская соль помогала,
нош-па, а еще он приспособился сахарный песок жрать во время приступов.
Мама сказала как-то: "Печенка сладкое любит", вот он и взял в обыкновение,
- как прихватит (после выпивки, после жирного-жареного, а иногда и просто
так, без какой-либо определенной и ясно видимой причины), прихватит его,
бывало, так он всю ночь сидит, скрючившись, читает что-нибудь, не
требующее ясных мозгов, пьет слабый чай и заедает сахарным песком. К утру
обычно отпускало, и можно было жить дальше, придерживаясь, по возможности,
какой-никакой диеты.
А теперь вот не отпустило. И через день не отпустило. И через два. И
через неделю. Болело не так чтобы очень уж сильно (на Кавказе было
пострашнее), но зато - непрерывно, упорно и как-то совсем уж безнадежно.
Грызло - молча и страшно.
Лариска извелась с ним - он не хотел идти к врачу, не хотел вызывать
врача, он все надеялся, что как-нибудь обойдется. Однако же - никак не
обходилось.
На восьмой день Виконт, не спрашивая ни у кого и ни с кем не
договариваясь, привел знакомого врача из Военно-Медицинской, полковника,
розового, дьявольски интеллигентного, покрытого по всем видимым местам
золотистым редким пухом. Полковник обследовал красногоровский живот
прохладными мягкими пальцами и сказал: "Ваша болезнь, Станислав
Зиновьевич, к сожалению, миновала свою терапевтическую стадию... Из
терапевтической она перешла теперь в стадию хирургическую." И сказано это
было так, что Станислав тут же и сдался. Да впрочем, у него уже и сил
больше не было сопротивляться: за эту неделю он так измучился, что теперь
уже был готов на все.
В больнице его быстренько (по блату, разумеется) подготовили и, не
теряя ни секунды, повезли в операционную. Он лежал в каталке на спине,
неяркие матовые плафоны проплывали над ним, и он думал, что, вполне
возможно вот, что эти плафоны - последнее, что он видит.
Над столом яростно светили хирургические юпитера, в операционной было
холодно, врачи переговаривались негромко и непонятно, потом (он не стал
смотреть) что-то вцепилось ему в запястье, ему показалось - какие-то
железные когти, но это просто погнали ему в вену (как было объявлено)
некий "кураре-содержащий" препарат, на предмет анестезии. Голоса вдруг
отдалились и превратились в смутный фон, почему-то световой, а не
звуковой, а потом он провалился в ничто, вынырнул, ничего уже не слыша, а
видя один лишь прожекторный свет, потом снова провалился и снова вынырнул
- теперь уже в последний раз.
Ослепительный свет стал тьмой, в то же время оставаясь светом. Это
было так странно... так томительно странно... Но это же и принесло
облегчение. Ничего больше не стало - только тьма, тьма ослепительного
света, и долгожданный покой...
Правда, был еще голос, он возник вдруг и ниоткуда - отвратительно
громкий, гулкий какой-то, с реверберациями, напористый и неотвязный.
"...Красногоров, б..., сука проклятая! Открой рот!... Рот раскрой,
Скачать книгу [0.31 МБ]
Пирамида