говорить, - продолжал он, возвысив голос с иронической торжественностью, -
но к спутникам. Многих и многих отманить от стада - вот для чего пришел
ты... Откуда?" Никто не знал, и Г.А. сказал: "Ницше. Это был большой поэт.
Однако ему весьма не повезло с поклонниками".
И велел всем идти спать.
ДНЕВНИК. 20 ИЮЛЯ. 11 УТРА
Мы в осаде.
В семь утра нас поднял на ноги дикий рев, лязг, гром, одним словом,
оглушительная какофония. Я бросился к окну. Вдоль всего фасада растянулась
толпа прилично одетых павианов. Добры молодцы. Человек двести, наверное.
Все кривляются, все размахивают конечностями и неслышно орут на нас. У
каждого функен, включенный на полную мощность, и, кроме того, они
приволокли еще десяток стационарных _з_в_у_ч_к_о_в_, каждый ватт на сто, и
эти звучки тоже работают вовсю. Надо же - не поленились! Не поленились
притащить звучки, не поленились подняться в такую рань, не поленились
намалевать плакаты. На плакатах: "Носов, убирайся из города!", "Долой
дворянское гнездо!", "Лицеисты, стыдно! Вы должны быть с нами!" Морды
потные, налитые, волосы дыбом, как у диких, пасти разинуты, но что орут -
ничего не слышно за музыкой.
Между ними и лицеем вдоль тротуара стоят редкой цепочкой спиною к нам
ребята из городского патруля. (Не без удовольствия узнал я среди них
Сережку Сенько, Рената Гияттулина, Рейнгарта Хансена с биологического и -
с особенным удовольствием - Ивана моего родимого Дроздова.) Не знаю, как
уж они там договорились с добрыми молодцами, но те ближе, чем на два шага,
к ним не приближаются. Не сразу заметил я в сторонке два "лунохода" и
кучку милиционеров. Угрюмых. Происходящее им явно не нравится. Издержки
демократии.
Сначала все это показалось мне скорее забавным. Потом, когда я
познакомился с лозунгами, я испытал сильнейший приступ естественного
раздражения. Но страха вначале не было совсем, это я помню точно.
Однако пять минут спустя мне пришлось принять участие в нелегкой
процедуре обуздания и остужения нашего Аскольда. Будучи настоящим
суперменом и чемпионом города по субаксу, он побелел лицом, выпятил
челюсть и танком двинулся вниз по лестнице к выходу - наводить порядок.
Исполненный железной твердости, беспощадной последовательности и
абсолютной непримиримости. Девчонки с визгом повисли на нем с двух сторон,
но он их даже и не заметил. Пришлось тут уж и мне тряхнуть стариной, и
только втроем мы сначала притормозили, а в вестибюле и остановили его
неудержимое движение. Румянец вернулся ему на щеки, он принес нам
извинения за свою горячность, и мы все направились к Г.А.
И вот тут на меня накатило. Воображение мое ни с того ни с сего
нарисовало мне картину, как Аскольдик вырывается от нас, врезается в
толпу, и что тогда начинается? Лишь в этот момент я понял, что ничего
забавного у нас тут не происходит, что все держится на волоске, и стоит
этому волоску лопнуть, как волна зверства захлестнет и нас, и ребят из
патруля, и милицию, - не только в том смысле, что зверье растерзает нас,
но и в том смысле, что мы все сами сделаемся зверьми.
(Страшная штука - неуправляемое воображение. Я уверен, что и
Аскольдика подвело именно оно. Выглянул он в окошко, увидел это кишение
зверья и испытан страх - но, будучи суперменом, бросился выбивать клин
клином, с каждым шагом к выходу сам все более превращаясь в зверя.)
Пока мы шли к Г.А., мне объяснили, что лицей, оказывается, пуст.
Кроме нас в здании никого нет. Ни повара, ни библиотекаря, ни дежурного
преподавателя - никого. Только Серафима Петровна не испугалась. Даже
ночной вахтер таинственно исчез. Видимо, драпанул через хозяйственный
выход.
Г.А. спустился нам навстречу. Он был совершенно такой, как всегда.
Последовали распоряжения. Зойке и Аскольду - отправиться на кухню,
готовить завтрак, а заодно и обед. Серафима Петровна уже там, будете на
подхвате. Остальным заниматься своими делами. Кстати, где наш де Сааведра?
Де Сааведра тут же появился. Оказывается, все это время он торчал на
крыше и снимал осаду на видеопленку, правда, к сожалению, без акустики.
Смешной он был - встрепанный, в одних трусах, и аппарат на ремне, как
автомат. Г.А. посмотрел на него с одобрением и продолжал: к окнам
желательно не подходить. То есть если очень интересно, то подходить,
разумеется. можно, но при этом языки не показывать, козу не делать и
вообще не совершать аллегорических телодвижений. Стекол жалко.
Мы разошлись по постам.
Пневмопочта работает. Я просмотрел газеты. Признаюсь, с отвращением.
Все-таки настолько всеобщего взрыва озлобления и неприязни я не ожидал. В
рамках держалась только "Ташлинская правда". Все же прочие наши газеты
шипели и плевались, как ошпаренные коты.
Деятельность, несовместимая с высоким званием народного педагога...
Проповедь ложных утверждений, противоречащих самым высоким идеалам
социализма... Ядовитая проповедь провозглашения (проповедь
провозглашения!) мира между трудом и тунеядством... Претензии на роль
некоего гуру, проповедующего новую религию, проповедь взглядов, идейно
разоружающих строителей коммунизма... Приговоры: запретить
преподавательскую деятельность; выгнать на пенсию; в двадцать четыре часа
выдворить из города - через посредство административной высылки в
установленном порядке...
Более всего неистовствуют, конечно, наши обожаемые хрипуны. Но совсем
ненамного отстают от них господа наробразовцы, молодежные вожди,
заместители деканов и вообще кадровики всех мастей. Несколько рабочих с
"тридцатки", пара мастеров-наставников с крупнопанельного, и даже трое
каких-то неедяк, видимо, насмерть перепуганных размахом происходящего. И
уж совсем ни к селу ни к городу - военный комендант.
Что характерно: Ревекка не выступила. Милиция промолчала. Горсовет
практически промолчал. Такое впечатление, что весь этот рык и рев -
действительно глас народа. Видимо, Г.А. своей статьей попал в самое
больное место, я даже не понимаю, в какое именно. О Флоре - почти ни
слова. Такое впечатление, что про нее забыли совсем. Мне даже в голову
пришло, что Г.А., может быть, нарочно выступил со своей статьей, чтобы
перевести огонь на себя. Чтобы они оставили в покое Флору и разрядились на
него.
Скачать книгу [0.17 МБ]
Пирамида