понятию "крестник". Были там крестники Калигулы, крестники Клавдия,
крестники Тиберия. Возомнившие о себе сенаторы, проштрафившиеся артисты,
иноземные князья, мастера и любители красного словца, непотрафившие
реформаторы - некоторые при семействах и скарбе, а некоторые без ушей, без
языка, иногда без гениталий.
И все это была элита, даже те, кто был без гениталий. Социально
близкие. А полуголый, вываренный в кипящем масле, облезлый
профессиональный бандит был социально чуждым. Строго говоря, он был даже
недостоин ссылки: если уж на него не хватило масла, то место ему было, без
всякого сомнения, на кресте, а не в светском обществе. Поэтому первые
недели пребывания его на острове были омрачены инцидентами.
Впрочем, правильнее было бы сказать, что недели эти были омрачены с
точки зрения гордых прикахтов. Они стремились исправить упущение властей -
и не преуспели.
Сначала были убиты три собаки: его пытались травить собаками, он убил
их и вместе с Прохором съел, зажарив на угольях. Затем были изувечены
четверо рабов сенатора Варрона, посланные отомстить за собак. Бандит лишил
их гениталий, чтобы они в дальнейшем ни в чем не превосходили своего
хозяина.
Тогда на него устроили настоящую облаву, которой руководили опальные
офицеры Четырнадцатого легиона. Облава кончилась ничем: сожгли пустую
развалюху, в которой ютился он с Прохором, разбили единственный его горшок
со вчерашней похлебкой да захватили несколько коз, случившихся неподалеку
и вряд ли ему принадлежавших.
Той же ночью поселок прикахтов запылал, подожженный с четырех концов
пастухами-фригийцами, а бандит со своим Прохором, нагрузившись скарбом
сенатора Варрона, ушел в горы. Таким образом, развеселое приключение
изнывавших от скуки крестников трех императоров превратилось в тяжелую и
бессмысленную войну с аборигенами, окончившуюся лишь месяц спустя
капитуляцией на достаточно унизительных условиях.
Иоанн-Агасфер стал жить в горах. С точки зрения стороннего
наблюдателя, это было чисто растительное существование. Он ничего не
делал, только ел да спал. Приносил воду и добывал пищу Прохор. Иногда
приходили пастухи. Не здороваясь, садились у костра и пили кислое вино,
принесенное с собой в облезлых мехах. Тогда Иоанн напивался. Иногда ему
хотелось женщину. Свободных женщин на острове не было. Он обходился
козами. Никаких иных желаний у него не возникало. Собственно, он был
счастливейшим человеком своего времени: ему не надо было работать, и все,
чего он желал, было у него под рукой.
Вокруг него ничего не происходило.
Зато внутри него происходили вещи, поистине поразительные, и он с
тревогой и изумлением впитывал их в свое сознание часами напролет, валяясь
на шкурах в убогом шалашике. Началось это, несомненно, от римского яда,
когда он трупом плавал в луже собственной блевотины на полу экзекуторской.
Это продолжалось сквозь нестерпимую боль, когда его варили у Латинских
ворот. И с тех пор это не прекращалось. Были ли это голоса, теперь уже
вполне ясно и внятно рассказывающие ему о принципах и законах бытия?
Возможно. Возможно, это были именно голоса. Были ли это видения, яркие и
огромные, видения того, что было, того, что будет, того, что есть? Да,
очень может быть. Он видел. Он видел, он обонял, он осязал, он ужасался и
восторгался. Но он не участвовал.
Долгое время он думал, что это боги говорят с ним, что они готовят
его к какому-то великому деянию и наделяют его для этого нечеловеческим
знанием, - _в_с_е_з_н_а_н_и_е_м_ наделяют они щедро его. Но по мере того,
как сознание его наполнялось, по мере того, как вселенная вокруг него и в
нем самом становилась все огромнее, все понятнее, все яснее в своих
неисчислимых связях, протянутых в прошлое и будущее, все проще в своей
неизреченной сложности, - по мере того, как все это происходило, он все
тверже укреплялся в мысли, что никаких богов нет и нет демонов, и нет
магов и чародеев, что ничего нет, кроме человека, мира и истории, и все
то, что озаряет его сейчас, идет не извне, а изнутри, из него самого, и
что никаких таких особенных деяний не предстоит ему, а предстоит ему
просто жить вечно, со всей вселенною внутри.
Замечательно, что в минуты бодрствования, пока он пожирал печеную
рыбу, или глотал квашеное молоко, или подбирался к похотливой козе, он
оставался прежним Иоанном-Агасфером, и даже не Иоанном-Агасфером, а
попросту Иоанном Боанергесом - диким, хищным, простодушным галилеянином,
не знающим грамоты и живущим только пятью чувствами и тремя вожделениями.
Даже память об Учителе уже потускнела в нем, оставив лишь смутное ощущение
неопределенной ласковой теплоты.
Он никогда не мог похвастаться хорошей памятью, если это не касалось
мести и ненависти. В часы бодрствования сверхзнание его спало в нем, как
Левиафан в толще вод, и если бы в такие часы его спросили, например,
почему восходят и заходят небесные светила, он просто не понял бы вопроса.
И если бы самому ему пришло в голову задаться вопросом, почему, например,
дети похожи на родителей, он бы только подивился неожиданному баловству
мысли, узревшей вопрос в естественном порядке вещей, а искать ответ он бы
даже не попытался.
Знание просыпалось в нем неожиданно и всегда помимо воли. Как
правило, это случалось в минуты крайнего раздражения, когда настигали его
приступы нетерпимости к людям, к их глупости, к их самоуверенной
болтливости, к их рабскому наслаждению собственным ничтожеством перед
высшими силами - богами, жрецами или властями, - к их животному.
Впервые это случилось жарким летним вечером, когда солнце уже зашло и
возле тлеющего костра шла неторопливая, специфически мужская беседа под
молодое самодельное вино. Обыкновенным путем разговор от женщин перешел на
коз, и пастухи с большим знанием дела принялись втолковывать Иоанну и
Прохору все тонкости этого приятного занятия: по каким признакам следует
выбирать животное; каким образом надлежит подготовить его к употреблению;
а главное, какие меры надо принять, чтобы и в удовольствии ничего не было
потеряно, и чтобы не случилось скверного - чтобы не зачать чудовище.
Иоанн-Агасфер ничего не имел ни против мужской беседы, ни против
козлиного поворота ее. Но когда пастухи понесли чепуху о козлолюдях, об их
ужасном облике, об их кровавых повадках, когда вранье пошло громоздиться
на вранье, когда наперебой и безудержно пошли мешаться авторитетные ссылки
на богов и дедов, когда под треск раздираемых на грудях козьих шкур пошли
в ход свидетельства очевидцев и непосредственных виновников, вот тогда
Иоанн-Агасфер не выдержал. Он заговорил. Он сказал этим крикливым дуракам,
что потомство коз от людей невозможно. (Он только что с совершенной
ясностью понял, что знает это и, более того, совершенно точно знает,
Скачать книгу [0.17 МБ]
Пирамида