Это была проповедь. На прекрасном литературном языке. Если он и
переходил на жаргон, то лишь для того, чтобы особо подчеркнуть,
растолковать самым непонятливым какую-нибудь важную для него формулировку.
Он говорил о Флоре. Он говорил об особенном мире, где никто никому не
мешает, где мир, в смысле Вселенная, сливается с миром, в смысле покоя и
дружбы. Где нет принуждения, и никто ничем никому не обязан. Где никто
никогда ни в чем не обвиняет. И поэтому счастлив, счастлив счастьем покоя.
Ты приходишь в этот мир, и мир обнимает тебя. Он обнимает тебя и
принимает тебя таким, какой ты есть. Если у тебя болит, Флора отберет у
тебя эту боль. Если ты счастлив, Флора с благодарностью примет от тебя
твое счастье. Что бы ни случилось с тобой, что бы ты ни натворил, Флора
верит и знает, что ты прав. Флора никому не навязывает свое мнение, а ты
свободен высказаться о чем угодно и когда угодно, и Флора выслушает тебя
со вниманием. За пределами Флоры ты дичь среди охотников, здесь же ты
ветвь дерева, лист куста, лепесток цветка, часть целого.
Он говорил о законах Флоры. Флора знает только один закон: не мешай.
Однако, если ты хочешь быть счастливым по-настоящему, тебе надлежит
следовать некоторым советам, добрым и мудрым. Никогда не желай многого.
Все, что тебе на самом деле надо, подарит тебе Флора, остальное - лишнее.
Чем большего ты хочешь, тем больше ты мешаешь другим, а значит, Флоре, а
значит, себе. Говори только то, что думаешь. Делай только то, что хочешь
делать. Единственное ограничение: не мешай. Если тебе не хочется говорить,
молчи. Если не хочется делать, не делай ничего.
Пила сильнее, но прав всегда ствол.
Ты нашел бумажник? Берегись! Ты в большой опасности.
Хотеть можно только то, что тебе хотят дать.
Ты можешь взять. Но только то, что не нужно другим.
Всегда помни: мир прекрасен. Мир был прекрасен и будет прекрасен.
Только не надо мешать ему.
(Г.А. сказал потом по этому поводу: "Стань тенью для зла, бедный сын
Тумы, и страшный Ча не поймает тебя". - И спросил: "Откуда?").
В самый разгар проповеди странные звуки привлекли мое внимание. Я
вгляделся сквозь дым и обмер. Тот самый бородатый-волосатый (обволошенный)
принялся овладевать своей бритой соседкой.
Мне сделалось невыносимо стыдно. Я опустил глаза и не мог больше
поднять их. Особенно мучительно было сознавать, что все это видят и Мишка,
и Г.А. За фловеров мне тоже было стыдно, но их-то как раз все это совсем
не шокировало. Я видел, как некоторые поглядывали на совокупляющуюся пару
с любопытством и даже с одобрением.
"Внезапно из-за кустов раздалось странное стаккато, звук, который я
до сих пор не слышал, ряд громких, отрывистых О-О-О; первый звук О был
подчеркнутый, с ударением и отделен от последующих отчетливой паузой. Звук
повторялся вновь и вновь, а через две или три минуты я понял, что было его
причиной. Ди Джи спаривался с самкой".
Вопрос: откуда? Ответ: Джордж Б. Шаллер "Год под знаком гориллы".
РУКОПИСЬ "ОЗ" (4)
4. Вечером первого, как сейчас помню, августа (дело было еще в
Ташлинске) меня остановил на Теренкуре наш шофер Гриня. Отведя меня в
сторонку, он с небрежностью, показавшейся мне несколько нарочитой,
спросил:
- Как там у нас сейчас насчет субстанции?
- Где это - у нас? - осведомился я, пребывая в настроении
злобно-ироническом.
- Ну, в Ленинграде, в Москве...
- Да как везде, - сказал я, продолжая оставаться в том же настроении.
- Семнадцать тридцать пять. А повезет - так десять с маленьким.
- Ну да, ну да... - промямлил Гриня неопределенно. - Ну, а если,
скажем, она особая?
- "Особая"?.. Да ее, по-моему, давно уж не выпускают.
- Да нет, я не про эту "особую" тебя... - сказал Гриня нетерпеливо. -
Я тебя спрашиваю: особая субстанция - как? Нематериальная, независимая от
моего тела!
Я пригляделся к нему, но ничего такого не заметил. Вообще-то, Гриня,
по моим наблюдениям, был человек непьющий и вполне положительный. Хозяин.
Лучший садовый участок при обсерватории. С домиком. Все своими руками.
Старый "Москвич" собрал себе своими руками... Он правильно оценил мой
взгляд и несколько смутился.
- Да нет, это я так... - проговорил он уклончиво и вдруг принялся
рассказывать, как заезжие гастролеры в прошлом году обманули мать его,
старуху, выклянчивши у нее за пятерку дедовскую икону, коей цены нет, и за
которую любой музей отдал бы, не глядя, два стольника, самое малое.
Я слушал его с недоумением, а он вдруг, оборвав свой рассказ,
предложил мне зайти к нему в "домишко" через два часа, чтобы
"посвидетельствовать". Он, оказывается, хочет некую сделку совершить, и
нужно ему, чтобы при том присутствовал надежный человек.
Не могу сказать, чтобы предложение это пришлось мне по вкусу, однако
и отказаться я тоже не мог. Нас с Гриней связывают давние приятельские
отношения, еще с начала шестидесятых, когда я был начальником, а он
шофером экспедиции, занимавшейся в Туркестане поисками места для установки
Большого Телескопа. Гриня мне многим был обязан, да и я ему кое-чем обязан
был, ибо оба мы были грешны в молодости, Гриня - побольше, я - поменьше,
но оба.
И вот спустя два часа, то есть поздним уже вечером, оказался я в
Гринином "домишке", что прятался в зарослях каких-то экзотических кустов
на его садовом участке. Снаружи стояла глубокая южная тьма, кричали
цикады, пахло пряностями и цветами, а внутри под лампой с розовым абажуром
за столом, покрытым старенькой, но чисто выстиранной скатертью, некогда
роскошной, сидели мы втроем: Гриня (Григорий Григорьевич Быкин, водитель
первого класса), я (Сергей Корнеевич Манохин, кандидат физико -
математических наук, старший научный сотрудник) и Агасфер Лукич (Агасфер
Лукич Прудков, агент Госстраха).
ГРИНЯ: осведомляется у Агасфера Лукича, не возражает ли тот против
присутствия здесь вот этого вот свидетеля.
АГАСФЕР ЛУКИЧ: не только не возражает, но всячески приветствует, ибо
знает, ценит и полностью доверяет.
Скачать книгу [0.17 МБ]
Пирамида
