знаю. Я знаю только, что с двадцатого года шурик и мари
ушли в группу свободного поиска. С тех пор я их,
собственно, ни разу не видел. Один раз говорил по видео...
я был тогда диспетчером, и шура запрашивал у меня
разрешение на выход с пандоры. - Вандерхузе снова вздохнул.
- между прочим, у шуры отец жив и сегодня, павел
александрович. Надо будет обязательно к нему зайти, когда
вернемся... - он помолчал. - если хотите знать, - обьявил
он, - я всегда был против свободного поиска. Архаизм.
бродят по космосу в одиночку, опасно, научный выход
ничтожный, а иногда мешают... Помните историю с каммерером?
они все притворяются, будто мы уже овладели космосом, будто
мы в космосе как дома. Неверно это. И никогда это не будет
верно. Космос всегда будет космосом, а человек всегда
остается всего лишь человеком. Он будет только становиться
все более и более опытным, но никакого опыта не хватит,
чтобы чувствовать себя в космосе как дома... По-моему,
шурик и мари так ничего и не нашли в космосе, во всяком
случае, ничего такого, о чем стоило бы рассказать хотя бы
за столом в кают-компании.
- Но зато они были счастливы, - сказала Майка, не
оборачиваясь.
- Почему ты так думаешь?
- Иначе бы они вернулись! Зачем им было что-то искать,
если они и без того были счастливы? - Майка сердито
посмотрела на Вандерхузе. - что вообще стоит искать, кроме
счастья?
- Я мог бы тебе ответить, что тот, кто счастлив,
ничего и не ищет, - сказал Вандерхузе, - но я не
подготовлен к такому глубокому спору, да и ты тоже, как ты
полагаешь? Рано или поздно мы начнем обобщать понятие
счастья на негуманоидов...
- На борту! - раздался голос Комова. - смотреть
внимательно!
- Именно это я и хотел сказать, - проговорил
Вандерхузе, и Майка снова отвернулась к экрану.
Теперь мы смотрели на экран все втроем. Солнце было
совсем низко, оно висело над самыми вершинами, и на сопках
уже лежали тени. Ярко отсвечивала посадочная полоса, шапка
пара над болотом казалась теперь тяжелой и неподвижной, а
верхушка ее, через которую пробивался солнечный свет,
сделалась пронзительно-фиолетовой. Все вокруг было очень
неподвижно, даже Комов.
- Пять часов, - негромко сказал Вандерхузе. - не пора
ли нам обедать? Геннадий, как вы будете есть?
- Мне ничего не надо, - сказал Комов. - я захватил с
собой. А вы поешьте, потом может стать не до того.
Я поднялся.
- Пойду готовить. Какие заказы?
И тут Вандерхузе сказал:
- Вижу!
- Где? - сейчас же спросил Комов.
- Идет к нам по берегу, со стороны айсберга. Градусах
в шестидесяти влево от вашего направления на корабль.
- Ага, - сказала Майка. - я тоже вижу! Действительно,
идет.
- Не вижу! - нетерпеливо сказал Комов. - дайте
координаты по дальномеру.
Вандерхузе сунул лицо в нарамник дальномера и
продиктовал координаты. Теперь и я увидел: вдоль самой
кромки черной воды, не спеша, словно бы нехотя, брела к
кораблю зеленоватая, скособоченная фигурка.
- Нет, не вижу, - сказал Комов с досадой. -
рассказывайте мне.
- Н-ну, значит, так... - начал Вандерхузе и
откашлялся. - идет медленно, смотрит на нас... В руках
охапка каких-то прутьев... Остановился, поковырял ногой в
песке... Бр-р-р, по такой холодине - нагишом... Пошел
дальше... Смотрит в вашу сторону, геннадий... Любопытно,
анатомия у него не человеческая, точнее, не совсем
человеческая... Вот опять остановился и все время смотрит в
вашу сторону. Неужели вы его не видите, геннадий? Он же
прямо у вас на траверзе, к вам он сейчас ближе, чем к
нам...
Пьер александрович семенов, космический маугли,
приближался. Сейчас до него было метров двести, и когда
Майка давала на мониторе увеличенное изображение, можно
было рассмотреть даже его ресницы. Заходящее солнце как раз
проглянуло в промежуток между двумя горными пиками, снова
стало совсем светло, длинные тени протянулись вдоль пляжа.
Это был ребенок, мальчишка лет двенадцати, угловатый
подросток, костлявый, длинноногий, с острыми плечами и
локтями, но этим сходство с обычным мальчиком и
ограничивалось. Уже лицо у него не было мальчишеское - с
человеческими чертами, но совершенно неподвижное,
окаменевшее, застывшее, как маска. Только глаза у него были
живые, большие, темные, и он стрелял ими налево и направо,
словно сквозь прорези в маске. Уши у него были большие,
оттопыренные, правое заметно больше левого, а из-под левого
уха тянулся по шее до ключицы темный неровный шрам -
грубый, неправильно заживший рубец. Рыжеватые свалявшиеся
волосы беспорядочными космами спадали на лоб и на плечи,
торчали в разные стороны, лихим хохлом вздымались на
макушке. Жуткое, неприятное лицо, и вдобавок - мертвенного,
синевато-зеленого оттенка, лоснящееся, словно смазанное
каким-то жиром. Впрочем, так же лоснилось и все его тело.
он был совершенно голый, и когда он подошел к кораблю
совсем близко и бросил на песок охапку сучьев, стало видно,
какой он весь жилистый, без всяких следов этой трогательной
детской незащищенности. Он был костлявый, да, но не тощий -
Скачать книгу [0.12 МБ]
Пирамида
