нее был сын Тойво Глумов одиннадцати лет, а о муже она не сообщала ничего. В
настоящее время -- о чудо! -- она работала сотрудником спецфонда музея
внеземных культур, который располагался в трех кварталах от нас, на площади
звезды. И жила она совсем неподалеку -- на Аллее канадских елей.
Я позвонил ей немедленно. На экране появилась серьезная белобрысая
личность со вздернутым облупленным носом, окруженным богатыми россыпями
веснушек. Несомненно это был Тойво -- Глумов младший. Глядя на меня
прозрачными северными глазами, он объяснил, что мамы нет дома, что она
собиралась быть дома, но потом позвонила и сказала, что вернется завтра
прямо на работу. Что ей передать? Я сказал, что ничего передавать не надо, и
попрощался.
Так. Придется ждать до утра, а утром она будет долго вспоминать, кто же
это такой, Лев Абалкин, и затем, вспомнив, скажет со вздохом, что ничего не
слыхала о нем вот уже двадцать пять лет.
Ладно. У меня в списке первоочередников оставался еще один человек, на
которого, впрочем, никаких особых надежд я возлагать не осмеливался. В конце
концов, после четвертьвековой разлуки люди охотно встречаются с родителями,
очень часто -- со своим учителем, нередко -- со школьными друзьями, но лишь
в каких-то особенных, я бы сказал -- специальных случаях память возвращает
их к своему школьному врачу. Тем более, если учесть, что этот школьный врач
пребывает в экспедиции, в глуши, на другой стороне планеты, а нуль-связь,
согласно сводке, уже второй день работает неуверенно из-за флюктуаций
нейтринного поля.
Но мне просто ничего больше не оставалось. Сейчас в манаосе был день, и
если уж вообще звонить, то звонить надо было сейчас.
Мне повезло. Ядвига Михайловна Леканова оказалась как раз в пункте
связи, и я смог поговорить с нею немедленно, на что никак не рассчитывал.
Было у Ядвиги Михайловны полное, до блеска загорелое лицо с пышным темным
румянцем, кокетливые ямочки на щеках, сияющие синие глазки и мощная шапка
совершенно серебряных волос. Она обладала каким-то трудноуловимым, но очень
милым дефектом речи и глубоким бархатным голосом, наводившим на совершенно
неуместные игривые мысли о том, что совсем недавно эта дама могла при
желании вскружить голову кому угодно. И, по всему видно, кружила.
Я извинился, представился и изложил ей свою легенду. Она прищурилась,
вспоминая, сдвинула соболиные брови.
-- Лев Абалкин?... Лева Абалкин... Простите, как вас зовут?
-- Максим Каммерер.
-- Простите, Максим, я не совсем поняла. Вы выступаете от себя лично
или как представитель какой-то организации?
-- Да как вам сказать... Я договорился с издательством, они
заинтересовались...
-- Но вы сами -- просто журналист или все-таки работаете где-нибудь. Не
бывает же такой профессии -- журналист...
Я почтительно хихикнул, лихорадочно соображая, как быть.
-- Видите ли, Ядвига Михайловна, это довольно трудно сформулировать...
Основная профессия у меня... Н-ну, пожалуй, прогрессор... Хотя, когда я
начинал работать, такой профессии еще не существовало. В недалеком прошлом я
-- сотрудник КОМКОНа... Да и сейчас связан с ним в известном смысле...
-- Ушли на вольные хлеба? -- сказала Ядвига Михайловна.
Она по-прежнему улыбалась, но теперь в ее улыбке не хватало чего-то
очень важного. И в то же время -- весьма и весьма обычного.
Вы знаете, Максим, -- сказала она, -- я с удовольствием с вами поговорю
о Леве Абалкине, но с вашего позволения -- через некоторое время. Давайте, я
вам позвоню... Через час-полтора.
Она все еще улыбалась, и я понял, чего не хватает теперь в ее улыбке,
-- самой обыкновенной доброжелательности.
-- Ну, разумеется, -- сказал я. -- как вам будет удобно...
-- Извините меня, пожалуйста.
-- Нет, это вы должны меня извинить...
Она записала номер моего канала, и мы расстались. Странный какой-то
получился разговор. Словно она узнала откуда-то, что я вру. Я пощупал уши.
Уши у меня горели. Пр-р-роклятая профессия... "и началась самая
увлекательная из охот -- охота на человека..." О темпора, о морес! Как они
часто все-таки ошибались, эти классики... Ладно, подождем. И ведь придется,
наверное, лететь в этот манаос. Я запросил сводку. Нуль-связь была
попрежнему неустойчивой. Тогда я заказал стратолет, раскрыл папку и принялся
читать отчет Льва Абалкина об операции "Мертвый мир".
Я успел прочитать страниц пять, не больше. В дверь стукнули, и через
порог шагнул Экселенц. Я поднялся.
Нам редко приходилось видеть Экселенца иначе, как за его столом, и
всегда как-то забываешь, какая это костлявая громадина. Безупречно белая
полотняная пара болталась на нем, как на вешалке, и вообще было в нем что-то
от циркача на ходулях, хотя движения его вовсе не были угловатыми.
-- Сядь, -- сказал он, сложился пополам и опустился в кресло передо
мной.
Я тоже поспешно сел.
-- Докладывай. -- приказал он.
Я доложил.
-- Это все? -- спросил он с неприятным выражением.
-- Пока все.
-- Плохо. -- сказал он.
-- Так уж и плохо, Экселенц... -- сказал я.
-- Плохо! Наставник умер. А школьные друзья? Я вижу, они у тебя даже не
запланированы! А его однокашники по школе прогрессоров?
-- К сожалению, Экселенц, у него, по-видимому, не было друзей. В
интернате, во всяком случае, а что касается прогрессоров...
-- Уволь меня от этих рассуждений. Проверь все. И не отвлекайся. При
чем здесь детский врач, например?
-- Я стараюсь проверить все. -- сказал я, начиная злиться.
-- У тебя нет времени мотаться на стратолетах. Занимайся архивами, а не
полетами.
-- Архивами я тоже займусь. Я собираюсь заняться даже этим голованом.
Щекном. Но у меня намечен определенный порядок... Я вовсе не считаю, что
детский врач -- это совсем уж пустая трата времени...
-- Помолчи-ка, -- сказал он. -- дай мне твой список.
Он взял список и долго изучал его, время от времени пошевеливая
костлявым носом. Я голову готов был дать на отсечение, что он уставился на
какую-то одну строчку и смотрит на нее, не отрывая глаз. Потом он вернул мне
листок и сказал:
-- Щекн -- это неплохо. И легенда твоя мне нравится. А все остальное --
Скачать книгу [0.15 МБ]
Пирамида