четвертом курсе он присоединился к "Союзу демократической молодежи против
правительственного произвола" (СДМПП, двадцать шесть человек). Выяснилось,
что он был активным распространителем "Информационного листка",
разоблачавшего противоправные действия КГБ, прокуратуры и партийной элиты.
Выяснилось, что он участвовал в жутком заговоре против здоровья и жизни
членов Политбюро. И завертелось следствие.
Нина кинулась к отцу, прося вступиться. Но специалист по
журналистской деятельности Ульянова-Ленина был в бешенстве. Зятя он
называл не иначе, как грязным антисоветчиком, вонючим предателем и змеей,
пригретой на его, тестя, груди. Колотя себя по залысому лбу, он кричал о
волке, коего сколь ни корми, а он сожрет вдвое и еще харкнет тебе же в
морду. И он потребовал, чтобы Нина немедленно подала на разводи тем самым
смыла бы позорное пятно со славной фамилии Востоковых...
Нина не отреклась от Кима Волошина, и тогда отец отрекся от дочери.
Нина ушла из дома, и Екатерина Федоровна приютила ее у себя. Конечно,
ей было страшновато, но страхи эти порождались не столько реальностями,
сколько предубеждениями. Ведь Екатерина Федоровна нигде в штате не
состояла, и ее работодатели, если и было им что-либо известно, никак этого
не показывали. Вдобавок разгорелся в ней некий азарт, ощутила она в себе
некое чувство протеста. Расхрабрившись, она нагрянула к Востокову и
потребовала у него вещи Нины и даже часть имущества, заведомо
принадлежавшего покойной Нининой матери. Востоков, осунувшийся,
полинявший, не стал возражать.
А Нина металась по инстанциям, умоляла, писала бесчисленные слезницы.
С работы ее, конечно, попросили, но она и не заметила этого. Бедняжка,
избалованная благополучной жизнью, еще не утратившая благородно-идиотских
иллюзий, не переставала надеяться, что дело кончится благополучно. Тут в
одночасье и рухнуло на нее зло.
Нина была беременна. В одной из самых высоких инстанций на нее грубо
наорали с ударениями кулаком по столу и с множественным топаньем ногами. И
у нее получился выкидыш. И она тронулась умом. И провела почти два года в
сумасшедшем доме. Екатерина Федоровна навещала ее там. Она сидела на
койке, тихая, почти неподвижная, и истаивала, как свеча. Потом ее сочли
выздоровевшей, и Екатерина Федоровна опять взяла ее к себе. Работать она,
конечно, больше не могла, да и никто бы не взял ее на работу, и она вела
их общее хозяйство, бесшумная и серая, как мышь... Материально, впрочем,
все обстояло благополучно: понемногу распродавались вещички, еще довольно
регулярно приходили анонимные переводы на небольшие суммы. При Нининых
потребностях...
Но это о Нине. О жизни же Кима в то ужасное для Волошиных время
Екатерине Федоровне известно немного и только в самых общих чертах. Он не
любил вспоминать. Хотя иногда его все же прорывало.
В следственном изоляторе (знаменитая Матросская тишина) ему выбили
глаз. В первом лагере (Котлаг, Болотный мыс) за отказ выходить на работы
"суки" отрубили ему долотом палец ("Я его там сам и похоронил". - "Кого?"
- "Да палец же... Впрочем, собственный палец - это "кто" или "что?"). В
третьем лагере (Ворлаг, Медвежья свадьба) в лютых драках на выживание ему
сломали половину ребер и измолотили голову палками. Один лишь Бог - или
дьявол? - ведает, как ему удалось остаться в живых. С другой стороны, зная
характер Кима, нетрудно предположить, что в долгу он не оставался. Как-то
он вскользь упомянул, что года за два до освобождения (Сурлаг,
Соплечистка) его оставили в покое ("паханы распорядились, не иначе"), и
он, по его выражению, смог слегка восстановиться.
Его освободили досрочно. То ли вина его была сочтена не столь уж
великой. То ли угодили в немилость следователи, которые оформили его дело.
То ли возымели силу ходатайства влиятельных родственников кого-то из его
подельщиков. А скорее всего, шли какие-то таинственные процессы в системе
карательных органов, и победившие спешили собрать побольше обвинений
против проигравших, чтобы с новыми силами обрушиться на истинных, по их
мнению, еретиков.
И вот он вернулся в Москву. Иссохшая, с провалившимися глазами Нина
неуверенно коснулась пальцем его груди и проговорила: "Ты?" Он заплакал,
прижал ее к своей провонявшей телогрейке.
Нечего было и мечтать бывшему аспиранту устроиться в столице. Да и не
хотел он оставаться в Москве. Он вспомнил, что был когда-то (давным-давно)
неплохим механиком. Несколько дней беготни, несколько простынь анкет и
заявлений, и они с Ниной отбыли по оргнабору в Ольденбургскую, тогда еще
Новоизотовскую, область, а здесь уже не составило большого труда
определиться в Ташли некий район.
- Остальное вам известно, - заключила Екатерина Федоровна. - Лучше,
чем мне.
Когда она замолчала, некоторое время никто не проронил ни слова.
Алиса всхлипывала и промакивала глаза платочком. Старый редактор сидел,
низко опустив голову. Моисей Наумович в задумчивости рассматривал свою
чайную ложечку. Наконец я решился и произнес осторожно:
- Это поистине примечательная история, Екатерина Федоровна, и все мы
искренне благодарны вам... Но я по-прежнему не могу понять вашего интереса
к последним словам несчастной Нины Волошиной и к моей беседе с Кимом. У
меня секретов нет, и я готов передать вам эту беседу слово в слово, но
если бы вы объяснились...
Она прервала меня:
- Нет. Меня больше не интересует эта ваша беседа. Но я объяснюсь.
Видите ли, я приехала сюда не по своему желанию. Я, видите ли, жена
Востокова. Мы поженились давно, еще когда Нина содержалась в психушке...
Она поднялась. Мы тоже все встали. Я с напускным равнодушием пожал
плечами. Взглянул на старого редактора. Ну конечно, он все знал. Но какое
мне дело? Екатерина Федоровна продолжала, держась за спинку стула:
- Собственно, я приехала по поручению мужа. Он очень болен, иначе
приехал бы сам. Он хотел... Собственно, он хотел узнать, не вспомнила ли
Нина о нем перед смертью. Видите ли, он уверен, что тоже скоро умрет. Он
очень боится некоторых встреч по ту сторону Вселенной. Психоз, конечно, но
я не могла ему отказать. Я-то знаю, что Бог в бесконечном милосердии своем
простит ему все - и всем нам тоже... Спасибо большое за угощение, мне
пора.
И они ушли со старым редактором. Когда я, проводив их, вернулся из
прихожей, Алиса мыла чайную посуду. Она вдруг спросила:
- А вы, Моисей Наумович, верите ли в Бога?
Мой "лекарь мертвых" на секунду замер с посудным полотенцем в руках.
Затем медленно проговорил:
- Навряд ли, душенька Алиса Игоревна. Верю я в непостижимую судьбу -
Скачать книгу [0.09 МБ]
Пирамида