дома не журились", но тут выяснилось, что Фриц спит и чокаться
поэтому не может. "Ну, все, -- сказал дядя Юра. -- Это, значит,
будет последняя..." Но прежде, чем они выпили по последней, Изя
Кацман, ставший вдруг странно серьезным, исполнил соло еще одну
песню, которую Андрей не совсем понял, а дядя Юра, кажется,
понял вполне. В этой песне был рефрен "Аве, Мария!" и
совершенно жуткая, словно с другой планеты, строфа:
Упекли пророка в республику Коми,
А он и перекинься башкою в лебеду,
А следователь-хмурик получил в месткоме
Льготную путевку на месяц в Теберду...
Когда Изя кончил петь, некоторое время было молчание, а
затем дядя Юра вдруг со страшным треском обрушил пудовый кулак
на столешницу, длинно и необычайно витиевато выматерился, после
чего схватил стакан и припал к нему без всяких тостов. А Кэнси,
по какой-то, одному ему понятной ассоциации, чрезвычайно
неприятным визгливым и яростным голосом спел другую, явно
маршевую, песню, в которой говорилось о том, что если все
японские солдаты примутся разом мочиться у Великой Китайской
Стены, то над пустыней Гоби встанет радуга, что сегодня
императорская армия в Лондоне, завтра -- в Москве, а утром в
Чикаго будет пить чай; что сыны Ямато расселись по берегам
Ганга и удочками ловят крокодилов... Потом он замолчал,
попытался закурить, сломал несколько спичек и вдруг рассказал
об одной девочке, с которой он дружил на Окинаве -- ей было
четырнадцать лет, и она жила в доме напротив. Однажды пьяные
солдаты изнасиловали ее, а когда отец пришел жаловаться в
полицию, явились жандармы, взяли его и девочку, и больше Кэнси
их никогда не видел... Все молчали, когда в столовую заглянул
Ван, окликнул Кэнси и поманил его к себе.
-- Вот такие-то дела... -- сказал вдруг дядя Юра уныло. --
И ведь смотри: что на Западе, что у нас в России, что у желтых
-- везде ведь одно. Власть неправедная. Нет уж, братки, я там
ничего не потерял. Я уж лучше тут...
Вернулся бледный озабоченный Кэнси и принялся искать свой
ремень. Мундир у него уже был застегнут на все пуговицы.
-- Что нибудь случилось? -- спросил Андрей.
-- Да. Случилось, -- отрывисто сказал Кэнси, оправляя
кобуру. -- Дональд Купер застрелился. Около часа назад.
Часть вторая. Следователь
У Андрея вдруг ужасно заболела голова. Он с отвращением
раздавил в переполненной пепельнице окурок, выдвинул средний
ящик стола и заглянул, нет ли там каких-нибудь пилюль. Пилюль
не было. Поверх старых перепутанных бумаг лежал огромный
армейский пистолет, по углам пряталась всякая канцелярская
мелочь в обтрепанных картонных коробочках, валялись огрызки
карандашей, табачный мусор, несколько сломанных сигарет. От
всего этого головная боль только усилилась. Андрей с треском
задвинул ящик, подпер голову руками так, чтобы ладони закрывали
глаза, и сквозь щелки между пальцами стал смотреть на Питера
Блока.
Питер Блок, по прозвищу Копчик, сидел в отдалении на
табурете, смиренно сложив на костлявых коленях красные лапки, и
равнодушно мигал, время от времени облизываясь. Голова у него
явно не болела, но зато ему, видимо, хотелось пить. И,
вероятно, курить тоже. Андрей с усилием оторвал ладони от лица,
налил себе из графина тепловатой воды и, преодолев легкий
спазм, выпил полстакана. Питер Блок облизнулся. Серые глаза его
было по-прежнему невыразительны и пусты. Только на тощей
грязноватой шее, торчащей из расстегнутого воротничка сорочки,
длинно съехал книзу и снова подскочил к подбородку могучий
хрящевый кадык.
-- Ну? -- сказал Андрей.
-- Не знаю, -- хрипло ответил Копчик. -- Не помню ничего
такого.
"Сволочь, -- подумал Андрей. -- Животное".
-- Как же это у вас получается? -- сказал он. -- Бакалею в
Шерстяном переулке обслуживали; когда обслуживали -- помните, с
кем обслуживали -- помните. Хорошо. Кафе Дрейдуса обслуживали,
когда и с кем -- тоже помните. А вот лавку Гофштаттера
почему-то забыли. А ведь это ваше последнее дело, Блок.
-- Не могу знать, господин следователь, -- возразил Копчик
с отвратительнейшей почтительностью. -- Это кто-то на меня,
извиняюсь, клепает. У меня, как мы после Дрейдуса завязали, как
мы, значит, избрали путь окончательного исправления и полезного
трудоустройства, так, значит, у меня никаких дел такого рода
больше и не было.
-- Гофштаттер-то вас опознал.
-- Я очень извиняюсь, господин следователь, -- теперь в
голосе Копчика явственно слышалась ирония. -- Но ведь господин
Гофштаттер того-с, это кому угодно известно. Все у него,
значит, перепуталось. В лавке у него я бывал, это точно --
Скачать книгу [0.31 МБ]
Пирамида