– Мы готовы, – прокричал в ответ Дейл.
– Запуск! – скомандовал Кевин.
– Спасайся! – следом за ним крикнул Майк.
И камни полетели в цель.
Дьюан вернулся домой незадолго до захода солнца, но Старика еще не было и он пошел обратно, через поле к могиле Уитта.
На этот пустой, поросший травой холм в центре восточного пастбища Уитт всегда приносил оставшиеся после обеда кости, свое любимое лакомство, чтобы зарыть их в мягкую землю на верхушке холма подле ручья. Здесь же Дьюан и похоронил его.
На западе, за пастбищами и огромными пшеничными полями садилось солнце, садилось в ослепительном до наглости великолепии иллинойского заката, без которого Дьюан не представлял себе жизни. Воздух к вечеру стал почти серо-голубым, а звуки распространялись с медлительной легкостью мысли. С дальнего пастбища за холмом до Дьюана доносилось мычание и приглушенное дыхание коров, хотя их самих даже не было видно. Примерно в миле к югу мистер Джонсон около забора жег сорняки, и дым столбом стоял в неподвижном воздухе, придавая ему странно-сладкий аромат.
Дьюан сидел на могиле старой колли до тех пор, пока не село солнце, а вечер тихо не соскользнул в ночь. Первой на темном небе появилась Венера, засверкав на востоке небосклона подобно НЛО. Когда-то их часто пытался подстеречь Дьюан, посиживая рядом с терпеливо лежащим Уиттом. Потом появились и другие звезды, каждая из них отчетливо выделялась в полной темноте. Воздух начал постепенно остывать, медленно, неохотно отдавая тепло, из-за сильной влажности рубашка липла к телу, и вот уже стало почти прохладно, и земля под рукой Дьюана холодила его ладонь. Он в последний раз погладил могильный холмик и медленно побрел к дому, в который уже раз подумав о том, как не похожа теперь дорога домой на ту медленную неторопливую прогулку, когда он был вынужден примеряться к шагам старой, почти слепой собаки.
Колокол Борджиа. Он хотел бы поговорить о нем со Стариком, но вряд ли тот будет в подходящем для разговоров настроении, после того, как отсидел у Карла или «Под Черным Деревом» полдня.
Дьюан наскоро приготовил обед, поджарив на старой сковородке свиные котлеты, опытной рукой покрошив лук и картофель, и одновременно слушая передачу из Де Мойна. Новости были такими, как обычно: Националистический Китай жаловался в ООН на то, что на прошлой неделе Красный Китай обстрелял остров Кимой, но жалобы были безрезультатны: ООН как и все страны не хотел новой Кореи; постановки на Бродвее отменены в связи с забастовкой актеров; люди из команды сенатора Джона Кеннеди сообщают, что на следующей неделе он намерен произнести в Вашингтоне речь на тему внешней политики, но Айк будто нарочно выбил почву из-под ног всех кандидатов в президенты, запланировав на это же время поездку на Дальний Восток; Соединенные Штаты требуют от Советского Союза возвращения Гари Пауэрса, а Аргентина требует выдачи Израилем похищенного его разведкой Адольфа Эйхмана. В спортивном выпуске прозвучало сообщение о том, что в Индианополисе запрещено сооружение трибун подобных тем, которые обвалились в этом году во время гонок в День Памяти, когда погибло два человека и свыше сотни было ранено. Затем последовал репортаж о матче-реванше между Флойдом Паттерсоном и Ингмаром Иогансоном.
Обедая в одиночестве Дьюан включил радио погромче и прислушался. Он любил бокс. И мечтал когда-нибудь написать о нем рассказ. Возможно, что-нибудь о неграх… О том, как они, одерживая на ринге победу за победой, добиваются равенства. Дьюан слышал, как когда-то Старик и дядя Арт говорили о Джекки Джонсоне и этот разговор засел у него в памяти. Подходящий сюжет для любимого романа. Это, подумал Дьюан, могло бы быть отличным романом. Если бы я только сумел написать его. И знал бы достаточно и о боксе, и о Джекки Джонсоне, и обо всем, что нужно знать, чтобы писать романы.
Колокол Борджиа. Дьюан закончил обедать, вымыл тарелку и чашку из-под кофе, заодно вымыв посуду, оставленную Стариком после завтрака, сложил ее в шкаф и прошелся по дому.
Во всем доме было темно, горел только свет на кухне, и старый дом казался более загадочным и странным, чем обычно. Наверху, там, где располагалась спальня Старика и ныне пустующая комната Дьюана, ощущалось что-то, похожее на чье-то тяжелое присутствие. Колокол Борджиа, висящий все эти годы в Старом Централе? Дьюан недоверчиво покачал головой и включил свет в столовой.
Обучающая машина сияла во всем своем пыльном великолепии.
Остальные плоды изобретательской деятельности загромождали верстаки и пол. Единственным работающим и включенным в сеть прибором был автоматический телефоноответчик, который Старик изобрел пару лет назад: примитивная комбинация деталей от телефона с небольшим катушечным магнитофоном. Устройство вставлялось в телефонную розетку, записывало на ленту передаваемое сообщение и приглашало звонить еще.
Почти все позвонившие – кроме дяди Арта – услышав неожиданный ответ, произносимый явно нечеловеческим голосом, от смущения и гнева бросали трубку, но иногда Старику, проанализировав голос или шкалу ругательств, удавалось вычислить звонившего. Кроме того, отцу Дьюана страшно импонировало раздражение, которое вызывала у людей ответчик. Даже у телефонной компании. Люди из компании Ма Белл дважды являлись на ферму и угрожали снять номер с обслуживания, если мистер Макбрайд не прекратит нарушать закон, портя оборудование компании, не говоря уж о посягательстве на права граждан, тем что записывал их беседы без их ведома.
В ответ на что Старик указывал, что это его беседы, что эти люди звонили ему, и что никакого нарушения гражданских прав не было, поскольку эти люди прекрасно знали о том, что их записывают, так как он их об этом предупредил. А в том, что касается прав человека, то Ма Белл сама есть говеная капиталистическая монополия и может все свои угрозы вместе с оборудованием запихать в свою капиталистическую задницу.
Но эти угрозы все-таки удерживали Старика от того, чтобы предлагать свое изобретение, которое он называл «телефонным мажордомом», на продажу. Дьюан же был счастлив уже тем, что им еще не отключили телефон.
К тому же за последние месяцы он сам немного усовершенствовал изобретение Старика, и теперь запись сообщения сопровождалась миганием сигнальных лампочек. Он хотел добиться того, чтобы при записи на пленку разных голосов мигали лампочки разных цветов – например, зеленый когда звонил дядя Арт, синий – для Дейла и остальных ребят, прерывистый красный – для телефонной компании, но пока что эта проблема с трудом поддавалась решению… Дьюан встроил тоновый генератор, чтобы идентифицировать голоса абонентов на основании прежних записей, затем сконструировал простую схему для петли обратной связи к батарейкам соответствующих лампочек… Но все эти детали были слишком дорогими и он ограничился тем, что установил одну лампочку для всех абонентов.
Сейчас она не горела. Значит никаких сообщений не было. Да они и бывали очень редко.
Дьюан подошел к входной двери и выглянул наружу. Свет, горевший около амбара, освещал поворот подъездной аллеи и часть дома, но оставшиеся в тени поля казались от этого еще темнее. Цикады и древесные лягушки вопили сегодня во всю мочь.
Дьюан постоял минуту, размышляя над тем, как бы ему уговорить дядю Арта отвезти его завтра в университет Бредли. Обдумав этот вопрос, он решил вернуться в комнаты и позвонить дяде, но прежде он сделал одну странную вещь, которой никогда не делал прежде. Он запер на крючок наружную дверь и отправился через холл к парадному входу, чтобы убедиться, что эта редко используемая дверь тоже заперта.
Конечно, это означало, что теперь ему придется дожидаться возвращения отца, чтобы отпереть ему дверь, но это неважно. Они никогда не запирали дом, даже в тех редких случаях, когда отправлялись с дядей Артом на уик-энд в Чикаго или Пеорию. Им это даже в голову не приходило.
Но сегодня Дьюан не хотел, чтобы двери оставались незапертыми.
Он проверил крючок, сообразил, что даже он сам с легкостью вышиб бы дверь одним ударом кулака, улыбнулся собственной глупости и пошел звонить дяде Арту.
Маленькая спальня Майка помещалась на втором этаже над той комнатой, что была когда-то гостиной, а потом превратилась в комнату Мемо. Второй этаж у них в доме не отапливался, просто в полу были установлены большие решетки, чтобы обеспечить доступ теплого воздуха снизу. Эти решетки находились как раз под кроватью Майка и на своем собственном потолке он часто видел слабый отсвет маленькой керосиновой лампы, которая всю ночь горела в комнате Мемо. Мама по нескольку раз за ночь спускалась к Мемо и тусклый свет лампочки был очень кстати. Майк прекрасно знал, что если встать на колени и заглянуть через решетку, то он увидит небольшой холмик одеяла. Под этим холмиком теперь всегда лежала его бабушка. Но он никогда так не делал, ему казалось, что это смахивает на подглядывание.
Но иногда мальчика охватывала уверенность, что он слышит, как струятся сквозь решетку потоки мыслей и снов Мемо. Это не были слова или образы, нет, они поднимались к нему в виде едва слышных вздохов, теплого дуновения любви или холодной струи тревоги. Часто Майк, лежа без сна в своей низенькой комнате, думал, что, если Мемо умрет прямо сейчас, когда он здесь лежит, то услышит ли он как отлетает ее душа. Помедлит ли она, чтобы обнять его, как бывало прежде, когда он был маленьким?
Майк лежал и наблюдал, как слабая тень листьев колышется на круто уходящем вверх потолке. Желания спать у него не было. После обеда он все время зевал, глаза слипались из-за того что не выспался прошлой ночью, но теперь, когда его окутывали темнота и тишина, сна не было ни в одном глазу. Он просто боялся закрыть глаза. Он лежал и изо всех сил старался не заснуть – вел воображаемые беседы с отцом Каванагом, вспоминал те дни, когда мама так часто улыбалась и ласкала его. Тогда ее голос еще не был таким резким как теперь, а фразы, хоть и сочились ирландским юмором, но не имели нынешней горечи. Да и просто вспоминал Мишель Стаффни, ее рыжеватые волосы, точно такие же мягкие и пушистые, как у его сестренки Кетлин. Но у Мишель они обрамляли лицо с умными глазами и выразительным ртом, а не то личико с сонным взглядом и бессмысленным выражением, которое было у Кетлин.
Майк уже проваливался в сон, когда почувствовал резкий порыв холодного ветра. Он встревоженно приподнял голову.
Несмотря на открытое окно в комнате было жарко. Весь день теплый воздух поднимался вверх, а вентиляторов конечно не было. Но сейчас порыв ветра, который пронесся мимо Майка, был холоден как те сквозняки, что гуляли в его комнате январскими ночами. И этот ветер нес с собой запах мороженого мяса и застывшей на холоде крови. Запах, который у Майка вызвал ассоциацию с холодильником, где они держали говядину, закупленную оптом в торговом центре.
Майк кубарем скатился с кровати и опустился на корточки у решетки. Свет керосиновой лампочки бешено мигал, как будто в маленькой комнатке бушевала буря. Холод надвинулся на Майка с такой силой, будто кто-то сжал холодными пальцами его горло и обхватил лодыжки и плечи. Он ожидал, что сейчас же к бабушке войдет в криво застегнутом халате и со сбившимися набок волосами мать, войдет чтобы проверить не случилось ли чего. Но весь дом был тих и молчалив, только из родительской спальни доносился мощный храп отца.
Холод словно вползал сквозь решетку и с силой врывался через окно. Керосиновая лампа мигнула в последний раз и погасла. Майку показалось, что из темного угла, где лежала Мемо, донесся тихий стон.
Мальчик вскочил на ноги, схватил бейсбольную рукавицу и кубарем скатился по лестнице. Деревянные ступени сделали его шаги почти неслышными.
Обычно дверь Мемо оставляли чуть приоткрытой. Сейчас она была захлопнута наглухо.
Почти готовый к тому, что дверь окажется запертой изнутри – вещь невозможная, если Мемо была одна в комнате – Майк долю секунды помедлил подле двери, касаясь ее пальцами, как пожарник, ощущающий жар бушующего за деревянной стеной пламени. Рукавица висела у него через плечо, и он был готов пустить ее в дело в любую минуту.
Внутри было достаточно светло, чтобы увидеть, что комната пуста, совершенно пуста за исключением бугорка под одеялом, который был Мемо, разложенных на столе и развешанных по стенам фотоснимков, флакончиков из-под лекарств на специально купленном медицинском столике, любимого дедушкиного кресла, стоящего в углу, старого радио, которое все еще работало… Все было как обычно.
Но даже сейчас, когда он стоял, зажав в руке рукавицу и готовый к бою с неизвестным врагом, Майк чувствовал, что здесь они с Мемо не одни. Холодный поток ветра вился и струился вокруг него, водоворот ледяного, вонючего воздуха. Однажды Майк чистил у миссис Мун холодильник, в котором она держала кур и мясной фарш, после того, как у них в доме целых десять дней не было электричества. Сейчас запах был точно таким.
Майк выставил вперед рукавицу, хотя ледяной поток окутывал его, холодные пальцы словно щекотали его живот и спину там, где их не прикрывала короткая пижама, чей-то мертвый рот дул ему в шею, смрадное дыхание щекотало его щеки, словно в дюйме от лица Майка было чужое, невидимое лицо, извергающее на него тление могилы.
Майк выругался и ткнул рукавицей в темноту. Ветер завыл и до мальчика донесся чей-то стон, будто какой-то черный человек зашипел ему в ухо. Разбросанные по комнате бумаги не шелохнулись. Снаружи не доносилось ни звука, только слабо шелестели колосья в полях за домами.
Майк поперхнулся новым ругательством, но еще раз ткнул перед собой рукавицей, теперь держа ее обеими руками. Он стоял в центре комнаты в позе, которая представляла нечто среднее между позой отбивающего и стойкой боксера. Гадкий ветер будто съежился и укрылся в самом дальнем углу, Майк шагнул туда, но оглянувшись через плечо, увидел бледное лицо Мемо на подушке и вернулся. К ней. Что бы там не кружило вокруг него.
Он нагнулся над Мемо, теперь его щека ощущала ее сухое дыхание – по крайней мере, он знал, что она жива – и попытался защитить ее от холода своим телом.
Послышался вой ветра, прозвучавший как чей-то тихий смех и холод шмыгнул в раскрытое окно, как бывает когда черный водоворот воды исчезает в стоке трубы.
Внезапно вспыхнул свет в лампе, ее шипящее пламя и танцующие золотые отблески заставили Майка испуганно вскочить на ноги. Сердце у него чуть не выскакивало из груди. Он застыл с поднятой рукавицей, ожидая нападения.
Но холод исчез. Теперь в открытое окно лился теплый июньский ветерок и слышалось стрекотание внезапно воскресших кузнечиков, шорох листьев.
Майк обернулся к кровати и присел рядом с Мемо. Ее глаза были широко распахнуты, и казались совершенно черными и влажными. Он наклонился вперед и коснулся ее щеки теплой ладонью.
– Ты в порядке, Мемо? – спросил он.
Иногда она понимала вопросы и давала на них ответы: одно мигание означало «да», два – «нет». В некоторые дни и такого разговора не получалось.
Одно мигание. Да.
Скачать книгу [0.48 МБ]
Пирамида