Скука смешивалась с разочарованием, поскольку тяга к
внетелесным переживаниям у меня оставалась. Любые попытки
действий во внетелесном
состоянии должны были иметь какой-то смысл, некую
значимость, выходящую за рамки тех представлений о
важности, которые свойственны моему
осознающему разуму (и разуму других людей).
Весной 1972 года я принял решение, которое и стало
ответом: сдерживающим фактором был мой собственный
осознающий разум. Таким образом,
если любые решения во время внетелесных переживаний
доверять именно этой части моей личности, как было до сих
пор, я останусь на том же месте, где
застрял сейчас. Я — левое полушарие моего мозга — слишком
сильно контролировал самого себя. Что произойдет, если я
передам процесс принятия
решений своей полной личности (душе?), которая, как я
предполагал, прекрасно знакома с этими переживаниями?
Поразмышляв об этом, я перешел к воплощению новых идей
на практике. Следующим же вечером я отправился спать,
проснулся через два цикла сна
(примерно спустя три часа), вспомнил о принятом решении,
отделился от материального тела и поднялся вверх. Затем я
известил свой осознающий разум о
том, что решение о предстоящих действиях должна принять моя
полная личность. Ждать пришлось лишь несколько секунд,
после чего я ощутил
сильнейший прилив, какое-то движение, энергию в уже
знакомой черноте пространства — и в моей внетелесной
деятельности началась совершенно новая
эпоха. С той ночи почти все мои нефизические переживания
подчинялись этому методу.
Полученные результаты по самой своей природе оказались
невероятно далекими от того, что в силах постичь осознающий
разум, и передо мной
возникла новая серьезная проблема. Хотя мое обычное
сознание, физическое ощущение "здесь-и-сейчас" всегда
участвовало в происходящем, я не имел ни
малейшего представления о том, как передать более девяти
десятых содержания этих событий в привычных категориях
пространства и времени.
Представьте себе, что нужно описать музыку, — например,
хоровое пение в сопровождении симфонического оркестра, — не
используя при этом ни
единого специального средства, например нотную запись,
названия инструментов, интервалов, тональностей и т. п.
Можно воспользоваться словами
"приятная", "завораживающая", "пугающая", "внушающая
благоговение", "страстная", "нежная" или "прекрасная", но
ни один эпитет даже отдаленно не
отразит подлинного звучания.
Приходится делать то, что можешь, и, как мне кажется, я
приложил к этому все усилия. Не сомневаюсь, что написать
рассказ о спуске по Ниагарскому
водопаду в бочке было бы намного проще.
Другим источником затруднений стала моя жизнь в мире
"здесь-и-сейчас". Мне не помогало ни одно из тех упражнений
и методик, которые я
разрабатывал для других. Друзья-психологи выдвинули
множество предположений о том, почему в моем случае эти
приемы не принесли результатов.
Простейшее объяснение заключалось в том, что я просто не
мог избавиться от влияния левого полушария мозга. Я был так
глубоко погружен в
производственный процесс, что критические и аналитические
способности моего ума просто не могли оторваться от
сосредоточенности на содержащемся в
методиках материале мира "здесь-и-сейчас". Кроме того, при
создании звуковых упражнений мне приходилось напряженно,
чрезвычайно сосредоточенно
вслушиваться в записи и различные сочетания тех звучаний,
которые мы применяли. Разумеется, следовало избавляться от
этой привычки в самом начале,
ведь теперь даже простейший звук на одной ноте заставляет
меня анализировать его частоту и определять, насколько она
устойчива.
Возможно, это все же принесло какой-то результат, но я
его просто не замечаю. Так или иначе, довольно странно
оставаться за изгородью, видеть за
ней сад, который ты посадил и вырастил своими руками, — и
наблюдать за тем, как в нем веселятся другие люди,
исключительно со стороны.
Та часть последующих событий, которая относится к миру
"здесь-и-сейчас", была довольно незамысловатой. Например, я
начал весьма болезненно (в
буквальном смысле слова) ощущать, что мой организм
отвергает многие химические соединения. К их числу
относятся спиртное, прописанные лекарства,
кофеин и все прочее, что, по мнению моего организма,
является неестественным или излишним. Это отторжение, или
аллергическая реакция, проявляется в
обильном потоотделении, рвоте либо судорогах брюшной
полости. Возможно, это достаточно положительное качество,
но у него есть свои недостатки.
Скажем, я никогда не был запойным пьяницей, но теперь даже
бокал вина неизменно вызывает у меня отторжение.
Это свойство стало очень серьезным препятствием при
необходимости хирургических вмешательств. Мой организм
начал отвергать обезболивающее:
я просыпался на операционном столе (чем несказанно удивлял
Пирамида