и массива городских кварталов, замыкающих его как рама и
отчасти как фон; они обогатят свои композиции элементами
струящейся, бьющей, неподвижно зеркальной или тихо плещущей
воды, горящими под открытым небом светильнями, портиками для
прогулок и террасами для священнодейств и многим другим, что
подскажут их воображению потребности того времени.
Но мыслить великие города будущего замкнувшимися в
почитании только своей национальной культуры значит
конструировать грядущее по моделям прошедшего. В сознании людей
XXI века с каждым десятилетием будет стираться память о гранях
между культурами и народами. Москву, например, тех эпох нельзя
представить без памятников Платону и Копернику. Шекспиру и
Рафаэлю, Вагнеру и Махатме Ганди в той же мере, как Москву
наших дней -- без монумента Минину и Пожарскому. Возможно, что
с памятью о гениях других культур будет связан третий зеленый
луч верграда.
Четвертым же мне представляется Золотой Путь -
проспект-парк совершенно особого значения. Начинаясь за
несколько километров от верграда и направляясь к храму Синклита
Мира, он на пересечениях своих с городскими магистралями должен
быть обозначен специальпыми архитектурными сооружениями. Каждое
из них должно выражать собой одну из великих метакультур
человечества с ее синклитом. Во время соответствующих
праздников по Золотому Пути будут проходишь многонародные
шествия, и перед архитектурными символами Эанны, Сукхавати,
Олимпа, Мэру, Монсальвата, Небесною Кремля и Аримойи священство
и парод будут совершать глубокий мистериальный обряд, связующий
сердца живущих ныне со исем просветленным человечеством.
Такими представляются мне подступы к верграду. Сам же
верград слагается из трех архитектурных комплексов: храмового,
культурного и жилого. О храмовом предпочтительнее будет
говорить в следующей главе, в связи с культом Розы Мира, а
сейчас - бросить взгляд на некоторые сооружения, неотъемлемые
от комплекса культурного.
Одно из главнейших зданий верграда - мистериал, театр
мистерий. В крупных верградах их будет, вероятно, два:
драматический и музыкальный.
Генетически идея мистериала ведет свое начало из глубокой
древности: вспомним мистерии Элевзина, католические действа
средневековья и как уцелевший до нашего времени их рудимент -
мистерии Страстной недели в баварском городке Обераммергау.
Другие мистериальные традиции живы до сих пор в Индии,
Индонезии и странах Индо-малайской метакультуры. Но не
сравнимые с религиозным примитивом средних веков идейное
богатство и глубина нового религиозного сознания вызовут к
жизни такие сценические действа, которые окажутся отстоящими от
старых мистерий так же далеко, как наши представления о космосе
от системы Птолемея. Оборудование механизмами, о каких даже в
начале нашего века никто не посмел бы мечтать, позволят
воплощать литературные и музыкальные тексты многопланового
содержания, мистериально отображать события, совершающиеся или
совершавшиеся в иных мирах Шаданакара. Репертуар мистериалов
сформируется постепенно, когда жанр мистерии нового типа,
получив широкое распространение, вызовет появление
монументальных драматических эпопей этого рода. Но из ресурсов
мировой поэзии и музыкальной драмы уже и теперь могли бы быть
привлечены к постановке в мистериалах немало первоклассных
произведений. Трагедии Эсхила, "Фауст", "Орфей", драмы Калидасы
и Тагора, "Пер Гюнт", "Лоэнгрин", "Парсифаль", "Сказание о
граде Китеже" - все эти шедевры могут и должны быть, наконец,
философски и сценически трактованы как мистерии. Уже даже
теперь театральная техника была бы в состоянии заменить наивную
бутафорскую сказочность старых постановок тонким, мистически
убедительным отображением многослойных реальностей мира.
Вырисовываются перспективы такого технического могущества,
когда иерархии смогут быть сценически отображены не в
сниженном, уплощенном, убого очеловеченном виде, но в
гигантских обликах, туманных или светящихся, проносящихся, как
веяние ветра, или вздымающихся, как огненные смерчи. Обогащение
технического оснащения кинематографическими средствами
раздвинет пространство сцены и позволит расслоить его на любое
число планов, таким образом отражая параллелизм событий и
процессов, в них совершающихся. Все это обеспечит появление
таких постановок, относительно художественного великолепия и
философской глубины которых нам составить себе представление
еще нельзя.
Но к постановкам театральным исполнение подобных мистерий
не может быть приравнено: мистерия стоит на полдороге от театра
к культу, и многие стороны роднят ее с богослужением. Поэтому
образование коллектива исполнителей и постановщиков мистериала
ни в коем случае не должно преемственно связываться с такими
формированиями, как театральная труппа. Этические нормы,
прилагаемые к коллективу мистериала, атмосфера и обычаи, в нем
царящие, религиозное горение, без которого он теряет свой
смысл, - все это не прилагалось и не может прилагаться к
артистам театра. Артисты мистериала образуют коллектив, имеющий
черты сходства отнюдь не с труппой, а с ее антиподом: с
монастырем. Совместное обитание подле мистериала, подчиненность
повседневной жизни смыслу мистерий, внутренняя работа над
собой, изгнание из личных отношений всяких признаков
враждебности, зависти, соперничества и т. п. - разве такие
установки могут возбудить у артистов театра иное отношение,
кроме огульного отрицания всякой возможности воплотить эти
принципы в жизнь? - Однако, напрасно искать между коллективом
мистериала и монастырем слишком много общих черт: "единица"
такого коллектива заключается не в одиноком бессемейном иноке,
но именно в семье каждого члена; безбрачие никому, разумеется,
не может быть вменено в обязанность. Не нужна, даже недопустима
и та степень изолированности от мира, какая отличает монастырь:
артист мистериала не отрезает себя от жизни, он находится
Пирамида