У меня была ужасно сильная привязанность к моей личной истории. Мои
семейные корни были глубоки. Я честно чувствовал, что без них моя жизнь не
имела бы ни цели, ни длительности.
- Может быть, тебе следует рассказать мне, что ты имеешь в виду под
словами бросить личную историю, - сказал я.
- Разделаться с ней, вот что я имею в виду, - заметил он, как
отрезал.
Продолжал настаивать, что не понимаю этого.
- Ну, возьмем тебя, например. Ты - яки, ты не можешь изменить этого.
- Разве я - яки? - спросил он, улыбаясь. - откуда ты знаешь это?
- Правда! - сказал я. - я не могу этого знать наверняка. Это так. Но
ты знаешь это, и именно это имеет значение. Именно это делает личную
историю. - я чувствовал, что загнал его в угол.
- Тот факт, что я знаю, являюсь я яки или нет, не делает его личной
историей, - заметил он. - лишь тогда, когда еще кто-либо знает о нем, он
становится личной историей. И уверяю тебя, что никто никогда этого не
узнает наверняка.
Я кое-как записал, что он сказал. Я перестал записывать и взглянул на
него. Я не мог составить представления о нем. Мысленно я пробежал через
свои впечатления о нем. Загадочным и беспрецедентным образом он взглянул
на меня во время нашей первой встречи. Очарование, с которым он утверждал,
что получает согласие от всего, что его окружает, его раздражающий юмор и
его алертность, его явно глупый вид, когда я расспрашивал его о его отце и
матери, а затем эта неожиданная сила его утверждений, которые сразу
отбросили меня.
- Ты не знаешь, что я такое, не так ли? - сказал он, как если бы
читал мои мысли. - ты никогда не узнаешь, кто или что я есть, потому что я
не имею личной истории.
Он спросил у меня, был ли у меня отец. Я сказал, что да. Он сказал,
что мой отец был примером того, о чем он говорит. Он попросил меня
вспомнить, что мой отец думал обо мне.
- Твой отец знал о тебе все, - сказал он, - поэтому он полностью
распланировал тебя. Он знал, кто ты есть, и что ты делаешь. И нет такой
силы на земле, которая могла бы заставить его изменить его мнение о тебе.
Дон Хуан сказал, что каждый, кто знал меня, имел обо мне свою идею, и
что я питал эту идею всем, что я делал.
- Разве ты не видишь? - спросил он драматически. - ты должен
обновлять свою личную историю, говоря своим родителям, своим родственникам
и своим друзьям обо всем, что ты делаешь. С другой стороны, если у тебя
нет личной истории, то никаких объяснений не требуется, никто не сердится,
никто не разочаровывается в твоих поступках. И, более того, никто не
пришпиливает тебя своими мыслями.
Внезапно идея стала ясной у меня в уме. Я почти знал это сам, но я
никогда не рассматривал таких мыслей. Не иметь личной истории
действительно было очень заманчивой концепцией, по крайней мере, на
интеллектуальном уровне. Однако, это дало мне чувство одиночества, которое
я нашел угрожающим и отвратительным. Мне хотелось обговорить с ним вопрос
об этих моих чувствах, но я держался начеку. Что-то было ужасно неуместным
в этой ситуации. Я чувствовал неловкость в том, что вступаю в философский
спор со старым индейцем, который, очевидно, не имеет "интеллектуальности"
студента университета. Каким-то образом он увел меня в сторону от моего
первоначального намерения расспросить о его генеалогии.
- Я не знаю, каким образом мы разговариваем об этом, тогда как все,
что я хотел узнать, так это несколько имен для моих бланков, - сказал я,
пытаясь повернуть разговор к той теме, которую я хотел.
- Это очень просто, - сказал он. - способ, каким мы пришли к этому
разговору, заключается в том, что я сказал, что задавать вопросы о прошлом
человека - это явная ерунда.
Его тон был твердым. Я чувствовал, что нет способа уговорить его,
поэтому я изменил свою тактику.
- Что же, эта идея не иметь личной истории, это то, что делают яки? -
спросил я.
- Это то, что делаю я.
- Где ты научился этому?
- Я научился этому в течение своей жизни.
- Это твой отец научил тебя этому?
- Нет, скажем, что я научился этому сам, а теперь я собираюсь
передать секрет этого тебе, чтобы ты не ушел сегодня с пустыми руками.
Он понизил голос до драматического шепота. Я рассмеялся над его
трюками. Я вынужден был признать, что он совсем не глуп. Мне пришла в
голову мысль, что я нахожусь в присутствии врожденного актера.
- Записывай, - сказал он покровительственно. - почему бы нет. Ты,
кажется, чувствуешь себя более удобно в то время, когда пишешь.
Я взглянул на него, и мои глаза, должно быть, выдали мое
замешательство. Он хлопнул себя по ляжкам и с удовольствием расхохотался.
- Самое лучшее, стереть всю личную историю, - сказал он, как бы давая
мне время записывать, - потому что это сделает нас свободными от
обволакивающих мыслей других людей.
Я не мог поверить, что он действительно сказал это. У меня был очень
затруднительный момент. Он, должно быть, прочитал у меня на лице мое
внутреннее замешательство и немедленно его использовал.
- Возьмем тебя, например, - продолжал он говорить. - как раз сейчас
ты не знаешь, то ли ты приходишь, то ли уходишь, и это потому, что я стер
свою личную историю. Мало-помалу я создал туман вокруг себя и вокруг своей
жизни. И сейчас никто не знает наверняка, кто я есть и что я делаю.
- Но ты сам знаешь, кто ты есть, разве не так? - вставил я.
- Я, честное слово... Не знаю! - воскликнул он и покатился на пол,
смеясь над моим удивленным взглядом.
Он довольно долго молчал, чтобы заставить меня поверить в то, что
сейчас он скажет "я знаю", как я этого ожидал. Его неожиданный поворот был
очень угрожающим для меня. Я действительно испугался.
- Это маленький секрет, который я собирался дать тебе сегодня, -
сказал он тихим голосом, - никто не знает моей личной истории. Никто не
знает, кто я есть и что я делаю. Даже я не знаю.
Он скосил глаза. Он не смотрел на меня, а куда-то выше моего правого
плеча. Он сидел, скрестив ноги, спина его была прямой, и все же он казался
расслабленным. В этот момент он был самим воплощением яростности. Я
представил себе его индейским вождем, "краснокожим воином" в романтических
легендах моего детства. Мой романтизм увел меня в сторону и крайне
отчетливое чувство раздвоенности захватило меня. Я мог искренне сказать,
Тэги:
Шаманизм
Пирамида