повидать его снова в конце следующей недели.
- Когда ты будешь дома? - спросил я.
Он пристально рассматривал меня.
- Когда ты приедешь, - заметил он.
- Я не знаю точно, когда я приеду.
- Тогда просто приезжай, не заботься.
- Но что, если тебя не будет дома?
- Я буду там, - сказал он, улыбаясь, и пошел прочь.
Я побежал за ним и спросил его, не будет ли он возражать, если я
привезу с собой фотоаппарат, чтобы сфотографировать его и его дом.
- Об этом не может быть и речи, - сказал он с гримасой.
- А как насчет магнитофона? Будешь ты возражать против этого?
- Боюсь, что и такой возможности тоже нет.
Я почувствовал себя раздраженным и стал горячиться. Я сказал, что не
вижу логической причины его отказа.
Дон Хуан отрицательно покачал головой.
- Забудь это, - сказал он с силой. - и если ты еще хочешь видеть
меня, никогда не говори об этом опять.
Я выставил последнее слабое возражение. Я сказал, что фотоснимки и
магнитофонные записи являлись бесценными для моей работы. Он сказал, что
есть только одна вещь, которая бесценна для всего, что мы делаем. Он
назвал ее "дух".
- Нельзя обойтись без духа, - сказал он. - а у тебя его нет. Горюй об
этом, а не о фотоснимках.
- Что ты?..
Он прервал меня движением головы и вернулся на несколько шагов.
- Обязательно возвращайся, - сказал он мягко и помахал мне на
прощание.
2. СТИРАНИЕ ЛИЧНОЙ ИСТОРИИ
Четверг, 22 декабря 1960 года
Дон Хуан сидел на полу около двери своего дома спиной к стене. Он
перевернул деревянную молочную флягу и попросил меня садиться и
чувствовать себя, как дома. Я предложил ему пачку сигарет, которую я
привез. Он сказал, что не курит, но подарок принял. Мы поговорили о холоде
ночей в пустыне и на другие обычные темы.
Я спросил его, не мешаю ли я его нормальному распорядку. Он взглянул
на меня с какой-то гримасой и сказал, что у него нет никакого распорядка и
что я могу оставаться с ним до вечера, если хочу.
Я приготовил несколько опросных листов по генеалогии и родовым
отношениям, и я хотел заполнить их с его помощью. Я составил также по
этнографической литературе длинный список культурных черт, которые, как
считалось, присущи индейцам этого района. Я хотел пройтись по списку
вместе с ним и отметить все вопросы, которые были знакомы для него.
Я начал с опросных карт родовых отношений.
Как ты называл своего отца? - спросил я.
- Я называл его папа, - сказал он с очень серьезным лицом.
Я почувствовал легкое раздражение, но продолжал, думая, что он не
понял.
Я показал ему опросный лист и объяснил, что один пропуск там оставлен
для отца, а один - для матери. Я привел пример различных слов, которые
используются в английском и испанском языках для того, чтобы называть отца
и мать.
Я подумал, что, может быть, мне следовало начать с матери.
- Как ты называл свою мать? - спросил я.
- Я называл ее мама, - заметил он очень наивным тоном.
- Я имею в виду, какие другие слова ты использовал для того, чтобы
назвать своего отца или мать? Как ты звал их? - сказал я, пытаясь быть
терпеливым и вежливым. Он почесал голову и посмотрел на меня с глупым
выражением.
- Ага, - сказал он. - тут ты меня поймал. Дай-ка мне подумать.
После минутного замешательства он, казалось, вспомнил что-то, и я
приготовился записывать.
- Ну, сказал он, как если бы он был захвачен серьезной мыслью. - как
еще я звал их? Я звал их эй-эй, папа! Эй-эй, мама!
Я рассмеялся против своего желания. Его выражение было действительно
комичным, и в этот момент я не знал, то ли он был очень хитрый старик,
который морочил мне голову, то ли он был действительно простачком.
Используя все свое терпение, я объяснил ему, что это очень серьезный
вопрос и что для моей работы очень важно заполнить все эти бланки. Я
старался, чтобы он понял идею генеалогии и личной истории.
- Как звали твоего отца и твою мать? - спросил я. Он взглянул на меня
ясными и добрыми глазами.
- Не трать время на эту муру, - сказал он мягко, но с неожиданной
силой.
Я не знал, что сказать. Казалось, кто-то другой произнес эти слова.
За секунду до этого он был ошарашенным глупым индейцем, чесавшим свою
голову, и уже через мгновение он сменил роль. Я был глупым, а он смотрел
на меня неописуемым взглядом, в котором не было ни раздражения, ни
неприязни, ни ненависти, ни сожаления. Его глаза были добрыми, ясными и
пронизывающими.
- У меня нет никакой личной истории, - сказал он после длинной паузы.
- однажды я обнаружил, что не нуждаюсь больше в личной истории, также как
пьянство, бросил ее.
Я не совсем понял, что он хотел сказать. Неожиданно я почувствовал
себя неловко, под угрозой. Я напомнил ему, что он заверил меня в том, что
я могу задавать ему вопросы. Он повторил, что он совсем не возражает
против этого.
- У меня больше нет личной истории, - сказал он и взглянул на меня
испытующе. - я бросил ее однажды, когда почувствовал, что в ней нет больше
необходимости.
Я уставился на него, пытаясь найти скрытое значение его слов.
- Но как можно бросить свою личную историю? - спросил я в настроении
поспорить.
- Сначала нужно иметь желание бросить ее, - сказал он, - А затем
следует действовать гармонично, чтобы обрубить ее мало-помалу.
- Но зачем кто-либо будет иметь такое желание? - воскликнул я.
Тэги:
Шаманизм
Пирамида