В последний раз, когда я видел его, он производил впечатление человека усталого и как бы окаменевшего в своем успехе; казалось, он презирал всякие новые исследования. По-видимому, сказав свое последнее слово, он мало интересовался тем, что могут еще сказать другие. Тем не менее, со своим крючковатым, хищным носом, длинными волосами и неумолимым в^г щ/юм, он производил сильное впечатление.
В его роскошном, мрачном особняке на бульваре Saint-Germain мы беседовали с ним о будущности науки и, в частности, экспериментальной психологии. По-видимому, он мало ей интересовался и не особенно в нее верил. Он не принадлежал к числу тех терпеливых и часто ограниченных умов, которые обожествляют прямолинейный прогресс. Он должен был казаться себе одиноким как гора: до него — ничего, после него — очень мало. Он был убежден, что истина заключалась вся в его книгах; и, слушая его прерывистую, гордую речь, можно было вынести впечатление, что, если будущая наука осмелится выйти за пределы завоеванной им территории, она вступит на ложный путь. Ему приписывают то мнение, что гипнотизм не переживет его на долгие годы. В сущности, он крепко верил только в самого себя. Это был Наполеон невроза и истерии. Вокруг него теснился круг его поклонников,— я чуть не сказал идолопоклонников,— которые не дерзали переступить круга идей и опытов, намеченных учителем. И истерички Сальпетриера, в противоположность пациентам Льебо, в Нанси, под повелительным взглядом профессора давали посетителям драматический спектакль большого гипноза и большой истерии.
Но и гениальные люди являются незначительной величиной в сравнении с правильной, постоянной работой многих умов, изо дня в день раздвигающих границы наших познаний.
Гипноз тесно связан с явлениями «большой истерии».
Только истерическому субъекту доступен мир галлюцинаций, и, чтобы достичь этого мира, он должен пройти все три ступени гипнотической лестницы: каталепсию, летаргию, сомнамбулизм.
Слышится удар гонга. Множество больных тотчас же впадает в то особое состояние, в древности считавшееся священным, которое мы называем каталепсией. На полузакрытых глазах больного показываются слезы. Его устрашают внушенные ему образы; тело его теряет свою свободу и становится подобным автомату — члены его движутся под влиянием чуждых, но неопределимых импульсов.
Вновь закрываются веки и наступает мрак это — летаргия. В этой стадии внушение действует слабо — тело «субъекта» ускользает от его власти.
Тогда властная рука гипнотизера поглаживает тело больного— и наступает стадия сомнамбулизма. Это — тот же сон, который вызывали древние магнетизеры, но без их ясновидения и необыкновенных способностей. Мысль гипнотизера становится всемогущей — внушает те или иные грезы, перестраивает по-своему весь внешний мир, населяет его галлюцинациями, кошмарами или прекрасными видениями, вызывает даже, если угодно, призраки мертвых в покорном воображении «субъекта».
Нансийская школа заявила протест. Шарко ничего не хотел слышать. Приписывать происхождение гипноза внушению значило бы, по его мнению, слишком преувеличивать значение разума; как я уже говорил, он видел в явлениях гипноза только патологию, только беспорядочное, судорожное вещество.
И он приписывает капитальную важность «соматическим» (телесным) явлениям. Каталептическая пластичность членов, крайняя нервно-мускульная и кожно-мускульная возбудимость — в этом для него заключается все. Как были бы этим удивлены старинные магнетизеры, как дю Поте или Лафонтен, искавшие разгадку внутреннего сфинкса, стремившиеся разрешить сложные привлекательные проблемы ясновидения, диагноза путем внутреннего зрения, надеявшиеся в тайниках сознания встретить скрытого ангела и, быть может даже выражение мыслей умерших.
И все-таки многое простится Шарко; ибо он, враг мистиков настолько последовательный, что не видел большой разницы между святой Терезой и Франциском Ассизским, с одной стороны, и любым из своих пациентов, страдающих истерией1, —с другой. Он интересовался истинными шедеврами мистики. Он воспроизводил фрески Джотто, где ангел-хранитель низвергает злого демона; миниатюры одиннадцатого века, где Сатана, преследуемый епископом, спасается бегством верхом на свинье; плясунов Сен-Ги де Бре-геля; эпилептиков Андреа дель Сарте; одержимого юношу Деода Дельмона, такого несчастного, что при виде его слезы навертываются на глаза; несчастную женщину, изображенную Маттео Роселли, которая, лежа на постели, до последней степени страдает от плотских искушений, и, наконец, милосердного святого Нила, исиеляюшего корчи, подняв два пальца, и великолепного св. Игнатия с картины Рубенса.
Самое трогательное в этих аллегориях — это не наивная сила исцелителей и даже не мучения исцеляемых. Самое сильное впечатление на меня производит печальная участь бесенят, которых изгоняют из самого лучшего их жилища — человеческого тела. Это такие маленькие, хорошенькие, почти безобидные бесенята — по крайней мере они хотят такими казаться; ростом они не больше ласточки, с такими же зазубренными крыльями, хорошенькими рожками и тонкими ручками, поднятыми в отчаянии к коварному небу. Они похожи и на птиц, которых так любит Франциск Ассизский, и на фавнов и сатиров, которых и теперь еще втайне любят крестьяне, эти последние язычники2. В мире призраков они занимают, пожалуй, то же место, что летучие мыши среди птиц — существа, порхающие в сумерках души. Извергнутые больными, преследуемые исцелителем, существа эти невольно вызывают сочувствие ••— ведь в них от пребывания в темных закоулках души осталось кое-что человеческое... И когда одержимые корчатся в момент исцеления, то, по-видимому, главным образом, с горя, ибо больные любят свою болезнь, а сумасшедшие свое сумасшествие.
Мне думается, что в одном случае по крайней мере спириты правы, и Шарко, в свою очередь, блуждает теперь в этом странном потустороннем мире. Несмотря на его строгий позитивизм, я уверен, что его там не слишком плохо приняли,— хотя бы во внимание к тому обстоятельству, что он, в некотором роде, трудился над иллюстрированной историей всякой чертовщины... Во всяком случае, он, наверное, находит теперь маленьких бесов существами менее фантастическими, чем четыре степени истерии и три периода гипноза — веши, на которые теперь в науке смотрят, как на героические легенды психологии.
Чтобы объяснить ту значительную симпатию, которую люди испытывают к демонам, я приведу остроумный диалог, который можно найти в житии святого Фортения, написанном современником его, Криспином. К святому привели человека, который в течение долгого времени был одержим злым духом. Завидев святого, человек поклонился ему; но святой, рассмотрев в нем демона, остался безмолвным и неподвижным.
— Я хотел видеть вас,— сказал он святому,— и поэтому поклонился вам; почему вы не отвечаете на мой поклон?
— Теперь ты видел меня,— отвечал святой,— чего же тебе еще нужно?
— Я видел и узнал вас;
— В таком случае выйди сию минуту из этого Божьего создания.
— Пожалуйста, позвольте мне остаться еще немножко.
— Давно ты живешь в этом человеке?
—— С самой его молодости, и никто никогда не узнал меня — только вы. Вы хотите прогнать меня, куда же мне идти?
— Я скажу тебе, куда именно ты должен скрыться. t
— Вы, конечно, скажете, чтобы я вошел в тело какой-нибудь свиньи?
— Вовсе нет, я разрешаю тебе войти в тело человека, остаться в нем; выходи же...
— Вы серьезно говорите?
— Истинно говорю тебе, что здесь вблизи есть человек, в теле коего ты можешь остаться; выходи же немедленно.
Тогда демон решился, вышел через рот одержимого и воскликнул, размахивая своими маленькими вилами:
— Ну, теперь исполните ваше обещание! Святой отвечал:
— Этот человек ; войди и живи в моем теле.— И открыл рот. Но демон ответил с досадой:
— Горе мне! Как я могу войти сюда, когда это—дом Божий? От вас, христиан, не дождешься ни слова правды.
И маленький Вельзевул с совершенным отвращением направился в место пусто и безводно.
Шарко имел полное основание торжествовать, ибо в истерических больных Сальпетриера он сумел найти точное изображение одержимых прошлого времени... Но Гер-рес — ученый восемнадцатого века, веривдшй в существование души и ее необычайного могущества,— в некоторых одержимых также нашел эпилептический кризис, каталепсию и даже клоунизм... Только за соматическими явлениями он различал как причины их другие, более неуловимые, но столь же реальные силы.
И кто знает, быть может, в представлении наивных людей Средних веков — а в некоторых вещах они, пожалуй, понимали больше нас — демоны были только символами этих неизвестных сил?
Кто знает? Возможно, что маленькие бесы, по наивному представлению иконописцев, грустно вылетавшие изо рта или из черепа одержимого по приказанию святого исцелителя— ведь ему стоило только поднять два пальца, не более! Возможно, что эти бесы — не говорю, всегда, но иногда — были только наивным изображением таких таинственных способностей души, как экстериоризаиия чувствительности или мысли, бессознательные движения воли вне оболочек нашего «я». Современные психологи дают этому не столь красивые имена, как маги; но быть может, мелкими демонами овладеет наконец двадцатый век.Сатанизм не только представляет собой начатки психических наук. Как видно уже из самого его имени, это, главным образом, суеверие, извращенность, жестокость, помешательство, ядовитый хвост языческого скорпиона.
Наконец сатанизм будет смягчен и ослаблен по мере распространения науки, но уничтожить его окончательно наука не будет в состоянии. Она нуждается для этого в содействии христианства, живого, просвяшенного и вошедшего в самую глубь жизни, которое своим влиянием поможет удержать равновесие, постоянно нарушаемое силой низменных инстинктов.
Приведу пример, взятый из жизни Ирландии, страны, где духи и феи. как и в нашей Бретани, чувствуют себя, как дома.
Дело идет об одном судебном процессе, напоминающем те чудовищные дела, которые описаны, например, Бодэном. Но на этот раз мы имеем дело не с инквизицией, а с обыкновенным светским судом. Мотивы этого дела совершенно не касаются собственно католицизма; вся суть его, напротив, в язычестве.
Вот это дело согласно документам, помешенным в «Journal des Debats» за июль 1895 года.
Михаил Клири, по профессии бочар, был прекрасным работником, примерным мужем и избегал употребления спиртных напитков. Но вот счастье от него отвернулось: жена его стала хворать и хворала уже несколько месяцев. Вопросы о причине несчастья стали осаждать его темную голову, здравый смысл отказывался понять тайну судьбы. И вместо смирения, которое по учения Христа легко и полно обетовании, Клири почувствовал тяготение к старым, наследственным суевериям; он стал думать о Немезиде, о ревнивой богине, садяшейся на пороге праведника и карающей его за добродетели. Местные суеверия подкрепляли его мысль. «Это злые феи, "маленькие люди" нахлынули в мой дом,— думал он,— и они отняли у меня мою бедную хворую жену. В ней, наверно, живет какая-нибудь фея; душа жены улетела, а в ее бледном, исхудавшем теле живет и враждебно следит за мной какой-то чуждый и злой дух». И Михаил Клири пошел за советом к какому-то лицемерному нищему, жившему поблизости и слывшему «знатоком фей»,— нечто вроде древних языческих жрецов. В виде предварительного опыта знахарь велел дать больной какой-то страшно горький напиток, спрашивая ее в то же время, действительно ли она — жена Михаила Клири; затем, несмотря на вполне естественный, жалобный ответ женщины: «Конечно, это я»,— он заявил, что, действительно, тело больной, лишенное души, находится во власти коварной феи. Нужно сжечь эту живую мумию, вместилище лукавого. Он без труда склонил к тому же мнению отца и двоюродных братьев больной. Несчастную женщину стащили с постели и стали поджаривать сначала на огне камина. Она лишилась чувств. Тогда ее завернули в одеяло, пропитанное керосином, и отнесли на вершину ближайшего холма. Там ее сожгли окончательно. Преступники ждут ночи вблизи развалин, где согласно обещанию «знатока фей» должна проехать на белом коне «настоящая» женщина — та, место которой заняла злая фея.
Муж остается и, с ножом в руке, прислушиваясь, не раздастся ли стук копыт, готовится перерезать уздечку у того коня, который принесет на себе его настоящую жену. Через два дня действительно послышался конский топот — коня пришпоривал жандарм; Михаил Клири был арестован.
Это происходило, так сказать, вчера — в Ирландии, в Европе. В своей статье, служащей предисловием к моей книге «Сатанизм и Магия», Гюисманс приводит несколько подобных историй, свидетельствующих о том, что и в нашем веке не кончена роль Сатаны.
«Несколько лет тому назад,— говорит он,— в Port-Louis некий господин Пико заключил договор с Адом и съел теплое еще сердце ребенка, которого он убил.
В прошлом году, в январе, в том же самом городе колдун Диан, стремясь приобрести расположение адских сил, перерезал шею семилетнему мальчику и стал сосать кровь из раны».
Отвратительные результаты демономании сказываются прежде всего в том, что она вызывает стремление к все более и более глубоким извращениям, впечет не только к кощунству религиозному, но и к кощунству против человечества; не довольствуясь профанацией освященных гостий, демономан должен насиловать и уничтожать другого рода гостии — невинных детей. Это и происходило на черных мессах аббата Гибура, который смешивал со «святыми облатками» кровь ребенка, зарезанного на животе m-me Мон-теспан.
Сатана зажигает самые преступные желания; тем, кто изучал средневековый шабаш, хорошо известен царивший там культ грязного разврата...Может ли Сатана стать видимым? Может ли этот Протей принять определенную форму?
Психологи предполагают, что если сила его скрывается в нас, то она может объективироваться, экстериоризоваться, что когда-нибудь она будет измерена, как и всякая другая сила. Чтобы увидеть его, нужно, по их мнению, обладать впечатлительным воображением и тем, что они называют «способностью видения». Во всяком случае, форма видения субъективна, построена по нашему образу и подобию, иначе говоря, сообразно нашим собственным представлениям. Когда-то он был козлом шабаша, животной тенью бога Пана. В наше время в нем будет больше красоты, он предстанет скорее как наш идеал печали и беспокойства.
Архиепископ в Port-Louis, недавно умерший, поведал нам о появлении Сатаны у одного лица, живущего в Париже и скрытого под псевдонимом «герцога де Фронтиньяка»; при этом присутствовали князь Померанцев и французский священник, аббат Жиро. Сатана имел вид молодого человека лет двадцати, высокого роста, безбородого, как Август в юности; длинные волосы лежали у него по плечам, как у женщины.
Он был в роскошной одежде, на'шеках играл румянец, как будто от опьянения или наслаждения-, но взгляд его выражал бесконечную скорбь и глубокое отчаяние. Оба присутствовавших были охвачены чувством глубочайшего преклонения, проникнутого хвалением и молитвой...Если европейские люииферисты и сатанисты несколько стыдятся своей религии и своего бога, так что их даже довольно трудно найти, то на востоке в настоящее время еще открыто существует культ дьявола.
У гагаузов мы встречаемся с культом отвратительного пресмыкающегося — змея; у азиатских поклонников дьявола предметом культа служит, наоборот, павлин; крик этой чудесной птицы воспроизводит имя финикийского бога ИАО, а среди ослепительного оперения ее хвоста сам собой образуется рисунок, изображающий символ единого бога языческих посвященных.
Я встретил обряд дьявольского посвящения недалеко от Персии, в Азиатской Турции, где дремлет столько исторических и доисторических воспоминаний. Там было царство амазонок, там столкнулись, чтобы затем слиться воедино, цивилизации Востока и Запада; там археологи беспрестанно находят обломки храмов и барельефы, пред которыми бессильной оказывается наша эрудиция.
И там мы вновь находим нашего Сатану Средних веков, которого еще и в наши дни сладострастными обрядами прославляют иные сирийские племена; находим у племени, иезидов бледного бога мертвых, шабаш, неизбежную обязанность умереть, прежде чем взойдет заря, кровавые жертвоприношения древнего язычества, идею красоты мироздания, олицетворенную в виде павлина,— великолепие греха!
Приблизительно' в 17 милях от Моссула, в глубине гор, лежит прелестная долина, известная далеко вокруг под названием долины шейха Ади.
В долине этой находится только одно здание. Это очень простое сооружение в 40 футов в длину и 30 в ширину с куполообразным возвышением в центре.
С одного конца — некрытый двор, с другого — ряд хижин, ютящихся около здания. Само строение —белого цвета. Местность вокруг — удивительно красива, но, несмотря на всю ее красоту, все окрестные жители — христиане, евреи, мусульмане — избегают ее; ни за что в мире не пошли бы они в эту долину, ибо в ней — убежище и место собраний «мазар», иезидов — сатанистов Курдистана,— племени, внушающего соседям ужас и отвращение. Это странное племя из поколения в поколение с давних времен поклоняется Сатане, и здание в долине — его храм, где находится могила их святого и родоначальника, шейха Ади.
Три раза в год собираются там поклонники дьявола и совершают обряды, свойственные их культу...Как красиво зрелище,— восклицает рассказчик, поместивший свои впечатления в парижском «New-Iork Herald»,— открывающееся предо мною по мере того, как я дальше и дальше проникаю в эту долину. Ночь; все окутано мраком. Сегодня канун одного из главных торжеств этой секты, и собралось уже множество иезидов, пришедших сюда со всех концов Курдистана, чтобы воздать почести «каку», высшему духовному представителю этого братства.
Я уже встречал его раньше в Алеппо, обычной его резиденции.
Тысячи две иезидов уже расположились лагерем в круглой впадине между холмами. Палатки их натянуты у каждого дерева, около ручья. На вершинах и склонах холмов горят костры, факелы сверкают во мраке; все вместе производит впечатление большой иллюминации. Церемонии начинаются только в полночь, когда положение звезд указывает, что час настал.
Канун проходит в приготовлениях к тому, чтобы достойным образом встретить торжественный час.
Мрак мало-помалу сгущается. Огни гаснут; мертвое молчание воцаряется над тысячами людей.
В глубокой тьме виден один только свет, который всегда блестит при входе надгробного памятника шейха Ади. Когда созвездия указывают приближение полуночи, двери могилы распахиваются во всю ширину; в них показывается «та-раш», главный жрец. в сопровождении двух помощников — «кушаков»; каждый из них несет светильник и вешает его над входом. Это указывает, что церемония сейчас начнется; и в полном молчании со всех концов лагеря появляются фигуры иезидов; они садятся на корточки, лицом к памятнику, и сидят тесными правильными рядами, оставив в середине свободное место, где должна пройти процессия.
В глубине могильного здания, лицом к которому сидят иезиды, показываются огни. Внезапно слышатся жалобные ноты флейт, скрежет струнных инструментов, удары тарелок — все указывает на приближение процессии, образовавшейся внутри здания, около могилы. Впереди появляются четыре «Карабаха» —дервиши этой секты, с ног до головы одетые в черное; они несут зажженные факелы. Вслед за ними идут восемь «кавалов»; это — музыканты в белых одеждах; четверо играют на флейтах, остальные — на тарелках и бубнах.
Затем с факелами в руках следуют восемь молодых «пирсов», жрецов, в длинных желтых одеждах и черных капюшонах. За ними четыре «шейха», все в белом, несут на плечах квадратные носилки, покрытые резьбой и рисунками, на которых помешается «Маликтан», Царственная Птица, павлин,— священная эмблема поклонников дьявола.
В преданиях иезидов говорится, что, когда Сатана искушал Еву в раю, он вовсе не имел вида отвратительной змеи, а, напротив,— чудного павлина.
Вслед за Царственной Птицей шествуют двенадцать жрецов — самых старых во всей секте, облеченных в одежды огненного цвета. За ними следует двенадцать «казеалей» с факелами. По мере того как процессия проходит мимо молящихся, они встают, затем простираются ниц и повторяют это несколько раз. Они поднимают правую руку по направлению к павлину, касаются ею своего лба и возвращаются на место. При звуках музыки жрецы проходят чрез всю долину и направляются к маленькому храму, напоминающему своим видом могилу шейха Али. Это маленькое здание расположено в конце ущелья.
С одного края находятся несколько хлевов, где заботливо охраняются семь белых телок. Отсюда и происходит название: Святилище Белой Коровы. Иезиды утверждают, что коровы посвящены светущему или Сему,— иначе говоря, солнцу.
Здесь виден отголосок персидского культа солнца и индусского поклонения «Той, которая дает нам молоко». Святилище Белой Коровы находится над подземным храмом поклонников дьявола. Прежде всех Царственная Птица проникает туда через низкую тяжелую дверь, охраняемую шестью жрецами с факелами в руках. Меня допустили туда вместе с посвященными, несмотря на то, что никогда еще профаны не имели доступа к этим церемониям; я пользовался, следовательно, совершенно исключительной милостью.
Мы входим в пещеру, где сейчас будет происходить посвяшение нового жреца взамен недавно умершего.
Живой лежит рядом с трупом перед алтарем. Два дервиша в черных одеждах встают с своего места и становятся у них в головах. По знаку главного дервиша, обоих — живого и мертвого — раздевают донага; снимая каждую часть одежды, исполняют особые обряды. Мертвого обертывают в длинный кусок бумажной ткани, который послужит ему саваном; затем жрец берет одежды мертвеца и передает их членам братства для того, чтобы одеть в них живого. Сначала «зубун» — длинная черная рубашка, спадающая ниже колен; затем «сарвак» — короткие белые панталоны, которые носят только члены братства, и, наконец, куртка — любого цвета, кроме синего. Синий цвет посвящен Сатане, и благочестивые иезиды не осмеливаются его носить.
Одевшись таким образом, посвящаемый покрывается «маклашем» — длинной мантией, ниспадающей до самого пола, и стягивает туловище «хараном», или веревочным поясом. После этого он встает и берет у своего предшественника черную шапку конической формы, сделанную из шерстяных тканей. Такую шапку каждый посвященный должен сделать своими руками, и она впоследствии переходит к его преемнику. Надев на голову шапку мертвеца, он кружится несколько раз около «кака» — верховного жреца и главы братства, который повязывает на его шею таинственный «махал», или ожерелье, которое не снимается никогда и с которым вместе он будет погребен.
Церемония рканчивдегСЛ ПЩПесешеМ В ЖврЩ} ЯГНвН-ка. Мы возвращаемся в другой храм, в долине; там вновь совершается жертвоприношение.
Мясо ягненка режется на мелкие куски, и их кидают иезидам, стоящим снаружи. Те бросаются, чтобы схватить эти куски, и затем поспешно пускаются в путь — они должны возвратиться в свои жилища до зари. Это чрезвычайно важно, ибо новая заря должна взойти над опустевшей, молчаливой долиной.
ТОРГОВЦЫ НАДЕЖДОЙ
Наиболее яркой и, быть может, самой увлекательной страницей в истории древних и современных чудес является гадание. Каково бы ни было наше положение, наши лета, наш способ мыслить — мы все интересуемся нашим будущим. Оно дороже нам, чем наше прошлое. Прошлого уже нет, будущее еще должно родиться; это — мы сами, еще не существующие, наше завершение, наше истинное «я»: «Буду я Богом, столом или лоханью? Я буду Бог!» Эта цитата из Лафонтена делает понятной неуверенность и податливость многих людей, смотрящих в будущее; и как успокоительно действует на них ясная уверенность в своей судьбе! Предсказатель, говорящий с уверенностью, избавляет нас от многих сомнений, и его предсказание почти всегда сильно поддерживает нас. Ярким воспоминанием моего детства является книга Лебароля «Тайны руки», которую я однажды после уроков заметил у букиниста и стал перелистывать. Эта книга до такой степени заинтересовала меня, что я ее сейчас же купил. Это — не увлекательная поэма, не труд по метафизике или науке; просто сборник эмпирических наблюдений и старых суеверий1. Он возбуждал во мне радостное нетерпение, и я не переставал смотреть на свою руку. Ах, если бы та волшебная книга, которую мы носим на своей ладони, могла советовать, предупреждать, открывать новые истины! Я вспомнил историю о «Маленьком Красном человеке в Тюильри», которую подробно и обстоятельно рассказывает археолог Христиан в своей «Истории магии». (Мне кажется, что этот рассказ имеет скорее легендарный, чем исторический характер.) Христиан рассказывает, что один бедный астролог предсказал Бонапарту, простому опальному офицеру, что он будет могущественнейшим монархом своего века! Какую силу и веру в себя почерпнул Бонапарт в этом предсказании, если только он поверил астрологу и если это исторически верно! «Макбет, ты будешь королем...» Шекспир имел основание поставить в начале драмы это предсказание колдуньи. Почему бы некоторые из нас не могли узнать тайны своего будущего самостоятельно, не прибегая к шарлатанам? Сколько времени было бы выиграно, сколько бы сомнений рассеялось и скольких ошибок можно было бы избежать! И я продолжал усердно «работать» над моей рукой, хотя, впрочем, то, что я открыл на ней, не принесло мне впоследствии большой пользы. Я делал это, только чтобы отстранить естественное предположение: чем утешишься ты, если судьба готовит тебе только огорчения или, что еще хуже, только удел посредственности. В юношеском возрасте всегда кажется, что будешь по меньшей мере героем, а может быть и богом; надеешься каким-нибудь чудом стать Гете или Наполеоном в двадцать лет. Тогда и в голову не приходит, что искусству стать только человеком, а не героем или богом (что действительно весьма химерично) нельзя научиться по одному счастливому повороту судьбы или усилию -воли, что, наоборот, оно медленно приобретается путем страданий, ошибок, ожесточенной борьбы с препятствиями и достигается лишь после многих разочарований и неудач! Разумеется, только жизненным опытом познал я эту великую и суровую истину. Все мы проходим через эпоху иллюзий, когда изучение искусства гадать является чрезвычайно привлекательным.
Многие люди обладают столь живым воображением, что жизнь не в силах ввести его в надлежащие границы: до конца дней своих они продолжают верить, надеяться и отыскивают то чудесное, необычное, внезапное, что никогда не случится, ибо не может случиться. Астролог, сомнамбула и хиромант берутся показать им этот блестящий обман в тумане будущего и таким образом поддерживают их потребность иллюзии. Все, кто верит в гаданье, обладают более чем любопытством; у них есть средство быть счастливыми, которого нам, к несчастью, не хватает.
Гадатель, впрочем, умеет и пугать; он указывает те несчастья и бедствия, к которым влекут нас губительные звезды. Но предсказатель — не фаталист, потому что слишком
опытен. Если он и заставляет нас бояться ловушек судьбы,
то лишь потому, что он может указать нам и средства избежать их. Предвиденная неудача уже не страшна. Формула
философа: «astra inclinant, non necessitant» — «светила пред
располагают, но не порабощают» — соответствует мнению всех предсказателей.
Гадатель претендует на роль советчика, и это делает его интересным для всех. Он руководит совестью, суеверные
идут к нему с исповедью; в современном Париже он играет роль тех профессионалов психологов, которых держали у себя в доме римские семьи в эпоху упадка. Если верить Ренану, они занимали завидное положение, нечто среднее
между врачом и поваром; обязанности их, впрочем, носили спекулятивный характер, хотя и не без отпечатка двух вы
шеупомянутых профессий. Они врачевали, вернее усыпляли неизбежные страдания и пряностями надежды приправляли безвкусные или горькие блюда судьбы.В ряде «Portraits intimes» Адольфа Бриссона я обратил внимание на несколько остроумных страниц, посвященных m-me де Теб. Я также знаю эту даму, которая любит, когда ее зовут «доброй волшебницей». Действительно, она обладает проницательным взглядом; во всей ее фигуре есть что-то замкнутое, жреческое, что заставляет ее резкими и несколько мрачными линиями выделяться на фоне окружающего ее легкомыслия. M-me де Теб знает не только линии руки; она читает в сердцах людей и проходит через жизнь, собирая вокруг себя полезные материалы для размышления. Я встречал у нее политиков, артисток, светских дам, финансистов, актеров и куртизанок.«Не смейтесь,— говорила Адольфу Бриссону m-me де Теб,— моя жизнь проходит среди печалей, я прикасаюсь к источнику людского несчастья. Из десяти женщин, приходящих ко мне, восемь надеются на вдовство. Я вижу, куда клонятся их вопросы; они жаждут узнать, скоро ли освободятся от супружеского ига; мужчин это рабство тяготит менее, потому что они умеют делать его несколько легче, но у них другие страдания. Они подстерегают наследства и ждут их с нетерпением. Кругом меня надеются на смерть, и для всех она желанна». При таком взгляде на гадание оно становится почти священнодействием. Оно уже не ограничивается игрой воображения или способностью наблюдать, оно может поднять упавшие силы; гадатель и советующийся могут оба совершенствоваться. Это — акт милосердия, милостыня утешения и надежды для тех, кому ни красота,'ни богатство не дают душевного покоя и внутреннего счастья. Ла и в самом деле, кто может сказать, что у него все есть? Кто не чувствует пустого уголка в своем разуме или сердце, пустоты, через которую он ускользает сам от себя! И снова вспоминается мне, как я, еще учась в школе, исследовал таинственную книгу моих рук — не из одного только любопытства узнать будущее, но томясь жаждой узнать самого себя, что является долгом и главным занятием каждого разумного человека.
Эти полосы, тонкие змейки, царапины, сплетения, островки, звезды, вилы, треугольники, все эти нежные линии — не являются ли они символом или синтезом всего, что бывает с нами в жизни,— любви, мечтаний, наших разочарований или побед? Можно сказать, что большая часть этих извилин зависит от мозговой деятельности. Они уже почти все есть при нашем рождении. Жизнь очень мало изменяет их. Не нужная более, эта алгебра исчезает в минуту смерти. Посмотрите где-нибудь в больнице руку мертвеца. Черты ее сгладились, почти исчезли. Уходя, сила жизни унесла с собою и свои знаки.
По учению средневековых хиромантов, рука представляет из себя не только «природную географию», говоря словами поэта Роденбаха, но и карту неба, где каждая звезда дает свой отпечаток. Рука — это то же небо; она разделяется на владения небесных королей и королев. Венера владеет большим пальцем, Юпитеру принадлежит указательный, Сатурну — средний, хозяин четвертого — Солнце, Мер-курий-Гермес управляет мизинцем. Луна занимает важную провинцию на юге руки; Марс — около нее, ему принадлежит вздутая боковая часть и вся ладонь, которую называют долиной Марса, потому что там, как думают, начертаны все битвы жизни.
Около каждого пальца есть бугорок, где светило проявляет свою «скудость» или «обилие».
Линии, изображающие владения планет,— дороги, по которым проходят невидимые события. Вот четыре главных: линия, окружающая большой палец (Дебароль называет ее линией жизни, а другие хироманты—линией тела); линия разума, начинающаяся от первой и проходящая через середину руки; линия сердца, или вернее — «духа», одиноко идущая вдоль бугорков четырех пальцев; линия счастья, скорее — судьбы, начинающаяся от кисти и восходящая к Сатурну. Таким образом повторяется столь дорогое древним каббалистам четверное устройство Вселенной. Иногда линии руки чрезвычайно красноречивы, но не думаю, чтобы в них заключалось что-нибудь решительное. Во всяком случае мы лишь едва коснулись тайны. Опытными конкурентами т-те de The'bes были т-те Lioubow и m-lle Fraya. Капитан Бюе, человек тонкого ума, весьма способствовавший успехам магнетизма, описал руку Буланже, но самоубийство генерала на могиле его подруги ускользнуло от него. Среди массы подробных и ясных утверждений относительно его судьбы и характера роковая дата, дата смерти, ускользнула от внезапно помутившегося взора предсказателя, и он продолжал описывать судьбу Буланже до наших дней: видел его торжествующим после Панамы в то время, когда «le brav'ge-ne'ral» был уже только призраком.
Другой, еще более распространенный способ гадания — это «тарот», или, попросту говоря, карты. Откуда взялись карты? Их появление относят к царствованию Карла VI, страдавшего от сплина и любви. Но настоящую библию гадания привезли с собою цыгане из Азии.
Эти наивные дьявольские картинки способны утешить, поддержать или погубить.
Старые няни раскладывают на досуге из них пасьянсы; они же в руках крупье доводят нервных людей до самоубийства; за них садятся честные семьи поиграть в вист, а в руках гадалки они разжигают лихорадку честолюбца, кокетки, влюбленного. Оккультисты видят в этом очень глубокий смысл, что не мешает картам процветать на зеленом сукне, игорных столов.
В потоках крови альбигойцев ересь только что была подавлена, и торжество католицизма казалось полным, как вдруг на сиену явился мрачный тарот. По городским улицам загремели легкие расписные тележки, окруженные оборванными, смуглыми фигурами цыган. На быстрых конях своих они явились на помощь погибающей ереси. Прежде всего они обратились к представителям города; те приняли надменный вид. «Кто вы такие?» — «Я герцог Египта,— ответил один из пришельцев,— а это — князья и бароны; мы обращаемся к гостеприимству Франции».— «Кто вас привел, по чьему приказу вы явились?» — «Мы повинуемся той, которая впереди нас. В глубине своего паланкина она изучает судьбы мира по книгам Гермеса. Она — королева Каббалы, божественная повелительница огня и металлов!» Странная чужеземка, окруженная своими кочевниками, никогда не открывавшая своего происхождения и своих намерений! Нищая властительница гадалок, первая сомнамбула и первый медиум — королева цыган. Это происшествие я подробно описал в моей книге о сатанизме и магии. Представители города напрасно старались выслать этих сообщников дьявола. Весь город был взволнован, и толкам не было конца: «Неизвестные люди пришли из Египта... Они возят с собою книгу, заключающую нашу судьбу... Знаете, дорогая моя, они читают по руке?..» Цыгане тем временем вышли из повозок, держа в руках прелестные и опасные картинки — карты, где есть и молодые влюбленные, и крестьяне, и пожилое и богатое дворянство, письма, сулящие нежность и деньги... и люди собирались вокруг них и слушали их прекрасные сказки. Молодой девушке они сулят прекрасного жениха, горожанке, которой надоел ее старый муж, интересные приключения; купцу дают надежду на неожиданную сделку. Сердце людское покорено, раскрываются кошельки... Перед гадалками опускаются даже подъемные мосты феодальных замков; в их мешках лежат те чудесные карты, где красивая мечта переплетается со звоном золота и обещанием поцелуев. Кто мог бы устоять! Ни одна душа не избегает западни гадания.В третьем этаже на тихой улице, недалеко от Halles, живет самая интересная ясновидящая, которую мне только приходилось видеть. Это m-me В. Я не смею назвать ее имени полностью, потому что она ненавидит рекламу и вся ее клиентура основывается на скромности и молчании. В ее салоне, который ничуть не лучше и не хуже салонов других сомнамбул, у меня были самые неожиданные и разнообразные встречи. Я видел, как она в своем сне рассуждала самым точным образом, указывала на воров и на место, куда они бежали, подробно описывала болезни, давала превосходные советы о том, как выйти из затруднительного положения. M-me d'Uzes она предсказала неуспех буланжизма. М-те В. принимает много артистов. Она даже дружна с m-lle Рейхенбёрг и предсказала ее замужество задолго до того, как оно было решено. «Не унывай,— говорю я ей,— ты выйдешь за него замуж!» И когда это случилось, бывшая ingenue говорила пророчице: «В., я изъездила весь свет, но такой сомнамбулы, как ты, я нигде не видела!»
Во время своих пророчеств она, конечно, погружается в нечто вроде магнетической летаргии, преображающей ее настолько, что она перестает быть сама собой. Она преображается не в какого-нибудь торжествующего архангела, но в самую обыкновенную личность, еще более простую, чем она сама; эта новая личность отличается чрезвычайной чуткостью и, по моему мнению, представляет не что иное, как выявление ее собственного инстинкта. Она говорит народным языком, и запас ее слов очень ограничен. Литературный язык ей незнаком, но выражается она очень ясно и сильно. Понимать ее много легче, чем большинство сомнамбул, выражающихся крайне вычурно. Я думаю, что она бельгийка; она брюнетка, средних лет, с несколько мрачным взглядом, характерным для ясновидящих.
Она рассказала мне, что приехала из Вены, куда ее приглашали к австрийскому двору. Она вынула свою записную книжку, чтобы точнее вспомнить числа. Было заранее заказано купе в Orient-Express. Ее ожидали на вокзале и увезли, как тюк товара.
— В пути,— говорила она,— я все забыла, мои дела, заботы, семью. Мои мысли принадлежали исключительно тем, кто звал меня.
— Один князь ждал ее в русской Польше. Оттуда она вернулась в Париж, где полученная депеша заставила ее ехать к королеве Бельгии. Эти ничтожные во многих отношениях и обесславленные женщины чаше ученых и философов бывают у принцев и королей; а говорят, что наше время уже свободно от суеверий! Существенную роль в гадании играет прежде всего своеобразная ловкость. Таинственного элемента, заключающегося в гадании, мы пока касаться не будем; несомненно, что тайна тут есть и значение ее велико; мы скоро вернемся к этому вопросу — не для того, чтобы раскрыть тайну, что, разумеется, невозможно, но чтобы указать на ее психологическую необходимость и определить ее границы. Тем не менее гаданию можно выучиться, как и всякому другому ремеслу.
Прежде всего нужно иметь в виду, что человеческие жизни, в общем, представляют между собою значительное сходство. В жизни крестьянина, редко покидающего свою деревню, любовь, ненависть, самолюбие, болезни играют ту же роль, как и в жизни космополита, нигде не остающегося подолгу.
Кроме того, представители каждой профессии имеют много общего в характере и судьбе. Я мог бы произвести большое впечатление, например, предсказав журналисту, что с ним случится несчастье в экипаже, или семейной женщине, что у нее будут неприятности с прислугой.
Главный прием гадателя состоит в том, чтобы заставить вас разговориться в передней или выпытать у вас все в разговоре, а затем это же самое повторить в своей приемной.
Большинство советующихся приходят рассказать гадальщице свои истории, а не слушать ее. Уже игра лица, платье, поза, тон — все это дает гадалке указания.
Скачать книгу [0.11 МБ]
Пирамида